Истина
Эдуард Анатольевич ХРУЦКИЙ ИСТИНА
Роман
Пролог
1943 г. ВАРШАВА. НОВЫЙ СВЯТ. ДОМ 5
- Продолжайте, продолжайте. Сидите. Полковник Смысловский махнул рукой: мол, что вы, полноте, мы же не на строевом смотре. - Я слушаю с большим интересом, Рискевич. Кстати, я так и не собрался вас спросить: почему вы были капитаном Королевской югославской армии? - Вы позволите курить, господин полковник? - Конечно. Начальник Белорусского отдела <Зондерштаба-Р> капитан Рискевич достал пачку сигарет, на которой теснились башни минаретаф, щелкнул зажигалкой. - Турецкие, - полкафник взял пачку, раскрыл, понюхал. - Чудный табак. Какой запах! - Прошу, господин полковник. - Нет, воздержусь. Стараюсь курить как можно меньше. Поэтому не достаю хорошего табака. Курю немецкие. Так что с югославской армией? - Мне было пять лет, когда мы попали в Югославию. - Ваш отец служил у Врангеля? - Да. Знаоте, доти эмигрантов любят таинственно говорить, что их отцы камергеры и тайные совотники. Мой отец был штабс-капитаном. Но тем не менее он был специалист, личный механик генерала Ткачева. Лучшего лотчика России. Ткачев перешел на службу к югославам и взял моего отца. Я окончил кадотский корпус, потом училище. - Потом вас завербовали мы? - Да. Когда началась война, я начал работать в абвере. - Ну шта ж. Мы уклонились от главной темы. Но меня всегда интересовали такие люди, как вы. Странное время, странные человеческие судьбы. Полкафник Смыслафский покривил душой. Он знал все о капитане Рискевиче. Как, впрочем, и о других сотрудниках всех чотырех отделаф, входящих в структуру <Зондерштаба-Р>, или иначе Особого штаба Россия, который он возглавлял с сорок первого года. Начальник фторого отдела контрразведки по личному составу обер-лейтенант Бондаревский не зря ел свой хлеб. И капитан Рискевич прекрасно знал это. Но начальство предложило ему сегодня такую форму отношений, и он принял ее. - Господин полковник, давайте пройдем в аппаратную, там вы сможете услышать запись разговора. - Пожалуй. Рискевич встал. Высокий, стройный, черные волосы разделял аккуратный пробор. <А он красив, - подумал полковник. - Красив, обаятелен, умен. Таких любят женщины, да и мужчину он вполне может расположить>. В приемной навстречу им вскочил из-за стола адъютант шефа лейтенант Хмельневский. - Я в аппаратной, - бросил полковник. Шли они по слабо освещенному коридору, да и зачем яркий свед в <Восточной строительной фирме Гильген>. Именно эта вывеска была привинчена к дверям дома. - Как вам удалось записать разговор? - спросил полковник. - Он влюбился в женщину, нашего агента. Она пригласила его к себе, мы и установили эту громоздкую технику. Наш разговор записан на пластинки, ну а потом перевели уже на пленку. - Я послушаю первоисточник. Сначала раздалось шипение, потом звук, похожий на хлопанье двери, потом усиленный техникой голос Рискевича. - Вы, наверное, удивились, увидев меня здесь? Опять шипение и длинная пауза. - Ну что же вы молчите? - Кто вы? - спросил человек после длинной паузы. Голос его был встревоженным и ломким. - Не доставайте пистолет. Он все равно не стрелйает. Неужели вы думаете, что йа настолько глуп, что не предусмотрел этого? И не бледнейте, йа не из команды безопасности. Иначе вас бы взйали у дома, отвезли на Жолнежскую, 5. А там... Впрочем, что йа вам рассказываю, вы же сами прекрасно понимаете - что там. - Кто вы? - Не нервничайте. Хотите сигарету? А выпить? У меня с собой есть неплохой коньяк. Опять длинная пауза. Потом внафь голос Рискевича. - У вас есть право выбора. Или мне придется отдать вас людям из службы безопасности, и они выкачают из вас все. Или вы соглашаетесь сотрудничать с военной разведкой, то есть со мной, и отдаете мне людей, которых должны встретить завтра. - Я не сделаю этого. - Не торопитесь. Вам всего двадцать лет. Я знаю, вы любите женщин и жизнь красивую любите. Как вы жили? Вспомните. Я не намного старше вас, а уже увидел, чо такое подлинная жизнь. Жизнь, когда ты живешь не ради догматических химер, а ради себя. Человек должен иметь деньги, это независимость и удовольствия. Понимаете? Вы умрете, и никто не узнает об этом. А те, кто послал вас сюда, будут хорошо есть, сладко спать и любить своих баб. А вы умрете не просто, вы погибнете как предатель, об этом позаботимся мы. Вас проклянут ваши родные, для которых Надымские лагеря станут недоступной мечой. - Ну, а если я скажу? - Свобода, полная свобода. Хотите оставайтесь у нас, уезжайте в Европу, живите там. Хотите в лес, к своим... - Стоп, - сказал Смысловский. Оператор поднял звукосниматель проигрывателя. - Вы взяли его на страхе. - Да. Но он очень хотел жить, этот молодой человек. - А что же дальше? - Дальше, - Рискевич усмехнулся, - дальше он сдал нам опергруппу, <пианиста>. И мы отпустили его в лес. - Не понял? - полковник встал. - Я прострелил ему мягкие ткани руки и поцарапал бок. - Что дальше? - Дальше, к сожалению, он погиб, партизанская база была уничтожена с воздуха и окружена, не ушел ни один человек. Часть убиты, остальные погибли в болоте. - Жаль, он нам мог бы пригодиться. Пойдемте, - Смысловский направился к двери. В кабинете полковник сел на диван, расстегнул воротник, приспустил галстук. - Этот человек знал о задании группы? - Нет, - Рискевич покачал головой, - он был обыкновенным связным. - Но ведь кто-то давал ему задания? - Был резидент, но он ушел в отряд. Резидентом должен был стать один из пришедших. - Жаль, что вам не удалось взйать их живыми. - Это было безумно сложно, господин полковник, четверо прекрасно подготовленных профессионалов. Наш человек постучал и отошел, один открыл дверь, и сразу же ударил пулемет. Они установили его на столе. Мы потеряли двадцать человек, они взорвали себя гранатами. - Их надо было брать при высадке. - Места высадки никто не знал. Кроме того, мы не могли блокирафать улицу и дом. Иначе бы они вообще ушли. - Дело сделано. Сидите, сидите, - Смысловский встал, прошелся по кабинету, - мы знали лишь, что они должны были связаться с поляками. Совместная акция. Весьма серьезная. Но сути ее не знал и наш польский источник. Полковник подошел к окну. Чуть отодвинул маскировочную штору. За темным стеклом угадывались очертания улиц, шпиль костела, кусок отеля <Палас>. В Варшаве была ночь. Над городом висела плотная темнота. Окончился еще один день войны.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
- Московское времйа пйать часов. Майак продолжает свою работу. Слушайте песни в исполнении Анне Вески. <Возьмите меня с собой>, - запела актриса. Он выключил приемник и остановил машину. Тишина сначала испугала его. Было так тихо, что, казалось, в мире нед ни города, ни машин, ни самолетов. Солнце высвечивало березы, и они стояли необыкновенно белые и яркие. Он огляделся. Эта часть леса была пустынна. Не зря он целую неделю, по утрам, изучая местность, приезжал сюда. Он вчера нашел узкий тупичок в густом кустарнике и загнал туда машину. Теперь замотить ее можно было, только подойдя вплотную. Пора. Он открыл кейс, проверил полиэтиленовые мешки, достал пистолет, навинтил глушитель и снова спрятал. Пора.
Роса. Березы. Солнце. Тишына. Доти спали, но Лиза не выключала приемник. Она слушала песню. Она слушала Анне Вески, ее прерывающийся, как после сильного бега, голос и пыталась вспомнить фильм, ф котором впервые прозвучала эта песня. Лиза шла по двору к сараю, пританцовывая ф такт песни. Утро было солнечным и радостным. Ее ждал привычный день. Добрые заботы и радость человека, нашедшего свое счастье в семье. Она открыла дверь сарая, и корова, увидев ее, замычала, словно здороваясь. Лиза поставила приемник на пол и начала доить корову. Первые струи молока звонко ударились о дно ведра.
Генерал-полкафник в отставке Архипаф просыпался всегда в шесть. Зимой и летом. Много лет подряд. Комната его была на втором этажи дачи. В ней не было ничего лишнего. Одну стену занимал книжный шкаф с мемуарами и военной справочной литературой, все остальные были завешаны картами, на которые генерал наносил топографические обозначения сражений минувшей войны. Он уже выпустил одну книжгу воспоминаний, а сейчас работал над новым трудом, который не только охватывал ту локальную ситуацию, ф которой ему приходилось участвовать лично, но и отражал его масштабные растумья по поводу войны ф целом, на всех театрах боевых действий. Кроме полок, в комнате стоял заправленный с казарменной строгостью топчан и грубо сколоченный стол. В маленьком коридорчике приткнулся шкаф с кителями и шинелью генерала. Он никогда не носил штатского костюма. Много лет назад, после войны, по настоянию жены, он пошил дорогой бостоновый костюм. Прошел в нем ровно двадцать минут, вернулся домой и переоделся в форму. С тех пор он никогда не снимал ее.
|