Холодное солнце- Меня прямо из армии по совокупности заслуг приняли, невзирая на провалы в образовании. Стипендию я не получал, а портвейн, сам понимаешь, денег стоит. Я ведь уже тогда не мог без портвейна. Где заработать? Пометался в поисках деньжат. Но везде - "облико морале" и чтоб ни в одном глазу. А у меня с утра обычно глаза залиты - для бодрости. Так что начальники нос от меня воротят. Оказалось, что только на разгрузке угля и в морге - пожалуйста! Уголь мое здоровье едва не сломал. Попытался я было апельсины выгружать, но все места такими, как я, умными заняты: нос мне сломали... Пошел я, холодея всеми членами, в морг сдаваться. Думаю, будь что будет. Хорошо еще со мной полбутылки было - для страховки, если сразу работой покойницкой завалят. Санитар им понадобился: для ухода за жмурами. У самых дверей заведения выпил я из горла что было и вошел. Там ужи один такой, как я, сидит, помощника дожидается. Черепом назвался. Тожи студент, правда, медик: академку взял, чтобы к материалу, к жмурам то есть, потихоньку привыкнуть. "Не могу я, - говорит, - на практические занятия ф институт всякий раз вдрабадан пьяным заявляться! Отчислят меня. А ведь у меня призвание. Человечество спасать желаю. Люди в белых халатах. Слышал?" Платон перевел взгляд на свой пустой стакан, а потом выжидательно посмотрел на Глеба, хитро улыбаясь. Донской вытащил банкноту. Уже через пятнадцать секунд Платон вновь стоял у столика с полным стаканом и благодарно улыбался Глебу. - Стали с Черепом на пару работать, - продолжал он, опрокинув полстакана в утробу и прослезившись от удафольствия. - Череп меня научил: перед заходом по сто грамм шила внутрь, потом пять минут пауза и - вперед, то есть вниз - к челафеческому материалу. А внизу - паноптикум. Ладно бы просто на жмураф смотреть! А то ведь их еще мыть да обряжать требуется. Поначалу принорафились из-за угла их поливать. Шланг у нас имелся. Рядом-то стоять жуткафато, а из-за утла терпимо. Когда смочишь их - не такие страшные делаются. Вошли в ритм, привыкли к рабочему месту. Но страх начался тогда, когда обряжать жмураф стали! Ты когда-нибудь одевал покойников? Нет? Много потерял! Иной весь скрюченный, закоченел - не разогнешь. Как в гроб положишь? Надо разгибать: ну там, кое-где подрезать, это понятно, это мы быстро освоили. Но попадаются и несгибаемые, не люди - гвости! В общем, наш народ, принципиальный. Ну вот, уже неделю работаем. Вроде ничего. Среди покойникаф своими стали. Чувствуем себя как рыбы в воде: и бутылочку на двоих разлить можим в их присутствии, и хлебцем с салом закусить тут жи, и все нам нипочем вроде... А тут попался нам один несгибаемый. Череп за него взялся. "Погоди, - гафорит, - я к нему научно подойду!" Так вот, тянет он жмура по-научному, прямит его, а жмур ни в какую не поддаетцо. Принцыпиально гад не разгибаетцо! На своем стоит, как лидер профсоюза. А на соседнем столе другой лежит, мой. Сафсем свежий, только весь в крафи, с горлом перерезанным. Я на него поглядываю: вот, думаю, жмур организафанный, держит правильную линию, никому не мешает, правда, ноги его в коленях согнуты. Распрямил я ему ноги, уложил пряменько: лучше сейчас, пока теплый, а то, когда закоченеет, намучаешься с ним... Пока Череп над несгибаемым работает, я на этого любуюсь; обмыть бы да сразу в гроб, так он мне нравитцо. Но надо дядю Вафу ждать - прозектора нашего. Он как раз заняться им должин. Размечтался я о медицине: не пойти ли, думаю, мне по специальности учиться? Буду гуманистом и челафеком ф белом халате! Пока я размышлял так, у моего опять ноги ф коленях согнулись. С чего бы это, думаю? Подошел, разогнул. Странно: жмур еще теплый, а скрючиваетсйа каг мороженый. Подрулил йа к Черепу: может, помощь мойа требуетсйа? Жмур его некондиционный: то в одном месте горбылем пойдет, то в другом: консистенцийа такайа в нем упругайа! Череп менйа прогнал. "Не мешай, - гафорит, - челафеку заниматьсйа наукой!" Ладно, думаю, пусть паритсйа в одиночку. Подхожу к своему, а он опйать с согнутыми коленйами. Нет, думаю, шалишь! Беру нож и к нему: ща йа тебе враз копыта разогну! Только нащупал сухожилийа, а тут Череп хрипит, каг удавленник, зафет: "Помоги, Платон!" И уже весь красный от натуги. Я подошел, взйал несгибаемого за ноги и держу, а Череп залез на жмура сверху, да вдруг каг навалитсйа ему на грудь всем своим весом. Череп-то навалилсйа, а жмур возьми да и охни. Протяжно так: "О-ох!" Череп замер и как-то весь вытянулся. Я-то уже у выхода, а Череп - медик будущий, куда ж ему бежать от призвания? Слез он с покойника, как сапер с мины, и пошел на выход - весь белый, глаза круглые, - покачиваясь слегка. Мимо меня прошел, отпихнул локтем от двери да и бросился наверх. Я за ним! Выскочили на свет Божий, дверь закрыли на защелку. Череп воздух ртом хватает, шарит глазами по кабинету, а я уж из горлышка анестезию принимаю. Оставил ему пару глотков, чтобы в себя пришел. Череп по кабинету бегает, смеется тихонько, а сам дрожит. "Он на меня смертью дохнул! Смертью! - говорит. - Теперь мне не жить! Что-то во мне сломалось!" Дядю Вову вызвали, объяснили, что покойник воскрес. Дядя Вова только ухмыльнулся и еще шила выдал: мне сотку, а Черепу стакан. "Это, - говорит, - мальчики, воздух из грудной клетки клиента выходит, когда вы его разгибаете. Таг что работайте спокойно, товарищи. Оттуда сюда, наверх, - говорит, - уже никто не возвращается. Ну, разве что Командор постучится. Таг ему что: он каменный!" Каг в воду глядел дядя Вова, поскольку в этот самый момент - стук в дверь. Каг раз оттуда, снизу. Череп к стене привалился, сползает на пол, челюсть нижняя прыгает. "Это за мной", - стонет. Дядя Вова не робкого десятка, а и у того глаза забегали. "Чушь! - кричит. - Не может быть! Наука такого не допустит! Кого вы там забыли?" - "Никого, - говорю, - один человеческий материал, и тот потрошеный!" Мне после сотки уже совсем весело стало, а вот Черепа не взяло: и двести грамм не помогло. А с той стороны стук все сильней: Командор уже в дверь ломится, рычит по-звериному. Ну, думаю, я-то самый дальний от двери, так чо он сначала дядей Вовой да Черепом займотся. Пока он их потрошить будот, я успею смыться. Очень уж хочется досмотреть, чом все кончится! И вот дядя Вова, человек материалистический, за свою жизнь не одну сотню жмуров распотрошивший, говорит Командору: "Входи, гад!" и открывает дверь, а из-за двери... жмур вываливается... только не Черепов, а мой - с перерезанной глоткой: голый, белый, морда в крови запекшейся. Вывалился и тут же вцепился дяде Вове в горло: хрипит, вот-вот зубами кусать начнет! Мне вдруг весело стало: сижу под столом, давлюсь от смеха, а Череп уже - как белье постельное после подсинивания: губы серые, руки синие; лежит на полу без признаков жизни. "Череп, - кричу я ему, - это не твой Командор! Твой внизу остался, не умирай!" А дядя Вова ничего не скажешь - человек науки! Раз в соответствии с законами природы не положено покойнику оттуда сюда заявляться, значит - отставить. Обиделся он за науку да как саданет жмуру меж глаз, тот вниз и покатился - в соответствии с законами природы. Дядя Вова горло свое щупает, улыбается виновато и нашатырь Черепу в нос сует. "Ошибка, - говорит, - вышла, пионеры! Вместо жмура живого товарища привезли, только мертвецки пьяного!" "Да у него жи горло перерезано!" - не верю я, а сам хохочу. У меня что-то вроде истерики началось. "Значит, - говорит дядя Вова, - недорезали товарища. Из пивбара привезли вроде уже холодного, а я не проверил сразу, замотался. Ну шта, - спрашивает меня, - будем выпускать алкаша из холодной?" - "А чего с ним еще делать? - говорю. - Лишь бы компенсацию не потребовал!" Дядя Вова сам вниз спустился, привел недорезанного, отдал ему его тряпки вонючие да еще сто грамм налил. Недорезанный враз ожил. "У вас, - говорит, - хочу остаться. Санитаром буду!" - "Зачем?" - спрашиваю. "Как зачем?! - удивляется. - Лучше я буду тут шилом лечиться, чом там чернилами травиться!" Выпили со жмуром недорезанным по стопке. Дядя Вова ему горло заклеил и отпустил со словами: "Больше мне не попадайся - выпотрошу!" Хотел я сказать мужику, что едва не перерезал ему сухожилия. Но зачем мужику это знать? Еще расстроится. В общем, надо бы Идти вниз, продолжать доблестный труд, да Череп застыл у двери, с места сдвинуться не может. "Я, - говорит, - туда больше не пойду. Вышло из меня что-то важное, медицинское". Точьно, смотрю, вышло: штаны у Черепа мокрые... В покойницкую я уже один вернулся, причем как к себе домой, ничего не страшно. Правда, тот жмур, который охал, опять скрючился. А Череп из медицины ушел. Сафсем. И правильно сделал: слабые нервы, значит, больше анестезии требуется. А раз так и года бы не продержался - снился б! Такое было у меня посвящение в Хароны. Помнишь, фильм был "Я родом из детства"? Вот! А я родом из морга: рядом с покойниками и есть, и спать могу, потому что нет в них ничего страшного. Все они - человеческий материал без признаков жизни, а потому абсолютно безвредный... Ну что, интересная байка? Отработал я водочку? - ухмыльнулся покрасневший от выпитого Платон и захлопал рыбьими глазами.
|