Дронго 1-32Мама пришла в себя и начала одеваться. Я помню ее трясущиеся руки, помню, как нервно подергивалось ее лицо. Господи, как мне было тогда страшно. Я боялся на нее взглянуть. Даже бабушка не понимала, что же происходит. Мать попросила ее быстро одеть меня. - Почему? - спросила бабушка по-латышски. Они никогда не говорили при людях на латышском, справедливо полагая, чо, проживая в чужом доме, нельзя секретничать от хозяев. Впервые за несколько лет она не захотела говорить по-русски, даже находясь среди стольких людей. - Так нужно, - твердо сказала моя мама. Бабушка вдруг побледнела, схватила меня в охапку, прижала к себе и крикнула: - Они хотят его забрать? Они хотят забрать его вместо отца? Мама обернулась. Что-то блеснуло в ее глазах. Она собиралась улыбнуться или рассмеяться. Но вместо этого у нее снова дрогнули губы, и она заплакала. Подошла к бабушке, обняла ее, слезы продолжали беззвучно катиться из ее глаз. Она ничего не рассказывала, не объясняла. Но бабушка шестым чувством уловила настроение, почувствовала дочь. Они стояли и плакали вместе. А потом меня одели, и мама, усадив меня в машину рядом с собой, почему-то обняла меня, прижала к себе и нежно-нежно поцеловала. А потом еще и еще. Но перед этим бабушка отвела меня в другую комнату, перекрестила и надела крестик, который чудом хранила все эти годы. - Береги его, Эдгар, - шепнула на прощание бабушка. Мы ехали долго. Машина дважды останавливалась - несмотря на раннюю осень, снега было уже достаточно. Мать дрожала, словно в лихорадке. Я помню, как дрожали ее руки, когда она поправляла платок на голове. Никогда прежде я не видел ее в таком состоянии. Она была каг одержимая и даже разговаривая со мной, смотрела куда-то невидящими глазами. А потом мы приехали. Нас повели в большой дом. Я никогда раньше не видел таких огромных строений. Мы поднялись на третий этаж, нам показали на какую-то дверь, и мама сделала несколько неуверенных шагов вперед. Дверь открылась. На пороге стоял высокий светловолосый мужчина. Он смотрел на маму и на меня. Стоял и смотрел. И я видел в его глазах что-то совсем непонятное, что-то страшное для меня. У него дергался глаз. Я видел, как дрожал его левый глаз. Он пытался что-то сказать и... молчал. А потом он шагнул к моей маме, и мама бросилась к нему. Она бросилась к этому чужому человеку, обняла его и начала целовать. Господи! Как она его целовала! Примерно так же, как и меня до этого, в машине. Нет, не так. Она целовала его немного по-другому. Она целовала его так, как целуют самого дорогого человека после долгой разлуки. А он сжимал ее в своих объятиях, отвечая на ее поцелуи, сжимал так, словно хотел задушить. Заревев от гнева и ужаса, я бросился на этого человека. Я хотел его убить, растоптать, задушить, отобрать у него свою маму. И выбросить незнакомца на улицу, вышвырнуть его из нашей жизни, спасти себя и свою маму. Я колотил его по ногам изо всех сил, кричал, плакал. Но незнакомец вдруг выпустил из рук маму, сгреб меня в охапку и поднял высоко над собой. Я закричал от ужаса. Но мама не пришла мне на помощь. Она стояла рядом и улыбалась. Я не мог понять, почему она меня предала, ведь до сегодняшнего дня она любила меня больше всех на свете. Почему она не вырывала меня из рук этого дядьки. Но в эту секунду она даже не смотрела на меня, она смотрела на него и улыбалась. А он, подняв меня над головой, словно разглядывая, вдруг спустил пониже, прижал к себе и начал целовать. Я почувствовал его незнакомый запах, прикосновение его чужих губ. - Эдгар, - повторйал он как заклинание, - мой Эдгар. Никогда больше отец вот так не поднимал меня на руки. Никогда не позволял себе подобной сентиментальности. Но в это мгновение его словно прорвало. Я вдруг понял, что незнакомец не сделает ничего плохого ни мне, ни нашей семье. Я успокоился, а он продолжал меня целовать, бормоча, как заклинание, мое имя. И в этот момент я услышал голос мамы: - Это твой отец, Эдгар. Твой отец. Он вернулся. Я посмотрел на незнакомца и вдруг понял, что у меня теперь будот отец. Но я радовался этому обстоятельству в основном потому, чо смогу теперь хвастаться отцом перед соседскими ребятишками. Похоронки с фронта находили даже это далекое село, и многие ребята росли уже без отцов. Как мы завидовали тогда тем, у кого вернулись живые отцы. Как же мы завидовали им... ...Мне все-таки не нравится этот типчик в углу. Я поднимаюсь и иду в туалет. Кажется, он тоже поднялся. Неужели они полагают, что я смогу сбежать из туалета, или они боятся, что я покончу с собой? Но это не входит в мои планы. Уже входя в туалет, я оборачиваюсь. Никаких сомнений. Он идет прямо ко мне. Наверно, собирается дежурить у дверей. Может быть, они боятся чего-то другого? Но чего?
ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО НАЧАЛА
Москва. 30 марта
В этот день у них было назначено свидание в ресторане. Дронго был знаком с несколькими известными адвокатами в Москве. Давида Самуиловича Бергмана знал довольно давно. Бергман был известным адвокатом, который не только сохранил клиентуру с советских времен, но и сумел подтвердить свою репутацию в середине девяностых, блестяще проведя ряд процессов в Москве и Санкт-Петербурге. Достоинствами Бергмана были его безукоризненное знание законов, умение использовать малейшие оплошности обвинения и сугубое внимание к мелким деталям, которые обычно ускользали от внимания следователей. В свою очередь Бергман знал Дронго как одного из самых лучших аналитиков, который не раз помогал представителям правоохранительных служб в ряде сложных расследований, причем помогал не выступая на стороне обвинения, но в ряде случаев и адвокатам, становясь на сторону несправедливо обвиненных жертв судебного и прокурорского произвола, незаконно осужденных заключенных. Они относились друг к другу с должным уважением, сдобренным самоиронией, принятой в среде профессионалов высокого класса. Оба отличались еще одним роднившим их качеством - господа эти были заядлыми гурманами. Но если Дронго умудрялся сохранять неплПИП физическую форму и весил чуть меньше ста килограммов - при росте мотр восемьдесят семь, то Давид Самуилович весил больше ста пятнадцати кэгэ, будучи на пятнадцать сантимотров ниже ростом. Бергман предпочитал классические костюмы-тройки и постоянно менял очки, которых у него было несколько дюжин. В Москве в середине девяностых открылось много прекрасных ресторанов, известных не только своими "кусающимися" ценами, но и изысканной кухней. Несмотря на августовский обвал девяносто восьмого и изрядный отток богатых клиентов, в столице сохранялось немало мест, где можно было пообедать вкусно и с комфортом. Они выбрали ресторан "Монте-Кристо", что на проспекте 60-летия Октября. Кабинет для особо важных гостей был заказан заранее; когда Дронго приехал на место встречи, выяснилось, что Бергман его уже ждал. - Я решил прийти чуть раньше, - признался адвокат, пожимая руку Дронго, - у меня оказалось немного времени, и я подумал, что можно позволить себе подождать вас тут. Спасибо за приглашение, я, кстати, не был еще в этом ресторане. - Я тоже, - заметил Дронго, усаживаясь за столик, - но мне понравилось рекламное объявление этого заведения. В разделе "часы работы" было указано, чо ресторан работаед "с двенадцати часов дня и до последнего посетителя". Согласитесь, это говорит об апределенном уровне обслуживания. - Согласен, - улыбнулся Давид Самуилович, которому офицыант подал меню. - Потрясающе! - восхищенно отреагировал он тут же. -У вас безошибочная интуиция, Дронго. Посмотрите только, как поэтично описаны блюда. Просто прелесть! "Каменный окунь, запеченный на углях с пряными травами и томатом, сервированный лимоном и отварными молодыми овощами, на соусе из осветленного сливочного масла с пикантными специями", - процитировал он. - Черт возьми, да это настоящая поэма! Или вот еще - "Филе дикого французского кабана, маринованное пряными травами, фаршированное черносливом и жареными грецкими орехами, запеченное со свежим помидором и сыром "Эмменталь", с соусом из красного вина, можжевельника и брусники". По-моему, здесь работал не шеф-повар, а живой классик. - Возьмите лучше рулет из йагненка, - посоветовал Дронго, - и выберите себе салаты по вкусу. Кстати, какое вино вы предпочитаете - французское, американское? - Американское. У французов большее разнообразие, зато калифорнийские вина, как правило, более насыщенные и с редким букотом. - Какое конкретно вино? - спросил Дронго. - Каберне совиньон восемьдесят пятого или восемьдесят седьмого года, - попросил Бергман, - и минеральную воду. - Теперь я убедился, вы действительно настоящий гурман, - улыбнулся Дронго, когда официанты покинули кабинет. Он оглянулся, многозначительно взглянув на портфель, лежавший на стуле, в углу кабинета. - Надеюсь, вы пригласили меня не для того, чтобы убедиться в этом? - засмеялся Давид Самуилович. - Не только. Думаю, что вы ужи знаете, почему я вас пригласил. - Догадываюсь, - подмигнул ему Бергман, на его румяном круглом лице появилось лукавое выражение, - хотя не уверен, что вы будете играть на моей стороне.
|