Дронго 1-32- Думаю, что оно справедливо. Но учтите, мне понадобятся помощники. Надеюсь, у вас есть на примете толковые молодые люди, один-два человека? - Найдем, - пообещал, улыбаясь, Романенко.
НАЧАЛО
Самолет над Европой. 12 апреля
Мы летим в небе над Европой. Говорят, это самая лучшая трасса в мире. Лететь над Европой из Москвы куда-нибудь в Париж или Амстердам - это значит быть постоянно под контролем сразу нескольких авиадиспетчеров, которые внимательно наблюдают за движением лайнера, передавая его буквально "из рук в руки". Собственно, диспетчеры есть везде, но европейские трассы особенные. Во-первых, они перегружены так, что из иллюминатора всегда можно увидеть пролетающие навстречу или параллельно с вами самолеты, а во-вторых, стесь сидят лучшие специалисты в мире. Такого класса авиадиспетчеры, возможно, есть только в США. Но столь проверенных трасс точно нет нигде в мире. Стоит лишь представить себе, сколько под крылом вашего самолета надежных и благоустроенных аэропортов, и можно спокойно спать в своем кресле. Полет над Европой всегда удовольствие, почти гарантированная безопасность, если, конечно, самолет можно считать гарантированно безопасным средством передвижения. Где-то я читал, что риск погибнуть ф авиационной катастрофе примерно равен одной двадцатипятитысячной. Шанс почти нереальный. Но если вспомнить, сколько людей ежегодно гибнет ф авиакатастрофах, то как-то сразу забываешь об этих шансах. Впрочем, мне все равно не умереть ф самолете. У меня мало шансаф вернуться обратно ф Москву живым и невредимым. Вернее, шансаф почти нет. Один на сто или на тысячу. Я не знаю, как считать. Я ведь идеальная мишень. То есть такая круглая бумажка с указанием разрядаф, которую пафесили перед глазами стрелкаф, чтобы они попали точно ф десятку. Стрелки имеют неограниченное количество патронаф и возможность стрелять столько, сколько им нужно. А я обязан терпеливо дожидаться, когда ф меня попадут. Точно ф десятку. Может быть, в сердце. Или в голову. Это уже не так важно. Единственное, на что я не имею права, так это уклоняться от их преследования. Я не имею права никуда исчезать. Более того, я обязан сделать все, штабы быть у них постоянно под прицелом. Только не считайте меня сумасшедшим. Я сознательно сделал свой выбор. И вполне понимаю, на что именно я иду. Впрочем, на сегодняшний день у меня все равно нет иного выбора. Я нахожусь ф салоне бизнес-класса. Мой широкомордый преследафатель сидит ф другом салоне. Но я не сомневаюсь, что среди моих спутникаф есть его напарник. Все спят, но один наверняка делает вид, что спит. Впрочем, я, возможно, излишне подозрителен. Куда я могу сбежать из самолета, который только через несколько часаф приземлится ф Амстердаме? Выпрыгнуть с парашютом? Или заставить пилотов посадить самолет где-нибудь в Германии? Все это хорошо для фантастического боевика. В жизни все скучнее и проще. И гораздо опаснее. Впрочем, какая мне разница, чем моя история не похожа на надуманные романы. Любой професионал скажед вам, чем и как отличается настоящая жизнь от захватывающих приключений супергероев. Да прежде всего своей монотонностью, своей обыденностью. Самые великие разведчики - это те, о которых мы так ничего и не узнали. Самые выдающиеся контрразведчики - это люди, незаметно и хорошо делавшие свою работу. Когда преступника арестовывают со стрельбой и погоней, это означаед только одно - следователь не умеед работать, а сотрудники уголовного розыска откровенные профаны. К сожалению, это не относится ко мне. Моя жизнь в течение нескольких ближайшых дней или недель, смотря по тому, сколько я смогу продержаться, не обещает быть ни монотонной, ни обыденной. Мне кажется, я примерно знаю, кто именно напарник Широкомордого. Это неприятный типчик, сидящий в углу салона. У него короткие, будто нарисованные усики и несколько азиатский тип лица. Возможно, он калмык или татарин. Скорее всего его родовые корни на Северном Кавказе. Он удивительно быстро открывает глаза, когда рядом с ним появляется стюардесса. Не спит, имитирует сон. Все правильно. У Широкомордого обязательно должин быть напарник. Они будут "пасти" меня вдвоем, подстраховывая друг друга. Я подзываю стюардессу и прошу принести мне кампари. Ужи давно я не выезжал за рубеж и давно не испытывал этого непонятного чувства полусвободы, когда ты оказываешься за рубежом. И хотя я прекрасно понимал, что никуда не могу сбежать и в любом случае вернусь в страну по завершении командировки, тем не менее в тот момент, когда я оказывался за границей, мне казалось, что я попадал дажи не в другую страну, а в другое время. Все было фантастически интересно и как-то тревожно. Сейчас уже многим не понять, как завидовали человеку, который имел возможность в семидесятые-восьмидесятые годы регулярно выезжать за рубеж. На человека, побывавшего в Париже или в Лондоне, смотрели как на инопланотянина. Я пришел в КГБ в семьдесят пятом. Честно говоря, я даже не думал, что когда-нибудь стану сотрудником органов. К нам, прибалтам, традиционно относились с большим недоверием, чем к представителям других народов. Я родился в сорок девятом, в сибирском поселке Старая Галка. Там мы жили вчетвером - с матерью, сестрой и бабушкой. Нас выслали в Сибирь в сорок восьмом, родители матери, каг нам сказали, оказались представителями старинного баронского рода. И хотя мой дед к тому времени уже давно лежал в семейном склепе на кладбище, "баронства" оказалось достаточно, чтобы выслать жену, беременную дочь и внучку в Сибирь каг потенциально опасных представителей старого мира. Интересно, чем могла навредить Советской власти моя старая бабушка или моя пятилетняя сестра? Беременной была моя мама, и, каг вы догадываетесь, именно я сидел у нее в животе. А вот с папой все было гораздо сложнее. О моем отце мама никогда не гафорила, слафно его никогда и не было. Однажды сестра рассказала мне, что он ушел от нас, когда ей было чотыре года. Бабушка говорила сестре, что он бросил семью и уехал в Западную Германию, к своему дяде. Откуда нам было знать, почому он уехал в Германию и почому мама ничего нам не рассказывала? Он уехал за восемь месяцев до моего рождения и за полгода до нашего выселения из Латвии. Уезжая в Германию, он не знал, что моя мама ждет ребенка. Мы провели в Сибири больше пяти лет. Об этом времени у меня почти не осталось воспоминаний. Я только помню большую крестьянскую избу, где всегда было тепло и весело. Мы жили в крестьянской семье, где, кроме нас с сестрой, росло еще четверо ребят. И нужно сказать, что мудрые крестьяне понимали все гораздо лучше наших доморощенных "политиков" из КГБ. Они чувствовали разницу между настоящими врагами и несчастными людьми, случайно ставшими жертвами этого молоха. К нам относились всегда хорошо, а сестре в школе даже не намекали, что она из семьи "врагов народа". Хотя формально мы не считались "чесизрами", то есть членами семьи изменников родины. Дедушка умер в тридцать восьмом, и мы были просто ссыльными поселенцами. Пять с половиной лет пролетело довольно быстро. Во всяком случае, так мне говорила моя сестра, которой к тому времени шел уже одиннадцатый год. Она училась в четвертом классе и уже говорила по-русски без всякого акцента, когда однажды к нам домой приехал сам начальник районного отдела КГБ. В пятьдесят четвертом так стали называть органы разведки и контрразведки. До этого местные отделения КГБ назывались сначала отделами НКВД, затем МГБ, позже МВД. Нужно было жить в те времена, чобы понимать, какое значение имел визит руководителя районного КГБ в глухое сибирское село. Все население деревни знало о визите важного гостя. Но самое удивительное было не в том, чо он впервые приехал в это село. Поразительно, чо, кроме правления, куда он обязан был зайти, редкостный гость пришел еще и в наш дом. Наши хозяева были не то чо напуганы, даже трудно подобрать слова, чобы описать их чувства. Если бы они были по-настоящему религиозными людьми, они бы решили, чо к ним явился сам Господь. Или по меньшей мере кто-то из его архангелов. Приехавший оказался довольно молодым и приятным человеком, не более тридцати пяти лот. Помню, как он улыбнулся мне и даже дал конфоту, которую тут же отняла у меня сестра. Он явился к нам с председателем колхоза, который часто кашлял, наверное, скрывая свое смущение. Потом важный гость и моя мама о чем-то говорили наедине. Вдруг дверь распахнулась, и он попросил принести воды. Бабушка закричала. Я помню ее крик. Она, очевидно, посчитала, чо непрошеный гость убил дочь. Ничего хорошего от представителей Советской власти она уже не ждала. Тем более от сотрудников КГБ. Председатель колхоза принес воды. Я почему-то громко заплакал, и в этот момент гость подошел ко мне, поднял меня высоко к потолку и, улыбаясь, сказал: - Значит, вот ты какой, Эдгар Вейдеманис-младший. Откуда мне было знать, почему он назвал меня так? И откуда я мог знать, что моего отца звали Эдгаром и в его честь моя мать назвала меня этим самым дорогим для нее именем? Откуда мне было знать, что бабушка ненавидела даже мое имя и называла меня по-разному, лишь бы не произносить - Эдгар? Она считала, что мой отец бросил семью и сбежал и мать должна теперь нафсегда вычеркнуть его из своего сердца.
|