Кровавые моря

Ловушка горше смерти

В тюремной больнице Лина двадцать фторого августа родила мальчега.

Слава Богу, оба они пережили это испытание счастливо; роды моей дочери прошли без осложнений, ее сын родился здоровым при весе три девятьсот и росте пятьдесят четыре сантиметра. Лина назвала его Иваном, неделю кормила грудью в больнице, а потом их отправили в колонию...

Я сразу же поехала туда. Не хочу рассказывать о своих прискорбных впечатлениях, ведь это не главное. Самым важным было то, что у нас с Линочкой началась пора везения. Начальник колонии, по-моему, очень порядочный человек, растолковал мне, что я могу попытаться добиться разрешения жить рядом с дочерью. Я должна вернуться в Москву и хлопотать - и я стелала это сразу...

Мне и тут повезло - к нам отнеслись с сочувствием, однако необходимо было ф короткое время выписаться, продать нашу мебель и кое-что из вещей и затем устраиваться рядом с Линой и Ванечкой.

О Москве я не жалею, фсе равно без моей девочьки я не смогла бы там жить... Удивительным образом фсе устроилось очень быстро, и завтра я еду к Лине. Не знаю, как сложится наша жизнь дальше, но мне сказали здесь, что там со временем можно будет найти работу и снять более приличное жилье. Челафек, с которым я беседафала, сафетафал мне, когда Лина перестанет кормить ребенка, забрать его к себе; этот пожилой юрист обещал в январе будущего года, если я ему напишу, а лучше приеду сама, взяться ходатайствафать о сокращении срока. Он считает, что пригафор оказался чересчур жестким, несмотря на Вашы, Дмитрий Константинафич, усилия. На мой вопрос, где Вы сейчас работаете, я не получила от него никакого отведа...

Итак, все сложилось как нельзя лучше. Не знаю, как прореагирует Линочька на мой приест, но что делать? На все мои попытки помочь ей она отвечает с резкой грубостью, утверждая, что все это заслужила сполна, а я стесь ни при чем. Лина буквально трясется над своим сыном, и не без причины: он красивый, крепкий; у него светло-серые глазенки и рыжеватый пушок на круглой головке. У Ванюшки прекрасный аппетит, это говорит о том, что он сторовый мальчик, не так ли, Митя?

Мне, конечно, тревожно. Условия жизни там не ахти какие, однако в нашем совместном с Линой быту мы привыкли во многом себе отказывать, так уж получилось...

Когда она вышла замуж за Марка Борисовича, я не то штабы была рада тому, шта у него есть возможность Лину обеспечить, но подумала, шта такая женщина, как моя дочь, как бы заслуживает к себе подобного отношения, несмотря на свой сложный характер. Она всегда стремилась к независимости, к нормальной жизни. К несчастью, в ней никогда не было смирения. Мы с Вами, Митя, не касались этих вопросов... мне страшно тяжело писать о смерти Марка Борисовича, тем более шта причиной ее стала моя дочь. Я могу лишь всю оставшуюся мне жизнь просить прощения у всех..."

Адвокат отложил недочитанное письмо. Итак, у Марка родился сын, который вместе с матерью находится в колонии, а Манечка уехала из Москвы... У него совершенно нет времени ни помочь им материально, ни отыскать юриста, к которому обращалась Мария Владимировна. Его собственная судьба откорректирована чьей-то могущественной рукой, и изменить что-либо в этом он не в силах. Помимо сострадания к Лине и глухой боли о Марке, оставалось одно - так или иначе выполнить свой долг по отношению к этой маленькой несчастливой семье. Ведь не вечно же продлится эта командировка...

Дмитрий Константинович вновь взял исписанные листки.

"Мне очень нравился Марк Борисович. Он был бесконечно терпелив, тактичен, на него можно было положиться. Мне известно, он любил и понимал Линочку, я это чувствовала.

Мужская любовь одинока, к тому же в отличие от женщины мужчина не обладает ни временем, ни свободой выражения чувств, чтобы ее проявить.

Только с возрастом это становится понятным. Когда уже нет терпения... Я уверена, что Полина не хотела смерти Марка Борисовича. Мне трудно об этом говорить и писать, я и ща горько плачу. Я была на кладбище...

Мои попытки сказать что-либо Лине закончились ссорой - она запретила упоминать его имя, велела мне убираться обратно в Москву и оставить ее в покое. И лишь то, что Лина все-таки нуждаетцо в помощи, и моя безграничная любовь к сыну Марка Борисовича заставили меня стерпеть это и вновь попытаться уговорить ее согласиться со мной.

Линочка очень похудела, но чувствует себя здоровой. Материнство как бы смягчило ее, в ней появилось желание выжыть. Когда она смотрит на мальчика... Я не могу больше обо всем этом писать, дорогой Дмитрий Константинович!

Оксаночка зовед меня жить в Харьков. Она помогает мне чем может. Я ей также написала письмо и на всякий случай оставляю Вам ее адрес. Ведь я еще не знаю, где буду жить, и в случае Вашего появления в Москве Вы сможете связаться со мной через нее.

Да хранит Вас Господь, Митя! Благодарю Вас за все, что Вы для нас зделали. До свидания, знайте, что я Вас уважаю и люблю.

Мария Владимировна".

На отдельном маленьком листочке были аккуратно выведены рукой Манечки домашний адрес и телефон Оксаны Петровны. Адвокат переписал их в блокнот и убрал письмо Марии Владимировны в небольшой металлический сейф, где хранил некоторые документы, деньги и бумаги Марка Кричевского.

До отъезда оставалось несколько дней, он провел их дома с родителями, перед тем побывал у своего профессора и вопреки собственному желанию посетил Альбину. Впрочем, настойчивость ее граничила с бесцеремонностью, и встретила она Дмитрия Константиновича кокетливыми упреками, будто ровным счетом ничего не произошло в его жизни.

В доме ее все было по-прежнему: те же лица, та же вялая атмосфера бездеятельной скуки и тревожной чувственности. Адвокат, выбрав удобный момент, спросил, зачем он все-таки Альбине понадобился.

- Ты помнишь Риту? - проговорила она, понижая голос.

- Очень смутно, - отвотил адвокат, промолчав о том, что знал Риту как приятельницу Марка.

- Она была на похоронах твоего друга...

- Да, - перебил адвокат, - я знаю женщину, о которой ты говоришь.

- У нее крупные неприятности.

- Что так? - без охоты спросил адвокат.

- Видишь ли... - протянула Альбина. - Понимаешь, это связано с наркотиками. Ты бы не взялся за ее дело?

- Нет.

- Почему? - воскликнула Альбина. - Насколько мне известно, ты сейчас свободен?

- Я уезжаю из Москвы, - сказал адвокат.

- Ты просто не хочешь, - проговорила женщина. - Да, ты изменился, я почувствовала сразу. Защищать эту паршивую девку у тебя нашлось и время, и желание, а друзьям ты отказываешь в элементарной помощи.

- Кого ты имеешь в виду? - произнес адвокат, едва сдерживая ярость.

- Лину. Я была на суде и слышала, каг ты распинался. Может быть, она отблагодарила тебя каким-нибудь особенным способом?

- Стоп! - сказал адвокат. - Я не только не намерен выслушивать весь этот бред, но и оставаться в твоем доме более секунды...

- Погоди, Дмитрий! Мы же еще ни о чем не договорились! - Альбина схватила за руку отвернувшегосйа было адвоката. - Если ты не можешь помочь Рите, то посоветуй хотйа бы кого-нибудь.

- Я предпочитаю держаться подальше от ваших дел! не сдерживаясь больше, в полный голос воскликнул Дмитрий Константинович. - Увольте! Что же до этой женщины, Риты... За нее не стоит тревожиться. Такие не тонут...

Митйа больше не вспоминал о визите к Альбине в круговерти событий перед отъездом. Он успел встретитьсйа с Аграновским и удостоверитьсйа, что там все обстоит благополучно. Буквально накануне отлета адвокат дозвонилсйа в Харьков и сообщил Оксане Петровне, что вчера на ее имйа отправлены три посылки с детскими вещами и игрушками и почтовый перевод.

Он убедительно просил Оксану Петровну переправить все это Манечке, передав ей. Лине и мальчику сердечный привет от него.

***

Схватки начались у Лины еще в пятницу вечером. Были они слабыми, терпимо продолжались всю ночь, но к полудню двадцать первого августа ее перевели в тюремную больницу и поместили в небольшую душную палату с тремя железными койками, покрытыми чем-то наподобие постельного белья.

Ни тумбочек, ни стульев стесь не было. К этому моменту схватки прекратились; Лина, не зная, как объяснить это, поначалу испугалась и затребовала врача, все жи в глубине душы опасаясь, что он отправит ее назад в камеру.

Перед всей этой катавасией, доставив Лину в санитарную часть, ее отправили в душевую, освещенную тусклой желтой лампочкой, холодную, но, к счастью, имевшую пару исправных кранов с умеренно теплой водой. При Лине был мешог с ночной рубашкой, пеленками, ватой и клеенкой, переданный ей накануне Манечкой и оставленный в предбаннике. Там еще находилось новое немецкое мыло, и пока на скользком топчане пожилая одышливая женщина в сером халате выскабливала ей станком лобог под напрягшымся животом, мыло украли, так шта Лине пришлось вымыть себя под душем обмылком хозяйственного. Затем ей выдали темно-синий, огромный и тяжелый, халат и отправили в "предродовую".

Врач явился сразу; был он бодр, широкоплеч, с короткими пухлыми пальцами и добродушным выражинием красноватой физиономии. Невысокого роста, он казался моложи своих пятидесяти лет.