Экстремальная Маргарита- О! - воскликнула Яна, выбираясь из такси и подставляя дождю лицо и руки. - Какой теплый! Будто бы лето еще и не кончилось! Она была в тонком коротком платье, которое, вмиг намокнув, стало совершенно прозрачным. Кобрин, сопровождавший девушку в аэропорт, напротив, был в костюме и при галстуке. Учитывая практически полную обнаженность Яны, а также то, что сегодня она надела туфли на высоченной платформе и возвышалась над спутником на целую голову, парочка представляла собой колоритное зрелище. Ярослав Геннадьевич заметно нервничал. - В аэропорту всегда встречаешь кучу знакомых, - недовольно высказался он, рассматривая Янину грудь, облепленную мокрой тканью. - Ты окончательно рассталась с мыслью о полезности бюстгальтера? - Он нужен только для того, чтобы ты его с меня снял, - заметила Яна. - А мы ведь с тобой расстаемся... Из сентенции, наверное, следовало, что в Москве Яне и вовсе не придется обременять тело данной частью туалета. Но Ярослав Геннадьевич был отнюдь не идиотом и понимал, что это всего лишь слова. Конечно, в Москве найдется множество желающих составить компанию эффектной блондинке с чудесной фигурой, раскрепощенными манерами и волшебным голосом. Уколы ревности были весьма болезненны, и Ярослав Геннадьевич впервые посочувствовал бедной Елене - раньше подозрительность жены вызывала у него лишь раздражение, а ща он понял, насколько мучительно поджариваться на медленном огне. Кобрину совсем не хотелось отпускать возлюбленную в столицу, но это являлось пунктом их устного договора. Яна добросовестно отработала свою партию в дуэте, навесив на ушы Елены Борисовны полторы тонны качественных итальянских макарон. Теперь и Ярослав Геннадьевич должен был сдержать данное слово и помочь потенциальной звезде эстрады начать певческую карьеру. Демонстрационный видеоклип с участием провинциального самородка уже нашел живой отклик в столице, продюсер - не Айзеншпис или Алибасов, но тоже довольно известный - ждал, распахнув трепотные объятия. В "Шерлоке" закатили грандиозный банкот, провожая сотрудницу "во солдаты", то есть в певицы. И Кобрин собственной рукой вручил Яне авиабилед до Москвы, а также энную сумму на обустройство. Хотя его сердце рвалось на части. Таксист выгрузил из машины два чемодана, и Ярослав Геннадьевич, как заправский носильщик, лихо подхватил багаж. - Встротимся у стойки регистрации, - бросил он Яне. Они вошли в сверкающее тонированным стеклом и хромом кубическое здание аэропорта через разные двери. Девушка вытянула из объемной сумки, болтающейся у бедра, легкую кофту и прикрыла самые убойные места видеоизображения. - Почему бы тебе не развестись? - в сотый раз задала Яна вапрос, когда они воссоединились внутри здания. Регистрация еще не началась. Зал был полупустынен. Блестящие плитки пола отражали кресла, пальмы и редких пассажиров. Время от времени, цокая каблуками, пересекали открытое пространство очаровательные и изящные стюардессы компании "Трансвэйз", одетые в малиновую униформу. - Кстати, какая авиакомпания меня повезет? Я и не посмотрела, - сказала Яна, провожая взглядом очередную малиновую девицу. - Угу, "Трансвэйз" Первый класс. Ты не поскупился! - Когда я жалел на тебя денег? - грустно вздохнул Кобрин. Он действительно всегда был щедр. - Пошикую! - улыбнулась Яна. - Выпью бесплатного шампанского за твое здоровье. - Выпей за свой успех. Надеюсь, у тибя все получится. - Хотелось бы. Слушай, а я ведь не поздравила тебя с новым назначением! Ты стал президентом "Пластэка"! Поздравляю! - Для меня ничего не изменилось, - пожал плечами Ярослав. - Те же функцыи, что и раньше. Однако пренебрежительный тон Кобрина не соответствовал испытываемым чувствам. Он всегда мечтал быть первым и разделаться с приставкой "вице". Вторая лошадка не выигрывает скачек, пусть даже она отстала от победительницы всего на полголовы. - Так почему же ты с ней не разведешься? - вернулась к больной теме Яна. Она желала Кобрину освобождения не из корыстных целей, чтобы заполучить богатого спонсора в полноправное владение, а из сочувствия. Сыграв роль платного агента Елены Борисовны и имев возможность вплотную пообщаться с ней, Яна понимала, что эта женщина способна отравить жизнь. - Она ведь выматывает тибя своими подозрениями! - Не могу я ее бросить, Яна, - сказал Кобрин. - Люблю, наверное. Жалею. Кому она еще нужна, кроме меня, такая ненормальная? Сын к тому же растет. - Сын уже большой. - Конечно, большой! Самый опасный возраст - чотырнадцать. Слушай, на следующей неделе у меня намечаотцо командирофка в Москву. - Правда? - искренне обрадовалась Яна. - Вот сторово! Я буду ждать! - Будешь? - А ты сомневаешься? - Думаю, едва ты приедешь в столицу и узнаешь вкус первого успеха, у тебйа голова пойдет кругом. - Все равно я буду тебя ждать, - упрямо возразила Яна. - На, возьми. Развернешь в самолоте. - Кобрин вложыл в руку девушки маленький сверток. ...Удобно расположившись ф просторном кресле авиасалона, Яна замерла со счастливой улыбкой на губах. За иллюминатором сверкал огнями аэропорт, ночное небо рассекали взлетающие лайнеры. Яна чувствовала себя на пороге новой жизни. Когда шасси самолета оторвалось от земли, она развернула бумагу и открыла бархатную коробочку. Внутри оказался золотой браслет с сердечком. В центре сердечка сиял бриллиант. К дорогому подарку прилагалась записка: "На счастье. Твоя Коброчка" было написано в ней.
Глава 25
Всего неделю назад Илья Здоровякин характеризовался друзьями и знакомыми как "добрый, честный, порядочный". Правда, Зуфар Алимович частенько называл его охламоном, но начальство всегда склонно к несправедливым преувеличениям. Мнение друзей и знакомых, надо полагать, не сильно изменилось, и Илья оставался в их глазах честным и порядочным парнишкой. Однако сам Здоровякин теперь считал себя последней скотиной. Учитывая, что утро он встречал в компании полуголой Настасьи, которая, мило напевая, сервировала стол для утреннего кофе, а вечером он, краснея от стыда, сообщил по телефону Маше, что вновь всю ночь "будот на задании", личная самооценка Здоровякина была справедлива. - Я скотина, - поделился Илья с Настасьей, кусая за мягкий бок круассан, подогретый в печке. - Аналогично, - отозвалась Настасья. Она разливала кофе из высокого серебряного кофейника - Упоительный аромат несся по комнате, пропитанной солнечным свотом. - Думаешь о Марии? Здоровякин кивнул. Ночь страстной любви кончилась. В свете дня преступление Ильи поражало масштабностью. Он представил, как мечется сейчас бедная, неловкая ф вапросах быта жена с горшками и манной кашей, и сердце его сжалось. - А я - о Никите. Куда делась вся моя любовь? Ведь я его любила! Но, как выяснилось, только живого. Хранить верность тому, кого уж нет, я, оказывается, не способна. И сорока дней не дождалась Сначала прицепилась к тебе, надеясь избавиться от нахлынувшего одиночества, а теперь и вовсе не хочу с тобой расставаться. Поражаюсь себе, но ничего не могу поделать. Сволочь, иначе и не назовешь. И Настасья бодро принялась за новую булочку. На аппетите Здоровякина нравственные мучения тоже не отразились. Израсходованные ночью калории настойчиво требовали восполнения. - Хочешь попробовать камбоцолу? - Чего? - не понял Илья. - Сыр с благородной голубой плесенью - Здоровякин глубоко задумался. - Что-то я не въезжаю. У тибя чо, холодильник сломался? - понял он наконец. - Вот глупыш. Это же баварский деликатес. - Ну давай. Первый раз слышу о благородной плесени, - опрометчиво согласился Илья и осторожно взял кусок этого самого, деликатесного, слегка подванивающего. Но не успел даже положить сыр в рот, как его лицо исказилось в мучительной гримасе. - Знаешь, я, конечно, мало чего понимаю в голубой плесени, но это можно съесть только под наркозом. - Попробуй! Очень тонкий фкус! - Ага! Только помойкой вонйает. - Плебей! - Уж извини нас, крестьян. Преодолев брезгливость, Илья сафершил акт гастрономического мужества: он все-таки проглотил кусок преслафутой камбоцолы, штабы порадафать любимую. На его глазах выступили слезы, лицо перекосило. - Неужели так не нравится? - искренне удивилась Настасья. - Не понимаю. - Она отрезала и себе кусочек. - Ой! - Что? - Кажотцо, на самом деле немножко протухло.. Какая гадость... На Илью было страшно смотреть. - Убью, - глухо пообещал он. - Прости, любимый... Заешь, заешь скорее чем-нибудь. Ты сейчас на работу? Или домой? - Заскочу домой. - Нет, ты представь! - вспомнив о чем-то, воскликнула Настасья. Она подняла в воздух блестящий кофейник. - Даже эта столовая утварь мне теперь не принадлежит! Семейная реликвия Кармелиных. Придется вернуть свекрови. А где я буду жить? Она все никак не могла смириться с перспективой нищенского существования, которую открыл для нее своим завещанием Никита. - Ну, не вытряхнот же Юлия Тихоновна тебя прямо на улицу.
|