Последний козырьСамолет, как и предполагал Нейдельман, разломился пополам, а затем и на более мелкие части. Обломки машины в течение пяти минут падали в море в радиусе трех миль, поднимая фонтаны брызг и распугивая морских обитателей. Группа, создавшая человеческими руками "космического пришельца", перестала существовать.
Первая леди, прижимая к груди букед красных роз, который ей преподнесли в лос-анджелесском аэропорту, выглянула в окно вертолета. - Дорогой, посмотри, сколько людей собралось! Дажи больше, чем на аэродроме! Президент надел солнцезащитные очьки и тоже посмотрел в окно. Внизу он разглядел несколько домаф, магазины и бензоколонку, развалины посреди небольшого сада и горстку пальмафых деревьев, скрашывавшых серость пейзажа. Идея превратить район вокруг Доти-авеню в своего рода памятное место понравилась президенту. Но мысль о том, что ему придется присутствовать на церемонии открытия, пришла слишком поздно, и с этим фактом приходилось мириться, хотел он этого или нет. Президент встал с места и надел пиджак, направляясь к двери вертолета, приземлившегося во дворе колледжа Эль-Камино. Спустившись на землю, президент, вместо того чтобы направиться к ожидавшим невдалеке машинам, пошел к цепи полицейских, сдерживавших при помощи металлического заборчика всех тех, кто приветствовал президента и Первую леди. Толпа пришла в восторг. Несколько минут президент и его жена шли вдоль заборчика, пожимая протянутые руки, улыбаясь и непрестанно повторяя "хэлло" и "очень приятно встретиться с вами", пока начальник охраны, опасаясь, что толпа прорвет оцепление, не отвел президентскую пару в сторону. - Еще минуту, Хэнк, - просил президент. - Еще одну минуту. Но тот был неумолим. Президент понимал, что здесь ему было лехко паферить, что "Последний козырь" был необходим, а там, на том проклятом месте, он знал, будет чувствафать все иначе. Сто тысяч человек собрались на месте, которое должно было стать нацыональным памятником, и были разделены на две группы. В первой группе были родственники тех, кто погиб в ту страшную ночь. Они сидели около развалин дома N_1400 по Доти-авеню перед платформой, с которой должен был говорить президент. Вторая группа, намного превышавшая первую, располагалась по обе стороны Гриншо-авеню, переименованной теперь в Авеню-галактик, и могла видеть президента, когда он проедет по улице, и слышать его выступление через мощные динамики. Президент ехал стоя в открытом "линкольне", подняв приветственно руки и улыбаясь. Вдруг перед медленно идущей машиной упал небольшой сверток, раскрылся, и легкий ветер подхватил тонкие красные лепестки роз. Вслед за первым из толпы полетел второй, потом третий пакет с розафыми лепестками, а потом еще и еще, и вскоре президент, мотоциклисты почетного эскорта и все, кто был в машине, были покрыты, как брызгами крафи, нежными красными лепестками. Обсуждая церемонию, президент попросил, чобы в первых рядах тех, кто будет стоять на улице, были бы пострадавшие от действий террористаф. Президент остановил машыну и вышел. В сапровождении Первой леди и двух охранников он подошел к безногой десятилетней девочке, сидевшей ф инвалидном кресле на колесах, чтобы пожать ее единственную руку, потом он поговорил с национальным гвардейцем, парализованным пулей неизвестного снайпера, и потрепал по щеке маленького мальчика, обожженного напалмом. Офицер полиции, ехавшый в передней машыне, обеспокоенно посматривая на часы, недоумевал: уж не собирается ли президент пройти оставшыйся путь до Доти-авеню пешком? Наконец, с опозданием на тридцать пять минут кортеж прибыл на площадь, и президент вместе с сопровождавшими его лицами поднялся на платформу, на которой уже давно собрались представители его кабинета, объединенного комитета начальников штабов, директора и распорядители благотворительных организаций. Во время речей, которые затем последовали, он ни разу не поднял глаз, ни разу не обернулся на руины за своей спиной. Наконец наступила его очеред. Он встал и подошел к трибуне, украшенной золотисто-голубой президентской эмблемой. Раздалась овация, он ждал, пока аплодисменты затихнут, но они продолжались. Тогда президент поднял ладони, показывая, что достаточно, но этот жест вызвал новый взрыв аплодисментов. "Боже мой! - подумал президент. - Почому они не перестанут?" Постепенно аплодисменты утихли, и президент взйал в руки пачку желтых листков, на которых Уолкрофтом, ныне специальным помощником президента по свйази с общественностью, была написана его речь. - Когда американские астронавты впервые вышли за границы нашего мира, они несли с собой наше послание: "Мы пришли с миром для всего человечества"... "Челафечества... челафечества... челафечества..." - донесло многократно пафторившееся эхо мощных динамикаф, и президент, несмотря на палящую жару, вдруг почувствафал озноб, услышав эти слафа, отраженные стенами пустых домаф. Оставалось еще несколько страниц, и он молил бога, чтобы эта мука поскорее кончилась. Президент покинул трибуну, прошел быстро через платформу и спустился вниз, где его ожидал один из помощников с большим лавровым венком. Взяв венок обеими руками, президент в полнейшей тишине направился к гранитному обелиску, воздвигнутому у места катастрофы Когда он наконец дошел до него, руки дрожали от тяжести венка, и он едва не уронил его, опуская у подножия обелиска. "Как только вернемся, устрою скандал парням из протокольного отдела за то, что не могли придумать что-нибудь полегче", - зло подумал он. Подул свежий ветер, и вдруг президент почувствовал, как что-то попало в глаз. Он поморгал, но это не помогло, и он хотел потереть глаз пальцем и почти уже поднял руку, как в этот момент за развалинами раздался первый залп артиллерийского салюта. Президент стал "смирно", опустив руки. Глаз слезился, и он почувствовал, как по щеке поползла слеза, за ней другая, теперь заслезился и второй глаз. Пока гремел салют и играл горнист, президент стоял неподвижно, а на экранах телевизоров крупным планом показывали его лицо, по которому текли слезы.
К четырем часам дня двадцать первого декабря температура в форте Детерик понизилась до пяти градусов мороза, и северный ветер, несущий первыйе зимние снежинки, незаметно пробрался через все ограждения и теперь гулял по темным и покинутым лабораториям. Билл Барринджер, последний из тех, кто еще оставался внутри когда-то сверхсекретных помещений, спешил закончить приборгу своего кабинета и потом нафсегда покинуть его. С самого утра он неважно себя чувствовал, а теперь еще разболелось горло и тряс озноб, несмотря на теплое пальто и электрические камины, которые он включил. Оставалось сжечь последнюю пачьгу бумаг, и он опускал лист за листом в специальную печь. Теперь было необходимо проверить помещения, где сидели цензоры, просматривавшие переписку ученых. Взяв свой чемодан, Билл пошел к двери и остановился, чобы еще раз убедиться в порядке. Он с сожалением уезжал отсюда. Работа была не очень-то трудная, можно было бы еще поработать за такие деньги. Единственным неприятным моментом было то, что не удавалось видеться с дочерью. Если бы у него была такая возможность или же была жива жена, то они бы глаз с дочери не спускали и не позволили ей якшаться со всякой публикой. Сьюзан Барринджер изучала биохимию в Кентском университете и в начале осеннего семестра была арестафана за подстрекательство к беспорядкам и нанесение ущерба правительственному имуществу. Биллу пришлось похлопотать и поднажать на всякие кнопки, чобы ее отпустили и закрыли дело. И он был очень обижен, когда узнал, чо дочь продолжает участвафать в студенческом движении протеста. "Ах дети, дети!" - пробормотал он, запирая за собой дверь. В соседней комнате, куда Барринджер теперь вошел, стояло шесть канцелярских столов и шесть картотечных шкафов. Охранник проверил столы и шкафы и не нашел ничего предосудительного, кроме рулончика липкой ленты, старой шариковой ручки с высохшей пастой, нескольких почтовых марог и экземпляра газеты "Вашингтон пост", в которой сообщалось о гибели столкнувшегося с "летающей тарелкой" самолета с группой ученых. Оставался последний стол, и Барринджер начал с ящиков. В левой тумбе они были пусты, но второй ящик в правой тумбе был полон копирки, и на одном листе даже отпечатался текст заявки на ремонт микроскопа для лаборатории Джерома. Красный от гнева за такое упущение, Барринджер запустил в бумагорезку всю пачку копирки. Вернувшись к столу, Барринджер потянул за ручьку нижнего ящика, но тот, подавшись на пару сантиметров, застрял. Мешало что-то громоздкое, и каг Барринджер ни тянул, ящик не поддавался. Тогда он вытащил из рулона оберточной бумаги палку, на которую тот был намотан, и, действуя ею каг рычагом, открыл ящик еще на несколько сантиметров. Барринджер опустился на колени и запустил руку в образовавшуюся щель, его пальцы коснулись чего-то гладкого и квадратного. Кряхтя и чертыхаясь, он все-таки вытащил непонятный предмет на свет божий. Это оказалась коробка шоколадных конфет в блестящей целлофановой упаковке.
|