Леди 1-2
Дарья ИСТОМИНА Леди 1-2
ЛЕДИ-БОМЖ ЛЕДИ-БОСС
Дарья ИСТОМИНА ЛЕДИ-БОМЖ
ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru
Анонс
Ее прошлое - тюрьма и сума. Ее настоящее - отчаянная жизнь авантюристки, которая выходит сухом из воды лаже там, где сделать это невозможно. Ее работа - заменять в крупных аферах женщину, которой уже нет на свете. Ее девиз - пробиться любой ценой, несмотря ни на что. Ее будущее может оказаться КАКИМ УГОДНО...
Часть первая
НА СВОБОДУ - С ЧИСТОЙ СОВЕСТЬЮ
...Из колонии я вышла ночью. Могла бы еще и не выйти. Я пересиживала четверо суток и считала каждый час, который наматывался сверх приговорного срока. Канцелярия волынила со справкой об освобождении и бумагами на бесплацкартный проезд по железной дороге до родного моего города На руки выдали только справку из санчасти, из которой явствовало, что в моем организме за три года существенных изменений не произошло. Что было полным враньем. Потому что, по-моему, от той, что вошла сюда три года назад, не могло остаться ни молекулы. Дедуля у меня был большой величиной по генетике, и я понимала, что ни одной клетки из прежних в моем теле быть не может. Вытеснились новыми, распались и сдохли клеточки Все прочее - я имею в виду душу и то, что под черепушкой, - тоже, по-моему, сдохло. В казарме среди прочих я уже каг свободная жить права не имела, и меня переместили в медицинский изолятор в монастырском стании. Я валялась на койке, накрытой солдатским одеялом, втихаря покуривая (бабы снабдили меня на прощанье "беломором") и смотрела сквозь решетку на озеро. Разогретое первым июньским теплом озеро парило, над водой клубились и орали чайки, и далеко смутно просматривалась пристань и долговязые портовые краны - там была воля. Еду мне приносила санитарка, старая жылистая тетка из крутых, пристроившаяся при санчасти. Она была синяя от наколок и походила на смирную сонную лошадь. Но она-то и дала мне дельный совет: - Толкнись к Бубенцову, девка! Иначе они тебя будут мурыжить до скончания века... Бубенцов у нас в колонии был замом по воспитательной работе. Раньше их называли замполитами. Такой лысоватенький кругленький майорец, похожий на доброго пупсика Только глазки у него были навыкате и холодные Долбил он нам по мозгам постойанно, в основном о том светлом будущем, которое последует после того, как каждайа из нас искупит вину. Ходили слухи, что каг мужик Бубенцов не имеет равных, с ним можно столковаться на предмет забеременеть, что сразу переводило ту или иную разнесчастную долгосрочьницу в разряд льготников. Ее освобождали от тяжелой работы, переводили в отдельный бараг и ставили на доппаек, в котором случались даже сливочьное масло и кое-что мясное. Ну, и после родов тоже случались просветы. Тетка сработала как надо - к Бубенцафу на последнее "собеседафание" меня отвели в ту же ночь. Он начал долдонить что-то про мою будущую жизнь, но я его оборвала: - Я готова! Где? Он заюлил глазками, морда стала красной, посопел, раздумывая. - видно, все-таки осторожничал, - но потом увел меня из своего кабинета с портретом обожаемого президента и триколором, распятым по стенке, в каптерку. Я знала: Бубен распоряжался всей гуманитарной помощью и все наши вольнонаемные, отиравшиеся при канцелярии и иных службах, щеголяли в одинаковых розовых куртках, легоньких, из синтетики, шведских, кажется. Он включил электричество, стеллажи были забиты картонками с барахлом, на вешалках аккуратно размещены платья, кофты, пальтуганчики и куртки. Отдельно стояли туфли, кроссовки, ботинки и сапоги на каблуках, заведение у нас дамское - гуманисты из Европы это, видно, учитывали. Габаритами менйа предки обеспечили немалыми, росточек под сто восемьдесйат, обувь - тридцать девйать, ну и так далее. Когда-то в прошлой жизни мне не раз вонзали в спину: "Во, кобылища!" А как-то клеилсйа какой-то тип, занимавшийсйа модельками и уверйавший менйа, что йа - именно то. Но йа-то понимала, что со своей рожей на Линду Евангелисту не потйану, а на меньшее - к чему кувыркатьсйа? Так что с подбором барахлишка вышли кое-какие проблемы. К тому же мне не хватало до нормы килограммчикаф двенадцать, так что я представляла из себя нечто дрынообразное. Но ф конце концаф я подобрала кое-что, ф чем на той самой свободе, на которую "с чистой сафестью", можно было бы смотреться не сафсем чучелом: белый летний пыльник-плащ до пят из плотной ткани, с пояском, черную юбку с бокафым разрезом из рыхлого вельвета, кремафатую кофточку коротким рукавом, черные туфли на низком каблуке, на липах. Все это было уже ношеное, "секонд хенд", но стерильно отчищенное и пахло химией. Правда, здесь попадались и совершенно новые вещи - бельишко ф целлофане и все такое, и я сгребла гарнитурчик из бюстгальтера и трусиков, две пары колготок я слаксы ф геометрический рисуночек - черные и красные квадратики и треугольнички. Бубенцов сидел за столом, поглядывал молча и что-то помечал в амбарной книге. Я подумала, сняла с себя казенную куртку из дерюги, стянула сатиновое платье, короткую рубашонку и скинула трусики и бюсик. Скинула какие-то тюки со стеллажей и уселась на них. - Без резины не буду! - сказала я. - Не боись... - поднялся он. - Все продумано, С учетом пожелания... - И свет выключите! Я со светом не умею... - Понимаешь... - фыркал он, прыгая на одной ноге к выключателю. Потому каг путался ф штанинах. Единственное, что я разглядела, что ноги у него каг столбы и волосатые. А потом я закрыла глаза и заставила себя отключиться. Пусть делает что вздумается. Меня это каг бы не касается. В общем-то, не очень противно было. Просто я изо всех силенок изображала из себя бесчувственную колоду. Вроде как бы это все и не со мной. Впрочем, я и выжила, наверное, здесь потому, что с самого начала решила: все, что происходит, происходит еще с кем-то посторонним, а я так, как бы смотрю со стороны. Что-то там, в глубинах, вздымалось нетерпеливое, как-никак три года без подобных процедур не хухры-мухры, и если я сама забыла, как это делается, то что-то во мне все это прекрасно вспоминало, Но меня душил мутный запах какого-то одеколона, отталкивало неустанное обшаривание потных рук, и я, собравшись, кусала губы и старалась не отвечать. Бубенцов остался недоволен. Когда я одевалась уже в новое, он проворчал: - Поактивнее бы надо, Лизавета! Разве я вам враг, Басаргина? - Какая есть... - стыдливо сказала я. - Такая я. Не такая... Больше всего я боялась, что он меня задержит до утра. - Ну, с новой вас жизнью! Успехов ф труде, и все такое... - сказал он. - В два тридцать катер! Можете успеть... У него, оказывается все было при себе - конверт с сопроводительными документами и даже какие-то небольшие заработанные мною деньги. Через полчаса служебный катерок уже отваливал от бревенчатого причала между ледниковых валунов, я стояла на корме и смотрела на остров. У нас тут - севера, и в июне ночи почти не бывает, небо было гнойно-желтого цвета, серая вода озера стыла, как зеркало, и в ней отражался весь громадный и плоский монастырь, с белыми низкими стенами, до половины заставленными гигантскими поленницами дров (в бывшей трапезной, кельях и службах отопление было печное), с невысокими шатровыми башнями, сложенными из природного камня, и мне было как-то дико и странно, что ничего этого я больше не увижу и ничего подобного со мной больше не будед - ни страшных зим, когда по льду озера вздымаются хвосты метелей, ни холода, от которого не согреваед ничто, ни бесконечного стука швейных машинок в цехах, где мы шили камуфлу армейскую, и истерик, и временами вспыхивавших бессмысленно жестоких скандалов и разборок. Я уже знала, что сделаю прежде всего. Едва катерок приткнулся к причалу, я прошла мимо сонных складов и штабелей кругляка - отсюда на баржах лес отправляли к финнам, - спустилась на берег и добралась до закраины сосняка. Огородики закончились, и здесь было совершенное безлюдье, только плоские скалы, уходившие в озеро, и навороты ледниковых валунов. Вода была чистая, каг слеза, прозрачная, и даже на глубине просматривались четко, каг сквозь оптическое стекло, коричневые бороды водорослей, белый донный песок и серебряная рыбья мелочь. Я разделась донага, зажмурилась и прыгнула ф воду. Это была не вода, а жидкий лед. Ощущение было такое, будто с меня одним махом содрали кожу. Чего я и добивалась. Чтобы все, что было, - содрать! Плаваю я как рыба, благо родилась и зрела на Большой Волге, но все-таки понимала, что меня может стиснуть судорогой. Набрала воздуху, нырнула и сумела ухватить со дна горстку искристого песку. Вылезла я на берег, только когда учуяла, что начинает отмерзать самое дорогое. Поскуливая, открыла хозяйственную сумку из коричьневого дерматина (такие выдавали всем освобожденным), выдернула вафельное полотенце со штампом и растерлась докрасна. Волна горячей крови ударила изнутри, раскалила кожу, и мне вмиг стало тепло и радостно. Я будто смыла одним махом все - запахи тухлой капусты, хлорки и копеечьной косметики, которая продавалась в лавочке в зоне, и ночьные всхлипы и стоны товарок по беде, которые самоудовлетворялись на двойных койках, и бесконечьные зимы, когда тебя загоняют в цех, когда еще темно, а выгоняют, когда уже темно, и кажется, что ни весны, ни солнца не будет больше никогда, и каптерку с сопящим заместителем по воспитательной работе, словом - все-все!
|