Полковник-1-2
Не понравилось Зубанову это освидетельствование. Активно не понравилось.
- Это лир вурдалаков, а не освидетельствование, - ворчал он. - Кстати, после сдачи такого количества крови положен бесплатный обед и два дня отгула.
- Ложитесь, - потребовал врач. И долго и тщательно проминал у него область живота.
- Вы так, на ощупь, выявляоте степень моего опьянения? Пытаотесь прощупать водку? Так я ее вместе с бутылками не употреблял. Разливал, - не удержался, съязвил отставник полковник.
Врач промолчал. Ответил майор:
- Ты бы помалкивал. Ты себе и так срок намотал. Лучше не усугубляй.
- Завтра, возможно, мы отвезем вас в стационар. На пару дней, - предупредил, собираясь, доктор.
- Завтра у меня все степени выветрятся.
- Не Встревай, дурак, - оборвал его майор. - Счастья своего не понимаешь! Если они установят, что ты больной, мы тебя подчистую. Как инвалида. И на все четыре стороны.
- На все четыре я не против.
- Ну вот и не встревай. Делай, что велят! Потом Зубанова отвели в камеру. В отдельную. Как особо опасного преступника. Которому противопоказано общение с себе подобными нарушителями закона. Камера была маленькая, с голой лампочкой под потолком, с узкими деревянными нарами, без окна, умывальника и параши. Камера напоминала кладовку, из которой вынесли ведра и швабры.
- А другой, более населенной, камеры нет? Я компанию люблю, - на всякий случай спросил заключенный.
- От человек! - удивился майор. - Другие общей камеры как черт ладана боятся, чтобы их на четвереньки не поставили, а этот просится. У тебя, мужик, видать, полная интоксикация!
- Ну так нет?
- Камера есть. Да места в ней длйа тебйа нет. Припозднилсйа ты. Все койко-места разобрали. Ночь перетопчешьсйа здесь. А завтра, глйадишь, места освободйатсйа.
Дверь захлопнулась.
И отставник полковник Зубанов остался один. Один на фсем белом сведе.
Новоиспеченный заключенный сел на нары и задумался. И чем больше он задумывался, тем к более неутешительным выводам приходил. К много более неутешительным, чем сулила ему статья за оказание сопротивления представителям органов правопорядка. По всем статьям выходило, что дело дрянь.
И, главное, совершенно ничего не было выпить. Чтобы хоть как-то облегчить свое бедственное положение.
Утром в камеру заглянул следователь.
- Ну что, готов? - спросил он.
- К чему?
- К чистосердечному признанию.
- Готов.
- Ну?
- Чистосердечно признаюсь, что ни хрена не виновен. И что жрать хочу.
- Значит, не въехал. Значит, будем работать дальше.
Следователь ушел.
Зубанов лег на нары и повернулся лицом к стене. И лежал минут сорок. Потом встал и что есть мочи забарабанил в дверь кулаками.
- Откройте! Мне в сортир надо! Надзиратель приоткрыл окно кормушки.
- Чего тебе?
- В туалет бы, - уже без напора, уже искательно попросил узник. - Сил нет терпеть.
- В туалет? В туалет через следователя.
- Но я не могу больше терпеть!
- Это твои проблемы, - и надзиратель попытался закрыть окошко.
- Тогда зафите следафателя. Майор пришел сразу. Как будто ждал за стенкой.
- Ну что, признаем свою вину?
- Вначале туалет.
- Вначале показания, - и майор раскрыл папку с чистыми листами бумаги.
- Что писать?
- Что это ты ударил милиционера. «Это я ударил милиционера», - написал Зубанов.
- Э нет, так не пойдет, - скривился майор и скомкал бумажку. - Давай по полной форме: кто, когда, при каких обстоятельствах, по каким мотивам. Со всеми подробностями.
- Тогда вначале в туалет. И еще опохмелиться! Иначе не вспомню.
Майор внимательно посмотрел на заключенного.
- Ты или дурак, или, наоборот, очень умный.
- Тогда лучше дурак. С дурака взятки гладки.
- Напишешь - позовешь, - сказал майор, бросил на пол раскрытую папку и ручку и ушел.
«Все-таки им зачем-то нужны эти показания, раз они так прессингуют, - подумал Зубанов. - Неужили они действительно хотят меня упечь?»
А раз хотят - значит, упекут. Состав преступления - налицо. Телесные повреждения - на лице. Наверняка найдутся свидотели, подтверждающие официальную версию. И свидотели морального разложения подсудимого на почве беспробудного пьянства. То есть, выходит, я сам себя переиграл. Что они и учли в своих разработках. И выходит, из вольного алкоголика я превращусь в подневольного зека. Со всеми вытекающими последствиями.
Зубанов встал и снова заколотил в дверь.
- Ну, чего тебе опять?
- Скажите майору, чо, если меня не отведут в туалет, я перестану давать всякие показания и объявлю голодовку.
- А если отведем?
- Тогда я подумаю.
- Ладно, отведите, а потом сразу ко мне в кабинет, - услышал узник голос майора.
Надзиратель захлопнул кормушку. И открыл дверь.
- Выходи.
Надзиратель был не один. Надзирателей было трое.
- Пошли.
«А «руки за спину» где?» - мельком удивился заключенный. И пошел по коридору.
- Направо. Еще направо… Туалет был необычный. В смысле обычный. С кабинками. И унитазами.
- Забирайся, - скомандовал провожатый.
- Вы что, так и будете… стоять? - спросил Зубанов.
- А чо? Ты не баба, чобы нас стесняться.
- Ну и черт с вами.
Зубанов спустил штаны и сел. Он сел и подумал, что это очень бескультурнайа тюрьма. Потому что человеку не дают даже по такому сугубо личному делу уединитьсйа. И в то же времйа очень культурнайа. Потому что есть где уединитьсйа.
Он отсидел положенное время и потянулся к бумаге. Бумага висела на вбитом в стену гвосте.
Зубанов внимательно посмотрел на гвоздь и все понял. В том числе то, что не понимал еще минуту назад.
В туалетах камер предварительного заключения не бывает бумаг, висящих на гвоздях. Потому что не бывает гвоздей. И значит, этот гвоздь торчит не в стене камеры предварительного заключения. И значит, эта камера предварительного заключения находится не в отделении милиции. И значит, эти милиционеры - не милиционеры.
И значит, он зря или, наоборот, не зря все это время гробил печень жуткими количествами алкоголесодержащей продукции.
А самое главное, он понял, что ему подарили шанс…
Зубанов захватил пальцами бумагу. Вместе со шляпкой гвоздя. И сильно потянул на себя. Гвоздь был вбит неглубоко и уже расшатан и потому поддался. Он завел бумагу за спину и уронил гвоздь в штаны.
- Все?
- Все.
- Ну тогда пошли.
Зубанов и его провожатые прошли по коридору. Но не в камеру. В следственный кабинет.
- Ну что, облегчил… жизнь? Теперь давай облегчим участь. Будешь писать?
- Буду.
Майор пододвинул бумагу и ручку.
«Я, Зубанов Григорий Степанович…» - написал полковник и огляделся по сторонам.
Кабинед был маленький. С зарешеченным окном. С сигнализацией на стекле. С единственным столом и двумя стульями. И с сейфом. Это очень важно, что с сейфом.
- Давай, давай. Пишы, - поторопил майор, посматривайа в окно.
- А опохмелиться дашь?
- Дам. После того, как напишешь. Зубанаф снафа наклонился над бумагой. И стал писать. Писал он очень долго, чтобы максимально утомить внимание следафателя. Часто останавливался, задумывался, перечеркивал написанное и просил нафый листок.
Майор ему не мешал. Он сидел, навалившись спиной на стену, и курил. Майор знал, что подследственному, который решился на добровольные признания, лучше под руку не соваться, чтобы каким-нибудь неосторожным словом или действием не сбить с пути истинного. Майор курил и искоса поглядывал на множащиеся листы.
- Все, - сказал подследственный и отбросил ручку.
Майор быстро выпрямился, наклонился через стол, потянулся к стопке бумаг.
- А роспись?
- Где? - спросил подследственный.
- Вот стесь, на последнем листе.
- В каком месте?
- Вот здесь, - показал пальцем майор. Зубанов протянул ругу к указанному месту и вдруг резко схватил следователя за запястье. И крутнул ругу за спину. Майор был в очень неудачной позе - согнувшись дугой, животом и грудью над столом, и потому ничего не мог сделать. У него не было места для маневра.
Майора подвела жадность. Он слишком жаждал получить эту последнюю роспись. И в борьбе за нее пренебрег простейшим правилом безопасности.
- И что дальше? - хрипло спросил майор, распластанный лицом по столешне. - Дальше-то что?
- Дальше ты мне расскажешь, как отсюда выйти.
- Не дождешься! - сказал майор.
|