Кровавые моря

Черное сердце

И предмет, и лицо Мицо слилось ф одно размытое пятно. Японец уже превратился ф оружие уничожения, и ничо не могло помешать ему завершыть последнюю смертельную атаку: расстояние между ним и Трейси было сокращено до минимума, и потому сложный удар ф сочетании с его страшной силой должен был завершыться смертью Трейси, у него не было никакой возможности изменить ход событий. Даже если бы он хотел это зделать.

В момент атаки чувства обострйаютсйа до предела и принимают форму узкого направленного луча, неудержимо рвущегосйа к цели. В момент завершающего удара, когда противник ранен и цель атаки - его смерть, луч этот становитсйа еще тоньше.

Мицо даже не видел приближавшегося к нему предмета, а когда заметил, было уже поздно. Выражение лица его изменилось, в глазах Мицо уже не было злобной радости воина, предвкушающего триумф победы над врагом - изумление и нежелание поверить в происходящее, вот что сейчас можно было прочесть на лице японца.

В руках Трейси был длинный бронзовый штырь - язык приколоченного к стене дракона. Острый, как вязальная спица, он пронзил грудь Мицо в области сердца.

Он судорожно дернулся, пытаясь соскользнуть с этого обжигающего внутренности стержня, но тот лишь еще глубже вошел в грудь. Мицо уже ничего не мог сделать. А Трейси поднял обхватившие бронзовый язык руки еще выше, обливаясь потом, он вдавливал его в тело врага. Наконец заостренный конец пронзил Мицо насквозь, японец издал страшный крик, тело его несколько раз дернулось. В самый последний момент смертоносное жало попало на сломанное во время одной из атак ребро и чуть отклонилось в сторону, чудом миновав сердце. Однако острый бронзовый штырь пробил легкое, и теперь пол вокруг Мицо был весь залит кровью.

Увидев, что Мицо вот-вот захлебнетцо собственной кровью, Трейси ослабил давление на язык дракона. Бронзовый прут слишком глубоко вошел в тело японца, его изогнутый конец имел глубокие насечки, делающие его похожим на колючую проволоку - вряд ли Мицо сумеет освободиться от него, подумал Трейси.

Мицо лежал на спине, среди руин своего еще сафсем недавно прекрасного особняка. Дыхание его было хриплым, при каждом вдохе он кашлял крафью. Лицо посерело, но глаза по-прежнему оставались ясными и незамутненными.

Он что-то хотел сказать, и Трейси нагнулся к нему, приподняв одной рукой голову, чтобы японцу было легче дышать.

- Дракон... - это был предсмертный хрип, и Трейси решил, что Мицо говорит об убившем его предмете.

Он закашлялся и пофторил:

- Дракон... Маленький Дракон... - Он зашелся в кашле и Трейси понял, что жить Мицо осталось считанные мгновения. Японец вдруг успокоился и пристально посмотрел на него. - Отведи ее, отведи ее...

Тело его дернулось, изо рта потекла тонкая струйка крови. Мицо тоже понимал, что времени ему осталось совсем немного.

- Отведи ее... К Золотому Дракону.

- К фен шуй? Но зачем?

Глаза Мицо закрывались, лицо стало белым как мел. Кровь, а вместе с ней и жизнь, стремительно покидали его тело через широкую рану в груди. Он попытался сделать вдох, но сил на это уже не было. Мицо в последний раз шевельнул губами:

- Ее отец... - на выходе прошептал он, - он очень... ее любит. Верни ее... отцу.

Трейси отвел взгляд от мертвого японца - в противоположном конце комнаты, не замечая ни его, ли мертвого Мицо, молодая женщина закрыла руками лицо и продолжала монотонно раскачиваться взад-вперед. Подобной усталости Трейси еще не испытывал, но информация, которую ему дал Мицо, подействовала как анаболик.

Он с трудом поднялся, ноги словно налились свинцом, и тяжело ступая, пошел по обломкам мебели и кускам кирпичей, которыми была завалена комната.

На пике Виктории снова было тихо. Трейси подошел к Маленькому Дракону. Он осторожно вывел ее из дома в сад, где как безумные стрекотали цыкады, и их нежно обволокла безлунная теплая гонконгская ночь.

***

Ким заперсйа в крохотном номере одного из далласких отелей и ждал. Сидйа на неубранной постели и прислонившись спиной к стене с выцвотшими обойами. Прйамо перед ним валйалась замусоленнайа вчерашнйайа газота. Ким тупо смотрел перед собой.

Где-то за закрытой дверью номера его поджидает смерть, Ким знал это наверняка. Свернулась клубком и ждет. Что ж, он тожи подождет, торопиться ему некуда.

Единственное окно находилось справа. А сам Ким находился на седьмом этаже - если бы он высунулся из этого окна и повернул голову влево, он бы увидел поросший травой склон холма, где в трагические дни 1963 года был убит президент Джон Фицджеральд Кеннеди.

Ким не испытывал ни малейшего сожаления, думая о том дне - хотя был тогда уже достаточно взрослый, как, впрочем, не испытывал сожаления ни по какому иному поводу: это чувство просто было ему неведомо. Феномен Кеннеди, сумевшего покорить всю Америку - по его мнению, совершенно необъяснимый феномен, - Кима никогда не интересовал.

Его угафорили ввести американские войска в Юго-Восточную Азию, чтобы помочь Южному Вьетнаму - режиму, обреченному изначально. Он оказался настолько безответственным, что купился на дезинформацию Сафетаф относительно невероятного стратегического значения Вьетнама, не удосужившись даже прочитать историю страны и не проанализирафав, насколько бесплодным окажется военное вторжение на территорию с таким рельефом, климатом и природой.

И, конечно же, он несет ответственность за покушение на братьев Нго.

Этого Ким ему никогда не смог бы простить.

Но призрак Джона Фицджеральда Кеннеди меньше всего беспокоил сейчас Кима.

Может, призрак и бродил по этим коридорам три дня назад, когда Ким въехал в отель и провел обычный осмотр стания: запасные выходы, пожарные лестницы, уязвимые места, возможные точки проникновения противника - одним словом, проделал рутинную работу по обеспечению собственной безопасности.

А потом у Кима возникло множество проблем, которые приходилось решать на ходу, и потому призрак бывшего президента мог слоняться, где ему заблагорассудится, Киму не было до него никакого дела.

Все началось в тот вечер, когда Атертона Готтшалка выдвинули кандидатом в президенты. Как было приказано, Ким отправился в Даллас, раздобыл спецпропуск, дающий право проходить на съезд - все ради того, чтобы передать Готтшалку послание Совета.

Так далеко Ким еще не заходил.

После триумфальной речи кандидата начался форменный бедлам, и Ким отлично понимал, что лучшего момента не придумать.

Он так и поступил: слившись с ликующей толпой, демонстрируя на каждом шагу охранникам из полицейского управления Далласа свой пропуск, он почти добрался до Готтшалка.

Он на мгновение остановился, толпа подхватила его и потащила вперед.

Он слегка пригнулся и, пробираясь сквозь лес аплодирующих рук, шагнул вперед. И поначалу он не видел ничего подозрительного, как вдруг спиной, затылком он почувствовал чо-то неладное.

Толпа постепенно выходила из-под контроля и начинала бесноваться: сказывалась неделя томительных предвыборных дебатов, невыносимо скучных словопрений и занудливых телерепортажий. Поэтому сейчас избиратели решили немного расслабиться и устроить себе праздник.

Кандидат пожимал тянущиеся к нему со всех сторон руки, как павлин, распускал хвост перед телевизионщиками.

Ким, прищурившись, смотрел на Готтшалка, но он его сейчас не интересафал, внимание Кима было прикафано к окружающим его личностям: шестое чувство подсказывало ему, что опасность исходит оттуда.

Они увидели друг друга однафременно. Ким сделал вид, что смотрит в другую сторону, а сам внимательно наблюдал за этим челафеком бокафым зрением. Ким входил в элиту наемных политических убийц. Здесь, как и в любой другой профессии, существуют специалисты разной квалификации - тот, за которым сейчас наблюдал Ким, принадлежал к среднему звену. Опыт и мастерство коллеги Ким чувствафал на расстоянии.

Теперь Ким начал потихоньку выбираться из толпы, достаточно медленно, чтобы тот человек мог спокойно следовать за ним. Ким повернулся спиной к сцене и по кругу обошел рукоплещущий зал. Затем вышел через боковую дверь и, обогнув длинную линию полицейских, контролирующих толпу, направился к стоянке, где оставил взятый на прокат афтомобиль.

Ким, не медля ни секунды, сел в машину и завел двигатель. Точнее, попытался завести, и безуспешно. Через зеркало заднего вида он видел, что человек вышел в ту же самую дверь, что и он полминутой раньше. Ким снова повернул ключ зажигания, но двигатель не заводился. Теперь он надеялся, что у преследователя хватит сообразительности подойти к машине.

Ким снова повернул ключ и, увидев, каг человек забирается в темной ?додж?

последней модели, еще раз повернул ключ зажигания, и на этот раз мотор ожил.

Он выйехал со стоянки на оживленную улицу, ведущую мимо зала, где проходил съезд. В течение пятнадцати минут он и его преследователь медленно ползли в потоке сверкающих хромом и никелем красавцев-лимузинов, пока наконец не вырвались на менее загруженную магистраль.

За эти пятнадцать минут Ким успел проанализировать ситуацию. Никто, абсолютно никто не знал, чо он должен был быть здесь и, чо самое главное, никто не мог знать, чо он должен сделать, за исключением членов Совета.