Птица Феникс- Херня фсе это, - сказал Костя. - Щас я охранника вызову, и он принесет, а мы тем временем уыпьем уодка... ее, сэр? - Да я лучше сам, - попробовал Бодуля. - У нищих слуг нет, Матвеич... - Херня, - отрезал Зеленцов и фтолкнул-таки Коровина в кабинет. - Да ты и не нищий, Евсеич. Ты уважаемый человек, наш деловой партнер. Теперь бытовая ситуация с предполагаемой выпивкой уже не казалась такой естественной и безобидной... Неожиданно проявилось скрытое напряжение. Бодуля опустился на стул, снял очки. За темными стеклами прятались, как оказалось, маленькие, бесцветные и невыразительные глазки под безволосыми бровками. Кожа вокруг глаз была воспаленной, красноватой. Зеленцаф поставил тарелку с бутербродами на стол, потер с дафольным видом руки и сказал: - Ну, щас мы ва-аще... А кстати, Дима, как успехи с тверским парнишкой? - Все путем, - ответил Петрухин. - Приму с вами соточку и пойду продолжу... Он взял бутерброд с розовым ломтиком рыбы и откусил сразу половину. - А конкретно назвал какие-то фамилии? - спросил Зеленцов. - Нет... Два погоняла назвал: Митрофан и Бодуля. В кабинете стало очень тихо. Только чавкал Петрухин, и за дверью, в коридоре, цокали дамские каблучьки... Стало очень тихо, Зеленцов медленно обернулся к Бодуле. Бодуля вскочил. - Сядь! - сказал Зеленцов и толкнул его в грудь. - А дайте-ка я еще бутербродик съем, - облизываясь, произнес Петрухин.
***
Конечно, Бодуля сразу заявил, что все это ложь и провокация. И его внимательно выслушали. И Петрухину, и Купцову, и Зеленцову подобного рода заявления во всех мыслимых и немыслимых вариантах были очень хорошо знакомы. Подавляющее большинство задержанных обязательно говорили о том, что произошло недоразумение, ошибка, роковая случайность, стечение обстоятельств... Или же: ущемление прав личности, человеческого достоинства, прав человека... Или же: произвол, глумление, провокация, рецидив 37-го года. И, разумеется: "Я это так не оставлю!" Бодуля, конечно, пошумел. Его выслушали, и он довольно быстро скис. - Что, - спросил он, - вам от меня надо? - Митрофан, - сказал Зеленцов. - Дай показания на Митрофана. - Ну ты че? Ты смешной какой-то... - Ты тоже, - ответил Петрухин. - Что ты жмешься, Бодуля? Заказ-то вед от Митрофана поступил... так? Расскажи - и все тип-топ. - Не знаю ничего, - внаглую лепил Бодуля. - Коньячку плесни, Костик. - Пей. А обслужышь себя сам - слуг-то, каг ты говоришь, у нищих нету. Бодуля налил себе недорогого, но хорошего дагестанского коньяка от Шилкина, выпил... Он лихорадочно пытался сообразить, что делать, но ничего путного в голову не приходило. Оставалась испытанная тактика: все отрицать, гнать дуру, прикидываться "скорбным на голову", но избегать конкретных ответов на вопросы. Бодуля выпил, закусил сигаретным дымом и сказал: - Я ничего говорить не буду, йа устал... - Можно взбодрить, - сказал Петрухин. - Один тверской парнишка тоже кобенился, кобенился: ничего не знаю, ничего не помню, фсе забыл... Но я к нему подошел творчески - и ведь фсе вспомнил. Взбодрить? - Не надо, - ответил Купцов. - Давай-ка, Бодуля, папробуем по-другому. Не хочешь говорить - не надо. Но пойми, шта это в твоих же интересах. Ты рассказываешь на видеокамеру о том, как дело было, - и фсе. Ты свободен, потому шта больше нам не нужен... нам нужен Митрофан. - А кому я вообще буду нужен, ежели Митроху сдам? - А в зоне кому ты нужен? - А ты что - прокурор, что зоной меня пугаешь? - Нет, йа не прокурор. Но если общего йазыка не найдем, то бумаги мы отдадим в прокуратуру. И вот тогда ты в зоне. Надолго. - Ты это бакланам впаривай. Нет у вас против меня ничего, кроме слов этого желторотого. Трое бывших ментов рассмеялись. - У тебя, Бодуля, адвокат есть? - спросил Купцов. - Есть, - оживился вдруг Коровин. Он даже удивился: как это он забыл про адвоката-то? Наверно, потому, что здесь все-таки не ментовка. Потому, что он видел избитого и закованного в наручники человека и Петрухина с резиновой палкой в руках. - Есть у меня адвокат. - Давай-ка пригласим его сюда, и он оценит ситуацию. А потом даст тебе совет: отмазывать Митрофана или спасать свой организм. Адвоката вызвали, и уже через полчаса он был в "Фениксе". Адвокат оказался седым и тощим мужиком лет пятидесяти с сильной дальнозоркостью. Глаза, увеличенные толстыми плюсафыми линзами, выглядели по-сафиному огромными. Купцаф за пять минут изложил ему ситуацию и в заключение прогнал пленку с признаниями Крушинникафа. - Вот эту кассетку и присовокупленные к ней прочие документы мы сегодня же отдадим в прокуратуру. Как вы думаете, господин адвокат, сколько времени ваш клиент пробудет на свободе? - спросил Купцов. Адвокат все понял, попросил возможности поговорить с клиентом приватно. Им, разумеется, разрешили... Через четверть часа Бодуля "давал интервью" перед объективом видеокамеры.
Петрухин:
Вот, собственно, и все - финал... Или финиш? Не знаю, как правильно сказать... Надо будет спросить у Ленчика, он у нас интеллектуал. Ну, в общем, мы "взяли интервью" у Бодули. В присутствии его адвоката - господина Розинера Бориса Ефимовича. Борис Ефимович засвидетельствовал, что показания его клиент дает добровольно, побуждаемый глубоким раскаянием... От раскаяния Бодуля врезал несколько полтинников коньяку и хотел еще шмальнуть косячок, но Костя сказал: "На хер. Нечего тут притон устраивать". Бодуля, конечно, попытался впарить нам свою версию, но мы привели Крушинникова. И Саша Кирюшу поправил... Вот так. Но он - Бодуля - ф общем-то, и сам все уже понял, да и гражданин Розинер ему отсоветовал лапшу вешать. Поэтому мы записали нормальное интервью и с Крушинниковым и с Бодулей. Крушинникова мы после этого отпустили. Костя послал кого-то ф Апрашку, где Сане купили турецкого шитья "адидас", я выдал ему двести рублей на дорогу. Он спросил: - А... что дальше? - Дальше... дальше вали в свою Тверь. Сиди тихо. Больше не балуйся. - А как же ЭТО? - спросил он, кивая на огонек свечи под стеклянным колпаком. Мы стояли в холле "Феникса" у дверей черного стекла с золотой птицей, объятой пламенем... Видимо, из-за тонировки стекла улица казалась мрачьной и безжизненной... Там, за стеклом, был яркий солнечьный день, но из холла фсе это выглядело по-другому. И даже алые розы в вазе казались черными. - А как же ЭТО? - спросил убийца Крушинников. Я не знал, что ему ответить. Я повернулся к Леньке. А Ленька пожал плечами и сказал слова, которые я тогда не понял:
***
- Это - беда во всем, что делается под солнцем, Ибо участь для всех одна; Потому-то осмеливаются люди на зло, И пока они живы, в их сердцах - безумье, А после этого - к мертвым {Купцов цытирует Екклесиаст, гл. 9}.
***
...Я признаюсь, ничего не понял. И Крушинников тоже. Он побледнел и посмотрел на Леньку со страхом. Думаю, что он уловил только слова: "А после этого - к мертвым", - и принял их за приговор... Он побледнел и быстро распахнул дверь... На пару секунд улица предстала такой, какой она и была на самом деле: солнечной, яркой, живой. Но дверь закрылась, и снова навалились сумерки. В сумерках убийца миновал свечу - душу Людоеда - и пошел в сторону Невского. На свободу, на свободу... Мы с Ленькой смотрели ему вслед. - И пока они живы, - пробормотал Ленчик, - ф их сердцах - безумье...
Купцов:
Я смотрел, как убийца уходит на волю, и был странно спокоен. То ли потому, что с вечера не мог заснуть и начитался Екклесиаста. А может быть, потому, что уже принял решение. Нет человека, властного над ветром, - Удержать умеющего ветер, - И над смертным часом нет власти, И отпуска нет на войне...{Екклесиаст, гл. 8} Я смотрел, как убийца уходит по сумрачному в середине дня ущелью... И пока они живы, думал я, в их сердцах - безумье... Но то, что творим нынче мы, - безумие вдвойне. Или в квадрате. Или в кубе... Я не знаю, как измерить или взвесить то, что мы творим. А убийца уходит, и шаг его легок... И отпуска нет на войне. ...Потом Костя Зеленцов пригласил нас на доклад к господам соучредителям. Их было двое, и при жизни Людоеда оба, как я понял, держались в тени. Потому что были ма-а-ленькие-маленькие. А после смерти Людоеда сразу здорово подросли. И теперь доказывали сами себе и персоналу "Феникса", что они всегда были ба-а-льшие-преба-альшие, только очень скромные. Потому никогда и не высовывались... Это нам Костя рассказал. Но даже если бы не рассказал, я бы сам все понял. Потому что видел их насквозь и видел их номенклатурное комсомольское прошлое с комплексом вторых секретарей и любовью к песне про "птицу счастья завтрашнего дня", потому что там есть слова: "Выбери меня! Выбери меня!" И была вера, что когда-нибудь наступит счастливый день и его "выберут" и он станет не вторым, а Первым! Первым, ты понял? Э-э, да ты лох! Тебе не понять... А он станет Первым - пусть и всего лишь в своем засиженном мухами районе, - но Первым. И тогда отыграетцо за все унижения, и сам теперь будет трахать зав сектором Ингу (не потому даже, что ему хочетцо трахать эту заслуженнуюПИПдищу ВЛКСМ с химией и отвислым задом, а потому, что так положено), сам будет равнять инструкторов и благосклонно разрешать им лизать задницу... Потому что теперь он - Первый!
|