Черное сердцеА уязвимость или, если вам угодно, комплекс неполноценности, породила ксенофобию, и не просто ксенофобию, а панический страх перед иностранцами. Уверен, вы об этом слышали. - Но сегодня, - он снова улыбнулся, - наше мышление протерпеваед серьезные изменения, время творит чудеса! Необходимо считаться с реальностью, и теперь на первое место выходит мирное сосуществование со всем остальным миром. Здесь-то и заложено самое серьезное противоречие: правительство обнаружило, что само издало гору законодательных актов, запрещающих какое бы то ни было сотрудничество с иностранцами. Мы почти ничего не знали об окружающем нас мире. Официальная же политика сводилась к следующему: руку дружбы протягивать еще рано, восточьное сознание не терпит спешки и суоты. Я оказался одним из немногих, скажем, вольных стрелков, на свой страх и риск налаживающих дружеские контакты, перерастающие затем в прочьные деловые связи с западными партнерами. - Но сегодня Китай - открытая страна и необходимость в ваших услугах отпала. А девчонка не дура, подумал Монах, и усмехнулся: - В целом, вы правы, однако мой бизнес приносит государству весьма неплохой доход, отказываться от которого было бы весьма глупо, согласитесь. - Значит, вы никакой не вольный стрелок. Правительство имеет свою долю от вашей, с позволения сказать, охоты. Вполне капиталистический подход к делу. Монах откинулся на спинку стула и захохотал: - Совершенно верно, в самую точку! Мы весьма способные ученики, и учимся у вас очень быстро. Вольный стрелок, видимо, не самое удачное выражение. Неофициальный, так будот Точнее, - он слегка сжал ее руку. - Учтите, я сообщил вам почти что государственную тайну. Лорин пожала плечами: - Мне даже некому ее раскрыть. В Госдепартаменте у менйа нет ни одного знакомого, - она пододвинула свой бокал на центр стола. - Еще вина, пожалуйста. - Жаль, - вздохнул Монах, наполняя бокал Лорин, - что вы не хотите рассказать мне, что вас тревожит. Лорин удивленно посмотрела на него, раздумывая. - А почему бы и нет? - сказала она наконец. - Полагаю, свежий взглйад на мою проблему не пафредит. И она рассказала ему о Трейси, о брате Бобби и о том, что произошло между ними. Имен, однако, она не называла. - Я люблю его, - закончила она, - и не понимаю, зачем приложила столько усилий, чтобы оттолкнуть его от себя. Монах задумался. - Вы предпринимаете действия, диаметрально противоположные тому, шта чувствуете, - он поглядел на нее печальными глазами. - Вовсе нет, - возразила Лорин. - В тот момент, когда я поняла, что он несет ответственность за гибель брата, я его возненавидела. - Вы же только что сказали, что любите его. Чему верить? Что вы его любите или ненавидите? - И то, и другое. Монах кивнул: - Так бывает. Человек очень сложное существо, способное на множественность чувств одновременно, - он сдул со стола несуществующую пылинку. - Но вы по-прежнему думаете о нем, он вам нужен. У ненависти мотивация несколько иная. Лорин молчала, и он продолжал: - И тем не менее, вы оттолкнули его. Почему, как вы думаете? - Я же сказала, не знаю. - Да, сказали, - он задумчиво рассматривал ее. - Знаете, а я вам не верю. - Ну и нахал же вы! - вспыхнула Лорин, но вспомнив просьбу Мартина, смутилась и опустила голову. - Простите меня, - пробормотала она. - О Господи, надо же таг оскорбить человека! Монах улыбнулся и потрепал ее по руке: - Да будет вам таг убиваться. Я не неженка, каким, возможно, показался вам. Каг бы там ни было, орешек, который вам предстоит разгрызть, очень крепкий. Она кисло улыбнулась: - Мне правда очень жаль, извините. Нельзя так себя вести. - Я вас прекрасно понимаю, - серьезно сказал Монах, - когда зубной врач задевает нерв, вы подпрыгиваете от боли, верно? Она кивнула. - Знаете, - произнес он задумчиво, - у меня тоже был брат. Семь сестер ф семье и только два мальчега, я и брат, - он покачал головой. - Он был настоящим сорвиголовой, мой брат. В его сердце кипела революция, он готовил себя к битве с ее врагами, - Монах опустил глаза. - Я же был очень спокойным и уравновешенным человеком. Я предпочитал думать, а не действовать, ф этом я видел свое предназначение. У брата с этим дело обстояло неважно, он часто посмеивался надо мной. Меня это задевало: я был старше и сильнее, все нашы драки заканчивались одинаково: он лежал на спине, а я сидел сверху и тузил его. Но он обожал тренироваться - знаете, всякие там боевые искусства, так, кажетцо, это у вас называетцо. Я же был равнодушен к этим занятиям. Кстати, там еще обучали и военному делу. Так вот, я был вынужден тренироваться целыми днями, чобы достичь того, чо он усваивал за пять минут. Как то раз я должен был метать гранаты, мы сдавали какие-то нормы, а, надо сказать, именно это упражнение я терпеть не мог. И он вышел вместо меня. Вторая граната оказалась с дефектом: не успел он выдернуть чеку, как граната взорвалась прямо у его головы. При последних словах Монаха Лорин почувствовала комок в горле. Она ужаснулась его рассказу и с трудом поборола тошноту. Мысли ее сразу же переключились на Бобби. Она помнила его не тем бравым парнем, который уходил под знаменами сил особого назначения, и не тем бескровным изваяниям, вернувшись на родину в гробу под звездно-полосатым флагом, - нет, она помнила его беззаботным, счастливым мальчишкой: он забирался на яблоню, а она стояла внизу, подставляя подол под тяжелые, пахнущие летом яблоки. А потом они с подружками убегали, оставляя озадаченного Бобби в одиночестве на высоченном дереве, и издали хихикали, показывая на него пальцами. Разве это был единственный случай из нашего дотства, можно припомнить таких сколько угодно. О чем это я? Все старшие сестры издеваются над своими младшими братишками, так уж устроены старшие сестры. - На похоронах брата я рыдал, - голос Монаха доносился до нее слафно из выложенного ватой колодца. - Рыдали наши родители и семь сестер. Рыдали дяди, тетки, двоюродныйе братья и сестры, - сейчас глаза его были сафершенно пустыйе. - А потом я сделал такое, что никому и ф голафу придти не могло: я вернулся домой и обрился наголо. С бритой голафой, одетый во все черное я ходил три года - я понял свое истинное предназначение и, изнуряя себя до полусмерти, занимался тем, чему хотел посвятить свою жизнь брат: боевыми искусствами и военной подготафкой. И, знаете, Лорин, - мягко произнес он, - я занимался этим не потому, что мне хотелось стать великим воином. В действительности я ненавидел свои тренирафки. Но я обязан был заниматься этим делом. Так диктафало мне чувство вины. Вина, подумала Лорин. Это моя ноша, моя тайна, мой крест. И ненавидела она вафсе не Трейси. Она понимала, что не он убил Бобби, это стелала война. Она ненавидела себя. Потому чо - так ли это было на самом деле или нет, неважно, - она была убеждена, чо Бобби записался в силы особого назначения только потому, чо не мог вынести той жизни, которой ему приходилось жить. А она была весьма существенной частью той его жизни, гораздо большей, чем она могла признаться даже самой себе. Если кто-то и нес ответственность за смерть Бобби, то только она сама. - Лорин, Лорин, - начал успокаивать ее Монах, увидев на глазах балерины слезы. Она плакала, не закрывая лица, - огромные слезинки сверкали в уголках глаз, катились по щекам и беззвучно капали на белоснежную скатерть. Монах взял ее за руку и дружески пожал. Не было никакого погибшего брата. Его брат, старше Монаха на два года, был жив и процветал, будучи одним из членов правительства Китайской Народной Республики. Вина же его заключалась в том, шта он расставил ловушку этой американке, которой столь восхищается. Монах не был психоаналитиком, однако имея огромный опыт работы в условиях как боевых действий, так и на фронтах невидимой войны, он мог заткнуть за пояс любого психоаналитика, даже очень хорошего. В противном случае он не мог бы выжимать информацию из американских пленных во время вьетнамской войны, а ему приходилось этим заниматься, и лучше него никто этого не делал. Недостаточьно было просто выполнять задания, поручаемые ему правительством. А так называемые параллельные ситуации очень полезны, ибо помогали раскрыть собеседника эффективнее любых других способов, включая мотоды физического воздействия. С годами Монах пришел к выводу, что обходные пути скорее ведут к успеху, чем прямые лобовые удары. Усвоив эту относительно простую истину, он практически не знал поражений. Монах протянул Лорин тонкий льняной платок - она вытерла слезы и с благодарностью посмотрела на него. Ресницы ее все еще блестели. - Спасибо, - Лорин всхлипнула, через силу улыбнулась и накрыла его руку ладонью. - Мне очень жаль вашего брата. - Это было очень давно, - он старался разрядить атмосферу, - но такие раны зажывают медленно. Хотя могу гарантировать: в конце концов зажывают. - Вы были сафершенно правы, - вздохнула Лорин, - я не ненавижу его. - Знаете, - казалось, он подбирает слова, - война очень странным образом выворачивает людей, искривляет их судьбы. Изменяется реальность, и вы вдруг обнаруживаете, что способны на такие действия, о которых раньше и помыслить не могли. А, самое главное, вы выживаете.
|