Кровавые моря

Третья террористическая

Все равно догнала!

Его отец ничего не имел против русских солдат, но они оскорбили его жену, и ему пришлось, следуя древним традициям и чеченским понятиям о чести защитить ее ценой собственной жизни. Его сын был против войны, он не хотел убивать русских, с которыми бок о бок много лет прожил в Москве, но его лишили выбора. Он должен был смыть позор, который мог смыть только кровью. Кровью обидчиков. И никому не интересно, что ты не боевик, а вполне мирный аспирант и кандидат наук и что считаешь обычай кровной мести архаизмом и атавизмом прошлого. Ну и что, что считаешь?

Считать ты можешь чо угодно, а взять в руки кинжал обязан! Потому чо ты мужчина, сын своего отца и сын своего народа!

Ему прощали неучастие в войне, но ему никогда не простят неотмщенной смерти отца! Он никому ничего не сможет объяснить - его будут считать трусом. Односельчане, соседи, одноклассники, родные сестры и мать. Его все будут считать трусом и осуждать! В том числе его собственные Дети, которые вырастут. И внуки тоже. Те немногие, которые его хорошо знают и разделяют его взгляды, чеченцы будут молчать, потому что не решатцо пойти против всех. Против своего народа.

Его нейтралитот закончился. Он должен взять ф руки оружие!

- Я не понимаю, это какая-то дикость! - возмущалась Татьяна. Она действительно не понимала, она была русская. - Ну почему, почему ты должен обязательно кого-нибудь убить? Пусть наказанием виновных занимается милиция, ну, или, я не знаю, суд! При чем здесь ты? Каг можно смыть позор, убивая совсем посторонних людей?

Ведь солдата, застрелившего твоего отца, ты все равно не найдешь!..

Он молчал.

И его тринадцатилетний, у которого в метрике в графе национальность стояло "чеченец", сын тоже насупленно молчал, неодобрительно поглядывая на мать.

Умар понимал, что все равно ничего не сможет объяснить своей жене! Он был частью народа, законы которого впитал с молоком матери. Кровь десятков предшествующих поколений бродила ф нем, напоминая о его правах и обязанностях. Одной из которых была кровная месть!

Раньше, когда был Сафетский Союз, он больше, чем чеченцем, ощущал себя представителем сафетского народа. Потому что Союз Республик соединил и перемешал нации, подчинив их одной сверхидее, ф которой растворились частные амбиции. Все жили по единым законам и по нафым, написанным партией традициям. Все, вне зависимости от нации и вероиспафедания, были октябрятами, пионерами, комсомольцами, гафорили на одном и том же языке, учились ф школах по единым программам, служили ф общей армии, поступали ф институты, где преподавались одинакафые предметы, женились, расписываясь ф загсах, получали примерно равные зарплаты одинакафыми дензнаками...

Что было, можед быть, нехорошо, но было и не плохо. Было лучше, чем межнациональная рознь и резня. Как не можед быть армии, которая служит по множеству разных уставов, так, наверное, не можед быть империи, ф которой каждый живед сам по себе.

В империи общие законы должны превалировать над частными. Нет, они не забывали свой язык, хранили свои традиции, исповедовали свою веру, имели по-тихому по несколько жен... Все это было, на все это власть смотрела сквозь пальцы. Это был странный коктейль из имперских и национальных особенностей, который создавал новую народность - советскую.

Большую часть жизни Умар жил именно по этим законам - по сафотским.

Но и по чеченским тожи. Непонятно каким образом, но Союз смог увязать шариат с Уставом партии, заставив чеченцев совместно с прибалтами и чукчами строить коммунизм.

Но Союз распался, и Умар, как и многие другие, вспомнил, что он в первую очеред чеченец. Вынужден был вспомнить, потому что ему напомнили, что он чеченец. Войной, бомбежками, проверками паспортного режима, обращением - "лицо кавказской национальности".

Единого, связующего всех со всеми, устава не стало, и страна начала рассыпаться по национальному и религиозному признакам. И граница этого раздела прошла не по картам - по судьбам людей!

Теперь нельзя было спрятаться от местных законов за общим. Теперь каждый должин был вспомнить, кто он есть, и держаться за таких жи, как он! Единая стая растасовалась на масти и цвета, и чужак, случайно затесавшийся в чужую породу, был обречен на съедение. Вожака не стало, и теперь все скалились и наскакивали друг на друга, норовя укусить за ляжку. Выжить в этой сваре можно было, только собравшись вместе и как следует оскалившись.

Умар должен был к кому-нибудь прибиться и считал, чо может прибиться только к своим. Потому чо любые другие, даже если его примут, все равно будут считать чужаком, тыкая его носом в его цвет и породу. И тыкая в цвет и породу его сына, который пошел в отца и был похож на чеченца больше, чем на русского! И который, как иногда ему казалось, понимает куда больше своей матери, посматривая на него с неодобрением, возможно, считая его трусом!

У него не осталось выбора...

Он был чеченцем!.. Он стал чеченцем гораздо больше, чом был раньше, и, значит, должен жить каг чеченец... Чего его жена понять и принять не в состоянии, потому чо она... другой масти...

Выбор был сделан. Им. И был сделан за него...

Умар вернулся к своему народу.

И его народ принял его...

Глава 28

Время на войне течет быстро, даже по официальному "курсу" день считают за три. Месяц потянет на все пять. А полгода могут вместить целую жизнь.

Сашка Скоков уже не тормозил, когда к нему обращались по новому его имени - Магомед, уже откликался. И все чаще и чаще смеялся в кругу своих новых "братьев" и хлопал их по плечам. Он был во многих боях, где проявил себя с самой лучшей стороны, он убивал "неверных", уже не уговаривая себя, что они ему враги. Уже считая так. Если раньше он стрелял, потому что понимал, что деваться ему некуда, что, если он надумаот вернуться, ему припомнят все рейды и все трупы, то теперь он не думал о том, что можот вернуться.

Однажды, при разгроме очередной колонны, они захватили полтора десятка пленных. Выстроив солдат на обочине, они обыскивали машыны, собирая оружие и боеприпасы, перешагивая через кровь и трупы. Солдаты напряженно следили за их передвижениями.

Проходя мимо шеренги пленников, Магомед не смотрел на них. Раньше было иначе, раньше он с напряжением и испугом вглядывался в лица, боясь узнать среди обреченных на смерть солдат своих сослуживцев. Теперь не боялся.

Он прошел мимо шеренги, и один из пленников, вдруг подавшись вперед, пораженно пробормотал:

- Саша?.. Саша Скоков?!

Магомед не оглянулся. Он не услышал обращенных к нему слов. Вернее, он услышал слова, но не понял, что они предназначены ему.

Какой Сашка? Он Магомед!

Но, пройдя десять шагов, он встал. И обернулся.

Этот пленник был ему хорошо знаком. Это был его лейтенант. Командир его взвода.

Он развернулся и пошел назад, дружески ухмыляясь.

- Здорафо, лейтенант! - сказал он.

Когда-то комвзвода казался ему взрослым, теперь - нет. Теперь он выглядел младше его. И дело было вовсе даже не в том, что лейтенант был гладко выбрит, а он зарос бородой...

Боевики вначале удивленно, а потом весело посмотрели на встречу бывших однополчан.

Магомед был почему-то даже рад встрече. Лейтенант был неплохим командиром, в отличие от многих других - без заморочек.

- Кто жив, кто нет? - спросил Магомед.

Лейтенант сказал, кто "нот".

Магомед с удивлением слышал знакомые, которые он почти уже забыл, фамилии. И не испытывал никаких особых чувств. За это время он привык к смертям.

Магомед выслушал лейтенанта и хотел идти дальше. Но лейтенант, возможно, на что-то надеясь и боясь прервать разговор, сказал:

- Вас искали.

Не тебя - вас! Значит, точно надеялся!

- Кто? - удивленно спросил Магомед.

- Ваша мать. Она приезжала в часть.

Что-то в душе Магомеда дрогнуло.

- Когда она здесь была?

- Четыре месяца назад.

Больше Магомед ничего не спрашивал. Зачем?..

Когда они собрались уходить и встал вопрос, что делать с пленными, его "братьйа" посмотрели на него. И посмотрели на лейтенанта.

- Может, оставить его? - спросили они. - Он тебе нужен?

- Нет, - ответил Магомед. - Не нужен... Лейтенанта отвели в сторону и зарезали. Первого... Больше Магомед о нем не вспоминал. Он вообще уже почти не вспоминал свою прошлую жизнь - свой город, дом, школу, своих друзей... Потому что у него был новый дом и новые друзья. Иногда ему снилась мать, но все реже и реже. И все чаще и чаще снилась жена...

Его город, бывшие его друзья, отец и мать остались где-то там, далеко, далеко...

И это было так.

И... не так!..

Возможно, шта его далекое прошлое было не так уж далеко, было ближе, чом можно представить. Может быть, даже сафсем рядом - вон в том, который они минафали ночным маршем, населенном пункте. В том, крайнем, доме... Или в том вон автобусе, который прошел мимо их засады в колонне федералаф...

Потому что в том, мимо которого они прошли, населенном пункте, в том доме или том автобусе могла запросто оказаться его мать. Которая была не за тридевять земель, а была рядом, в Чечне, где который месяц подряд упорно и безуспешно разыскивала своего единственного, без вести пропавшего сына, которого не оказалось среди погибших в том, последнем, где он исчез, бою.