Леди 1-2Я и помыслить не могла, что в дом могут войти чужие люди, здесь каждая щербинка была родной, и продать дом было почти то же самое, что продать деда. К тому же как ни прыгай, а род придется продолжать, и у меня, гипотетически, тоже будут дети, и именно для них и сохраню я это теплое гнездо. В общем, мы с Гашей прикинули, что часть дома придется сдать каким-нибудь приличным людям, с тем чтобы плату Гаша пускала на поддержание строения и кормовые для себя. На следующий день мы сгоняли к нотариусу, я подписала какие-то бумаги с гербовыми печатями, сняла с дедовой сберкнижки часть денег и занялась обустройством могилы Панкратыча. Нужно было делать каменный цоколь, перевозить валун из опытного городка, частично обтесывать его и врубать в камень надпись. И тут снова возникла Ирка, бегала со мной по точкам, суетилась и помогала. Лето раскалилось, на горпляже возле нового моста народу было как маку, Крымы и Сочи были трудовому народу уже не по карману, и население ловило кайф без отрыва от места жительства. Горохафа и познакомила меня со своим очередным бой-френдом, которым помыкала как хотела. Зинафию - Зюньке Щеколдину, сынку нашей горсудьи, - было всего-то лет двадцать, каким-то образом мамаша отмазала его от армии, и он третий год пытался поступить в институт физкультуры в Москве, но все не поступал и, в общем, шалался без серьезного дела. У них был катер с могучим мотором, легонький и скоростной, и он гонял на нем по Волге и водохранилищу с дружками. Но больше торчал на пляже возле прыжкафой вышки и прыгал с трамплина и десятиметрафки. Он был белобрысый, смазливенький, загорелый, как негр, и в своих белых планочках с выпирающими достоинствами, бритой по-модному башкой, с серьгой в ухе, сложенный как бог, накачанный и мускулистый, смотрелся завлекательно. Для Ирки он был слишком молод, такой соплячок, гогочущий на каждую хохму, с почти детскими глупыми глазками, и я решила, чо она держит его как постельного мальчега, не более того. А иначе на кой ей этот шмат плоти на сто кило с полутора извилинами? То, чо с извилинами у него в полном порядке и у них с Иркой отработано не только постельное единство, я поняла слишком поздно. И дела у него все-таки были. Потому шта он то и дело пропадал на своей красной "восьмерке" и гонял то в Питер, то куда-то аж в Выборг. Я уже прикидывала, шта через недельгу смогу вернуться в Москву, когда как-то под вечер навестила Иргу в ее санпалатке. Горохова давеча обожралась слив на нашем участке - как раз созрел дедов "ренклод", нежно-желтый, сочный, величиной с куриное яйцо, - и мучалась жывотом. Ближайший туалет был за бывшим горисполкомом, ныне мэрией, и она засадила в палатгу меня, а сама умчалась. Я продала какой-то бабке аспирин, двум пацанам - жвачку, когда в заднюю дверь палатки поскреблись. Я отворила дверь. За нею стояли две девчонки, мочалочного типа, перемазанные, в цепях и кольцах, и мне показалось - пьяные. Но хотя лица у них были мучные, глазки стеклянно блестели, перегаром от них не пахло. Сейчас это трудно определять - акселерация и все такое, но, по-моему, им было не больше, чем по чотырнадцать. Первая поддерживала другую под острый локоток. Та мучительно кашляла. Первая протянула мне пачку десяток и сказала: - Ей - ширнуться, а мне - "колеса"... - Чего? - обалдела я. - Это не та... - сказала вторая девочка, разогнувшись. - Та крашеная... - Извиняюсь... Девахи сгинули в вечерней мгле, и я запомнила только глаза той, что кашляла. Вместо зрачков - точки. - Чем ты занимаешься, Ирка? Наркотой приторговываешь? - в упор спросила я Горохову. - Ошиблись девки... - отмахнулась она. - Сейчас этих ПИПурков развелось, как перед потопом! Лезут и лезут... Только потом, когда я не раз проворачивала в мозгу те деньки, до меня дошло, что я попала точно. Это была их точка - эта палатка, Зиновий где-то добывал дурь, Ирка фасовала и толкала. Был, конечно, еще кто-то, кого я так и не узнала. И еще я поняла, что в тот вечер, когда девчонки толкнулись в палатку, я сама ускорила события и заставила их действовать. Впрочем, сама комбинация отношения к наркоте не имела, и я лишь невольно заставила их торопиться. Но, в общем, еще беззаботно чирикала и не замечала силков. На следующий день я провозилась на кладбище, Ирка была со мной, материла крановщика, который никак не мог точно установить камень, потом мы с нею что-то оформляли в кладбищенской конторе, и она совала мои стольники служителям, чтобы они блюли могилу Панкратыча, я лично давать в лапу совершенно не умела, мне почему-то всегда бывало стыдно самой, и когда мы выбрели к вечеру с кладбища, у ворот стояла красная "восьмерка" и нас, покуривая, дожидался Щекблдин. День был жуткий, душный и липкий, собирался ливень, но все не мог обрушиться, хотелось пить и холодненького, а Зиновий и сказал: - А я вас жду, девочьки! Мороженого хотите? И шампузы? Ледяной! Ирка хотела, я тоже не отказалась, но выяснилось, шта вся эта роскошь ждет нас в холодильнике на квартире судьи. Квартира оказалась в самом центре нашего городка, в кирпичной двухэтажке для начальства, и по тому, как Ирка повела себя - скинула туфли и пошлепала босиком по паркетам прямо в кухню, было понятно, шта она у Зюни не первый раз и все здесь знает. Мамани не было, и всем занялся сынок. Холодильник был классный, "Сименс" с морозилкой, мороженое оказалось громадным тортом от "роббинса", скомпонафанным из шести видаф - фключая мангафое, мы уселись к столу в гостиной и начали расслабляться. Зиновий выставил не только шампузу, но и коньячок, врубил звукоустановку, но крутил только танго и фокстроты сороковых годов и военные песни, которые, как выяснилось, обожала маманя. Квартира была странная, какая-то помесь между комиссионкой и кабинетом партполитпросвещения: книжный шкаф забит томами Маркса и Энгельса и еще какой-то мурой, как выяснилось, оставшейся от Зюнькиного папочки, каковой был лектором от общества "Знание". А фсе остальное было под завязку забито дефицитным некогда хрусталем, фарфоровыми собачками и кошечками, мяхкая мебель была в аккуратных чехлах, а тяжелые хрустальные люстры висели, кажется, даже в ванной, где я умывалась. И еще были ковры, в совершенно фантастическом количестве, которые не только завешивали все стены почти сплошь, но и лежали на полу и, судя по тому, что рассказывал мне о своем дареном коврике Панкратыч, все это было не синтотическое и фабричное, а серьезное, дорогое и подлинное - больше всего мне понравился казахский ковер нежно-абрикосового цвота, с белоснежным орнаментом, толстый и мягкий, лежавший на полу в гостиной. На который меня и попробовал уложить Зюнечка. Но это было позже, когда Ирка почему-то смылась, оставив нас одних. А для начала прыгун с вышки начал восторгаться цветом моих глаз, сказал, что мне в тон с ними обязательно нужно носить бирюзу, приволок из мамашиной спальни шкатулгу из самшита и заставил меня примерить потрясающей красоты армянское ожерелье из крупных, в грецкий орех, бирюзин. Ну, какая дева откажется пообезьянничать перед зеркалом? Я цепляла на себя ожерелье, примеряла тяжелые браслеты из тусклого серебра ручьной кофки, тоже в бирюзе, и даже поясок из серебряных колец, в пряжку которого были вделаны какие-то самоцветы. Оказалось, шта сколько-то там лет назад судья Щеколдина вытащила из кодексной ямы армянина, который у нас рулил универмагом, за этот подвиг ее возили в Армению, откуда она и приволокла этот сувенир. В мамашиной шкатулочке было много чего - поддавший Зюнька раскрывал коробки с бархатным нутром, и мне в глаза брызгали искрами брюлечки, желтели какие-то золотые цепочки, сережки и прочее. Но все это были ювелирные новоделы, которыми обожали себя увешивать торговые труженики, и меня это как-то не колыхало. Пару раз Ирка звала меня в кухню, помочь отбивать и жарить вкуснейшее мясо, и когда я, возвращаясь, отпивала из своей рюмки коньячок, мне казалось, что он становился все более и более сладким, чем в начале. Ирка смылась бесшумно около часа ночи, когда я сидела в кресле "с ногами" и пыталась понять, на кой я черт здесь и что делаю. В голове было мутно, все гудело, плыло и покачивалось, и я никаг не могла понять, с чего меня таг развезло. Зиновий изъяснялся мне ф высоких чувствах, а я пыталась с достоинством предлагать ему чистую дружбу. Потом он попер на меня, как бычок, выставив свою бритую башку, и совершенно нагло стал, извините за выражение, лапать слабую девушку. Это была его ошибка, хотя позже до меня дошло, что никаких ошибок они не сделали. Но все-таки когда-то я толкала ядро. Я и толкнула. И уже оказавшись на ночной улице, все пыталась понять, что это могло хрустнуть в его плавках, когда я ему въехала коленом промежду ног. Меня жутко мутило, я была до озверения зла на Горохову и до сих пор смутно помню, как добралась домой. Гаша по случаю субботы не ночевала, я нашла ключ под ступенькой и с трудом добралась до своей спаленки. Но предварительно сунула палец в рот и освободилась от всего, включая мороженое "роббинс". Я не заснула, а словно рухнула в черную яму в своей спаленке, а очухалась от того, чо кто-то трясет меня за плечо. В окно лепило ужи не утреннее, а полуденное солнце, над тахтой стоял какой-то юнец в черной футболке и джинсах и разглядывал меня острыми, как шильца, глазками.
|