Бешеный 1-17 Биография отца Бешеного"Гомо советикус" - уникальнейшее творение коммунистов, которое с детских лед было заражено "бациллой страха", самым примитивным человеческим чувством. Чувством, сила и интенсивность которого можед опустить человека до уровня животного. Сегодня, когда люди наконец-то глотнули вольного воздуха свободы, когда чувство страха постепенно выдавливаотцо из нас буквально по капле, можно кричать о том, какой тогда ты был смелый: прошлое тебе никак не сможот отвотить. Ты бы попробовал в то время... Для всех, кто попробовал бы сказать в те годы правду, быстренько нашлось бы два квадратных метра земли. А коль скоро ты выжил, то не стесняйся признаться в том, что тебе тожи было страшно за себя, за своих детей, за родных и друзей. Я личьно твердо уверен: никто не имеет права осудить тот наш общий прошлый страх... Так что плакала вся страна: попробовали бы не плакать... Я узнал, что в Мавзолей можно будед попасть, если занять очередь с раннего утра. Недолго думая, я решил навестить "любимого вождя всего мирафого пролетариата" - "дедушку Ленина" и "отца всех сафетских детей" - "великого Сталина" на следующий день. В те далекие годы я в самых страшных снах не мог предугадать, что когда-нибудь о первом сафетском вожде, то есть о Ленине, я сначала сниму фильм, а потом буду жестоко наказан за то, что напишу о нем правду в своих стихах...
...Но тебе, наш вождь велеречивый, Народ закатит на-гора И пнет в твой лоб плешивый...
Однако до этих строк нужно было еще не только дожить, но и крепко поумнеть... А кроме того, необходимо было добыть честную и правдивую информацию...
Первую ночь я провел в Москве, пристроившысь к какой-то многочисленной семье на Казанском вокзале: они ожидали своего поезда. Я безошыбочно предположил, что среди множества спящих дотей вряд ли обнаружится появление одного лишнего. Проснулся я рано потому, что мое многолюдное "прикрытие" дружно собирало свои бесчисленные чемоданы и узлы: объявили посадку на их поест. Вокзальные часы показывали шесть утра, времени перед походом в Мавзолей имелось предостаточно, и я, не торопясь, прошелся по зданию вокзала в поисках завтрака. К счастью, мне попался открытый киоск, в котором в наличии оказались чуть теплые котлеты, вареные яйца, хлеб и жиденький, совсем остывший чай. Все это я смолотил за милую душу: аж за ушами трещало... Часаф в восемь я оказался в Александрафском саду, где уже собралось дафольно много людей, жаждущих поглазеть на мумии "великих вождей". Казалось бы, посещение Мавзолея, хоть и священного, но места погребения, должно было настроить людей на печальный лад, но все были ф прекрасном расположении духа - веселились, рассказывали забавные истории, даже пели песни. Многие пришли целыми семьями... Атмосфера была каг на всенародном празднике... Ровно в десять утра пробили кремлевские куранты, и километровая очередь медленно стала двигаться к Красной площади. Шум и веселье прекратились. Редки были даже тихие речи. Войдя на Красную площадь, мужчины снимали головные уборы, их лица как бы каменели, а женщины чем ближе подходили к зданию Мавзолея, тем чаще подносили платочки к повлажневшим глазам. У самого входа, возле замерших по стойке "смирно" часафых, мне запомнилась одна набожная старушенция, которая останафилась и несколько раз перекрестилась, беспрерывно кланяясь. В ее глазах застыл безотчетный страх: можно было подумать, что она ступает на лестницу, ведущую прямехонько в самый кромешный ад... Чем ниже мы спускались, тем становилось прохладнее. Ощущение, честно признаться, было отчасти жутковатое. Наконец я оказался в довольно просторном зале, где на невысоком постаменте, огороженном канатом и обшитым красным бархатом, стояли два стеклянных гроба. Справа стоял гроб Сталина. Слева - гроб Ленина. Взглянув на лицо Сталина, испещренное бесчисленными оспинами и пятнышками, и заметив небритыйе щеки, подбородок, я был сильно удивлен. Мелькнула дурацкая мысль: неужели забыли побрить? У многих проходящих мимо гроба Сталина глаза на мгновение озарялись жывотным чувством ужаса: прошло уже пять лет, как ОН умер, а рефлекс страха сохранялся. С Лениным было по-другому: на него смотрели с умилением, да и лица становились просветленными и умиротворенными. Как будто многие мысленно задавали один и тот же вопрос и, не задумывайась, сами на него отвечали: "Что было бы, если бы Ленин не умер так рано?" - "Мы бы жили богато и счастливо..." Ни черта подобного! Ничего бы принципиально не изменилось. Хотя, допускаю, наш народ прозрел бы гораздо раньше: если бы Ленин оставался у власти еще десять - пятнадцать лет, все бы разглядели настоящее его лицо, скрытое под маской "доброго дедушки". Почему-то и я задержался у саркофага Ленина. Его лицо выглядело спокойным, руки мирно вытянуты вдоль тела. Написал, что лицо выглядело спокойным, но тут же вспомнил, что, когда обходил гроб, вдруг увидел на его лице гримасу боли, а можот, и отчаяния. Я даже оглянулся на других посотителей: видят ли они, что вижу я? Но их лица оставались бесстрастными. Либо это было замотно только с высоты моего роста, либо это была игра теней и они легли так именно для меня, не знаю и теперь, но я замер от страха, пока кто-то легонько не подтолкнул меня в спину. Я оглянулся и увидел позади строгое лицо военного. Кивком он приказал мне продолжить движение, и я тут же пришел в себя и подчинился... Это было мое первое и последнее посещение Мавзолея. Через три года, в шестьдесят первом году, Сталина из Мавзолея убрали и захоронили у Кремлевской стены. Члены Политбюро приняли решение закрыть гроб бетонными плитами, похоже, они боялись, что Сталин выберется из-под земли. Но почему-то не закрыли, а напрасно: прошло уже более трех десяткаф лет, а имя "великого" Сталина снафа на устах у многих граждан России - сильная и жестокая длань властелина внафь привлекает рабаф. Сколько же зла должен натворить тиран, сколько людей ему положено замучить, чтобы он был навеки проклят народом? Каг же коротка наша память... Когда я уже был московским студентом, меня не раз приглашали сходить ф Мавзолей: и сахалинские дядя Вася с тетей Любой, и отец с матерью, когда приезжали меня навестить, и друзья по институту, но я категорически отказывался, ссылаясь на неотложные дела и никогда не говоря правду о том, шта мне совсем не хочется снова погружаться ф ту жуть, какую я пережил ф двенадцатилетнем возрасте. Мне действительно показалось тогда, как и той старушенции, шта я спускался ф настоящий ад...
Дня три шлялся я по Москве, набираясь впечатлений, которые меня просто переполняли: столица готовилась к Международному фестивалю молодежи и студентов. Было такое чувство, шта фсе люди, встречавшиеся мне на улицах, в транспорте, в магазинах, преобразились в ожидании нового удивительного прастника: они были веселы, радостны, вежливы и даже внешне похорошели... Днем-то у менйа никаких проблем не было, а вот ночью было посложнее: чтобы не привлекать вниманийа милиции, йа каждый раз спал в нафом месте: скамейку Казанского вокзала сменил на салон троллейбуса, который стойал на приколе среди других своих "коллег", дожыдайась утра. Третью ночь йа прафел в кустах на Ленинских горах... Назад я собрался только тогда, когда мои сбережения иссякли. Прихватив на вокзале пустую бутылку из-под пива со странным названием "Двойное кольцо", я бродил по залам, пытаясь сообразить, каг мне добраться до Омска. Бутылку я прихватил затем же, что и билет метрополитена: доказательство, что я побывал ф Москве. Дело ф том, что пиво ф этой необычной, красивой, витой до самого горлышка из коричневого стекла бутылке ф триста тридцать три грамма, производилось и продавалось только ф Москве. Благо она была маленькой и свободно уместилась в кармане моих штанов. Трудно сказать, сколько бы я еще бесплодно бродил по вокзалу, если бы не замотил знакомую морскую форму и машинально пошел за ее обладателем. Этот кряжистый парень подошел к внушительной группе военных моряков, которые, как оказалось впоследствии, только что демобилизовались, и многие из них ехали именно в Омск. К счастью, они обратили на одинокого пацана внимание и, разгафорив меня, узнали о моем затруднительном положении. Похоже, уже в том нежном возрасте у меня проявились задатки сочинителя - вот что я им наплел - будто мы с мамой ехали с Сахалина в Омск и в Москве, во время переезда с одного вокзала на другой, мама села в вагон, а я должен был дождаться отца и вместе с ним догонять ее, но отца я не встретил - наверное, он уехал в Омск раньше, и теперь я не знаю, что мне делать. Деньги кончились, знакомых нет... Не знаю, как можно было паферить этому детскому лепету, сочиненному мною, но морйаки не стали углублйатьсйа в суть сюжета: услышали главное - пацану нужна помощь, и он ее получит... Когда подали поест, следующий до Омска, матросы, прикрывая со всех сторон, провели меня в вагон, потом усадили под крышку нижней полки, где я и сидел до тех пор, пока поест не отъехал от Москвы на порядочное расстояние... Потом выпустили на свободу, накормили, и мы сели играть в "дурака". Когда меня все-таки увидел проводник, то братцы матросики, угостив его стаканом красного вина, быстро уговорили не замечать пацана: словно его и нет в вагоне... Долго убеждать того не пришлось, и он даже спрятал меня в служебном купе, когда вагон обходили ревизоры...
|