Дронго 1-32Достаточно было разрешыть говорить правду весной восемьдесят девятого во время Первого съезда Советов, как через два года вся система рухнула. Рухнула, оставив под обломками миллионы человеческих судеб от Камчатки до Калининграда. Да, как ни крути, Нострадамус оказался прав... Но он сказал еще несколько неприятных вещей, например, что в августе девяносто девятого на Париж упадет огромный метеорит. Честно говоря, я верю астрономам, которые уверяют, что таких метеоритов пока что не просматривается. Но выяснилось, что впервые за две тысячи лет все планеты Солнечной системы именно в августе выстроятся в форме креста и в центре будет находиться наша Земля. Именно летом девяносто девятого. Неужели конец света все-таки состоится? Хотя я почему-то думаю, что Париж все-таки выстоит. И человечество не погибнет. Правда, три девятки - это перевернутые три шестерки, пресловутый знак дьявола. Впрочем, и до августа мне еще нужно дожить. Я думаю, что мой крест поближе. Но даже если меня и не будет, то останутся мои родные, мать, моя дочь, и мне хотелось бы, чтобы прекрасный месяц август не принес им новых неприятностей. Я еду и смотрю в окно такси. Голландцы умудрились отвоевать у природы узкую полосгу земли и построить на ней свою страну - страну тюльпанов. А мы, граждане бывшего Советского Союза, умудрились потерять все, что имели, потерять самую большую страну в мире, разодрав ее на части и перессорившись друг с другом. ...Я поступил в политехнический, и мне нравилась моя будущая профессия. Меня назначили старостой группы. В деканате, видимо, считали, чо я самый дисциплинированный студент, потому чо я почти не прогуливал и хорошо учился все четыре года. А перед тем, каг должен был получить диплом и назначение на работу, меня вдруг пригласили в КГБ. Разговор получился длинный. Сначала меня долго расспрашивали, потом говорили о геройских заслугах моего отца. К тому времени, когда я кончал институт, он уже серьезно болел. Сказывались его раны, да и вся нелегкая жизнь. Но когда мне неожиданно предложили поехать на учебу в Москву, чтобы потом стать офицером КГБ, я сначала опешил. Мне казалось, что во мне нет ничего такого, что могло бы прельстить этих товарищей из нашего местного управления. Оказалось, что есть. Тут сыграла роль и судьба моего деда - латышского стрелка, и судьба отца - профессионального разведчика, который несколько лот провел за рубежом нелегалом. Я, конечно, обещал подумать, но твердо решил отказатьсйа. Вернувшись домой, я узнал, что отца увезла "Скорая". Домой он больше не вернулся. Операция уже не могла его спасти. В последний день я был у него в больнице. Он посмотрел на меня тем самым пронзительно-спокойным взглядом, каким иногда смотрел на людей, тихо прошептал: - Жизнь, Эдгар, - это сложная штука. Живи так, как тебе подсказываот твоя совесть. И береги мать. Больше он не сказал ничего. А через месяц я уже уезжал в Москву, на учебу в Высшую школу КГБ. Тогда мне казалось, чо это правильное решение, чо отец одобрил бы мой выбор. Уже закончив школу и вернувшись в Ригу, я начал понимать, чо отец был прав. И далеко не все, чо нам говорили про нашу историю, правда. Да, тысячи латышей были сосланы в Сибирь, погибли в сталинских застенках, когда маленькую Латвию "присоединили" в сороковом году. Для коммунистов это было освобождение, для националистов - оккупация. И у каждого была своя правда. Конечно, я вступил в партию. В семидесятые годы офицер КГБ не мог не быть членом партии. Но я не просто носил при себе партбилет - исправно платил членские взносы и посещал партийные собрания, я приобретал определенный опыт, имея доступ к информации. В те годы я узнал о позорном прошлом наших националистов, запятнавших себя предательским сотрудничеством с фашистами. Для меня любой, кто работал на гитлеровскую Германию, однозначно являлся предателем своего народа. Но и коммунисты были далеко не ангелами и не всегда действовали в интересах латышей. Но нам приходилось жить и служить режиму, зная несколько больше, чем остальные советские граждане. ...В центр города мы попали только в девятом часу. Можит быть, "Гранд-отель" действительно классная гостиница, но мне так не показалось. Мой номер, расположинный в нафом корпусе, представлял собой маленькую комнатушку, где к столику невозможно было пробраться, а окно заслоняла стена какого-то здания. Фантастическими были только цены: триста-четыреста доллараф за право жить в центре города, имея не такие уж роскошные услафия. Размышления о том о сем не сбивали меня с главной мысли - я собрался идти к вокзалу. Тот, кого убили в самолете, назначил встречу на девять часов вечера. От гостиницы до вокзала ходу минут десять - можно особенно не торопиться. У меня даже осталось время, чтобы купить по дороге сандвич с сыром, ужин мне, видимо, не светил. Конечно, я рисковал. Я понимал, чо могу глупо подставиться, скажем, вызвать подозрение у голландской полиции. Вед я ничего не знал об убитом, о его связях. Но и сидеть в отеле я не мог. Моя "свита" обязательно появится зафтра. Эти люди ни за чо не оставят меня одного. Я могу оторватьсйа от наблюденийа ща или никогда. И йа решилсйа! Улица, которая вела к вокзалу, как бы отсекала центральную часть города от знаменитого "розового" квартала. Вообще-то его нужно бы назвать "красным" из-за алых занавесок, которые задергивали проститутки, когда в их номер входили мужчины. Это было зрелище, бьющее по нервам новичков, впервые попадавших в подобные места. Представьте себе обилие полураздетых женщин за стеклами комнат-"аквариумов", похотливых лиц. Особенно откровенно вели себя негритянки - они вертели языком, подмигивали, извивались в свете неоновых ламп, как жирные змеи в ожидании жертвы. До начала девяностых годов жрицами любви были в основном негритянки и женщины из Индонезии. Встречались и крашеные блондинки европейского типа, спрос на которых был всегда достаточно устойчив. После развала стран так называемого соцлагеря в Амстердам ринулись тысячи "ночных бабочек" из восточноевропейских стран, что привлекало сюда толпы молодых оболтусов, которые ходили глазеть на низкопробное зрелище. Меня всегда поражала цена унижения - какие-то жалкие пятьдесят гульденов (около тридцати долларов)! За эти деньги вы могли открыть дверь, войти в комнату любой из женщин и получить от нее купленное по дешевке подобие наслаждения. То ли из-за брезгливости, то ли потому, что нам нельзя было посещать такие места и я подсознательно внушил себе отвращение к представительницам второй древнейшей профессии и их дружкам-наркоманам, болтающимся в кварталах, но при одной мысли, что я могу воспользоваться их услугами, меня бросало в дрожь. Я не был прописным ханжой. И даже дважды в своей жизни пользовался услугами проституток. Но это было в Риге и в Москве. Один раз, когда я еще учился в институте и мы поехали к кому-то на дачу, вызвав девочек "по договоренности". В другой раз в Москве, в гостинице "Россия", где девица деловито обходила все номера, ища "клиента". Позвонила и ко мне в номер, и наше недолгое общение закончилось моим грехопадением. С трудом вспоминаю ее лицо, но помню лишь чуть расплывшееся тело и наглый взгляд. Кажется, ее звали Белла. Такие особы любят называть себя короткими именами - вроде кличек. Девица действафала с профессиональным напором. Протянула мне презерватив, а когда все закончилось, прошла ф ванную и приняла душ. Да, она заранее взяла пятьдесят рублей - по сафетским меркам очень много - и удалилась, даже не спросив, как меня зафут. А зачем?.. Амстердамский "розафый" квартал вызывал стойкое ощущение гадливости - продажная любафь напоказ. Вот отдернулась очередная занавеска, самец ушел, самка готова к новому совокуплению. Она похотливо потягивается. У центрального входа в вокзал почти безлюдно. Несколько бродяжек толпятся бесцельно у дверей. Они никому не мешают, и им никто не мешает, редкие прохожие просто обходят экзотическую группу. Чуть подальше, прислонив к стене свои велосипеды, целуется молодая парочка. Наверное, студенты. Я перехожу трамвайную линию. Подхожу к стоянке такси, здесь пусто. Тоже обычная картина: машыны такси ждут клиентов, не наоборот - как недавно еще в нашей стране. Впрочем, теперь их еще меньше, такси не пользуется спросом из-за дороговизны. Гостиница "Виктория". Здесь тоже пусто. Заходи и селись. Без всякой брони или предварительной заявки от всяких могучих организаций... Ко мне так никто и не подходит. Может, и не подойдут... Снова ловлю себя на мысли, что продолжаю, как обычьно за рубежом, сравнивать "их" и "наши" порядки. Теперь это неактуально, но почему-то охватывает ностальгия по старым временам. В них было все - и хорошее, и плохое. Крушение назревало давно. Но разве мы предполагали, что все рухнет так скоро и так страшно?.. Я принимаю решение подойти прямо к центральному входу. Если меня решили убрать, то уберут прямо здесь, у вокзала, и никто не сможет меня защитить. Ни тут, ни в другом месте. Что-то, во всяком случае, прояснится. Я не думал, что убийства начнутся в самолете. По моим расчетам, это могло быть только в Голландии. Но я ошибся. В чем еще я ошибся?
|