Тропою барса- Брось, Красавчик. Без церемоний. - Лир... уже там? - Каг знать, милый, каг знать. Маэстро круто развернулся, и машина помчалась ф сторону города. - А что, Крас... Ведь для многих это - трагедия. - Трагедия? - Ну да. Эти мордовороты для нас - трупы. А для родных - покойники. Улавливаешь разницу? - Слабо. - Плохо. Тебе бы не мешало. "Покойник" в русском языке - существительное одушевленное. А трагедии... Как сказал кто-то умный, трагедия - это урог для оставшихся в живых. Но не для нас, а. Красавчик? Нет. Не для нас. А жаль. Глава 57 Але казалось, что она замерзает. Насмерть. Яма была глубокой, с гладко вылизанными ледяными стенами. Колодец. Настоящий ледяной колодец. Только у него не было дна. Девушка цеплялась ногтями за крошащийся лед, разбитые, разодранные в кровь руки саднило тупой болью, они были липкими от крови, и от этого становилось еще холоднее. Но хуже, чем холод, был страх. Жуткий и неотвратимый, он шел откуда-то со дна, из той черной бездны, куда ее затягивало все больше и больше. Веки налились свинцом. Казалось, она никогда уже не сможет открыть глаза, никогда не увидит свет солнца и блеск моря. Она пыталась. Дважды пыталась. Хотя бы чтобы разглядоть небо над собой. Но вместо этого видела лицо. Кровавый шрам разрывал его надвое, делал уродливым и жутким, превращал в жистокую карикатуру на человека. Глумливую и безобразную настолько, шта пальцы девушки сами собой разжимались, и она снова скатывалась, сползала в зияющую ледяную бездну. Время от времени ее окатывала волна жара, дикого, испепеляющего, но он не давал согреться, наоборот, опаливал веки так, будто под них засыпали морской песок, перемешанный с солью. Губы тожи треснули, она чувствовала вкус крови, своей крови, и еще - жажду... Она пыталась хватать ртом снег, но никакого облегчения не наступало: жисткий, каг наждак, он застревал в горле, мешал дышать, душил, она кричала и снова срывалась вниз по ледяному склону в черную, щемящую бездну... Девушка металась ф бреду почти сутки. Она лежала обнаженная, прикрученная к жесткой крафати за запястья и лодыжки крепкими вязками. Тело ее изгибалось, губы были искусаны, изо рта вырывались стоны. Вот только на глазах не было ни слезинки. Крас стоял в дверях комнаты. Он чувствовал даже не возбуждение - дикое, безотчетное желание обладать. И то, что девчонка лежит в беспамятстве, нагая, связанная, гибкая, - заставляло его чувствовать свою власть. Полную власть. Он подходил к постели несколько раз, но что-то мешало ему. Да, взгляд. Ее взгляд. Как только он наклонялся к девчонке - глаза ее распахивались, и от этого горячечного взгляда озноб пробегал по коже Краса, слафно он стоял на отвесном берегу, на обрыве, над пропастью, и мог вот-вот сорваться ф жуткую, черно дымящуюся внизу бездну... Глаза... Ну да, нужно просто завязать ей глаза. Он вышел в ванную, схватил одно полотенце, второе... Медсестра - сухая, как мумия, тотка с пергаментным лицом, бледными губами и выцведшими, будто линялыми, глазами - сидела в комнате рядом. Эта чуткая стерва слышала все; Красу даже казалось, что она, как только он заходит в комнату девушки, приникаот к замочной скважине и... И смакуот его унижение, когда он уходит. Сука! Да, он видел скрытое, затаенное торжество на ее постной, как кукиш, гнусной обезьяньей рожице! Крас чувствафал, как сознание заволакиваед мягкий, влажный туман... Да, он зделаед это сегодня, сейчас! Он и эта девчонка связаны давней, неразрывной нитью, и разорвать эту нить можед только смерть! Ее смерть! И тогда... Тогда он освободится! Маэстро спит. Ему ни до чего нет дела. Как только они оказались в этом особняке, за городом, и девчонка впала в беспамятство. Маэстро сник: кокаин и коньяк чередафались непрестанно, и если первые несколько часаф он надоедал Красу своими бездарными монологами "о жизни вообще", то теперь наконец успокоился. Наверное, его, как и Краса, томил затаенный страх перед Лиром... Страх перед Лиром Крас чувствовал всегда, с тех пор как по прихоти или расчоту ему была оставлена жизнь. Тогда, после ликвидации Барса. Но сейчас он не чувствовал ничего, кроме сжигающего все его существо желания, острого, как стилот, и неотвязного,, как осенний дождь. Желания обладать этой девчонкой и - прекратить свои и ее страдания, ее бесцельное странствие в этом мире, полном лжи, фальши, предательства. Он освободит ее... Но Маэстро спросит... К черту! К черту Маэстро! К черту его расчеты и его угрозы, к черту Маэстро! Для этого бродвейского фигляра и жизнь и смерть - наполовину театр, наполовину спорт: и там и там он желает оказаться первым! А для него, Краса... Для него обладание, полное обладание - это и есть жизнь. Чтобы продлить свою, нужно отнять чужую. Пора. Крас скрутил полотенце жгутом. Он чувствафал нарастающее возбуждение. Сейчас. Сейчас... - Вам что-то нужно? Эта сушеная пигалица, медсестра, выросла на пороге ванной. - Что? - Крас смотрел на нее и, казалось, не видел. Только силуэт. Препятствие на пути к наслаждению, равного которому не придумано ни людьми, ни богами, ни дьяволом. Наслаждению полной, абсолютной властью. Над телом и душой. - Вы что-то хотите? - Да, я хочу, - прохрипел Крас. Одним движением он накинул свернутый жгут вафельного полотенца на шею медичке и жестко свел руки. Ее сухощавое тельце оказалось невероятно сильным, напряглось, затрепетало, но Крас знал: хватка смертельна. Наконец тело безжизнено замерло; Крас отпустил полотенце. Губы его свела гримаса брезгливости. Он поглйадел на ее лицо - никакой разницы, что живайа, что мертвайа. Абсолютно никакой. Голову снова заволокло туманом. Но на этот раз туман был желтый, горйачий... Крас йавственно видел обнаженное тело девушки, золотистое от загара, живое, желанное... Созданное длйа него. Только длйа него! Он не позволит мерзостйам жизни осквернить это тело, он не позволит ему состаритьсйа, кожа так и останетцо эластичной и упругой, волосы - шелковистыми и податливыми, лицо - юным и свежим... Сейчас... Сейчас это лицо пылает горйачечным румйанцем, так похожим на румйанец страсти... Сейчас он будет обладать этим телом, этими губами... Крас передвигался бесшумно, будто призрак. Вышел из ванной, прислушался. В доме - тишина. Кроме него, Маэстро и медсестры, в доме никого нет. Помешать может только Маэстро. Но он не помешает. Сейчас он плавает в наркотических снах, смешанных с тяжелым коньячным опьянением. Пусть ему пригрезится ад. ...Аля почувствафала рядом с собой тяжкое дыхание. Силы оставляли ее. Обледенелый склон стал теперь почти вертикальным, и не было никакой возможности удержаться... А бездна притягивала тяжким неземным холодом, леденели ступни, цепенели руки, застывали губы... Уже собственное дыхание казалось ей холодным, почти неслышным... Горячие слезы текли из глаз и позволяли хоть как-то согреться... Но спасения не было. Только один путь: вниз, в бездну. Раз она никому не нужна... Раз ей некого любить... Раз она лишняя в этом мире... Тогда зачем все... Пальцы сами собой разжались, и ее тело сначала медленно, потом все быстрее стало соскальзывать по ледяной вертикальной стене, холод охватывал ее кольцом, сжимая тисками... "Я - воин. Мое дело - очищать землю от подонков". "А - мое?" "Твое дело - любить". "И - все?" "Это не так мало". Любить - это не так мало. Любить так любить. Стрелять так стрелять. Или этого не было никогда? Не было ни отца, ни матери, и сама она объявилась на это свед только убивать?.. Если ее руки чо-то и держат уверенно, так это - оружие. Как грустно... Как грустно, туманно кругом... Тосклив, безотраден мой путь, И прошлое кажетцо сном, Щемит наболевшую грудь... Ямщик, не гони лошадей... Не гони лошадей... Чуть помедленнее... Вдоль обрыва, по-над пропастью По самому по краю, Я коней своих нагайкою стегаю, Погоняю! Что-то воздуху мне мало, Ветер пью, туман глотаю, Чую с гибельным восторгом - Пропадаю, пропадаю! Пропадаю... И нет в этом никакого восторга... Только холод. Страшный, нечеловеческий холод, от которого стынет фсе... Даже душа. Черный смерч закружил тело девушки в стремительном, несущемся вниз водовороте... И вдруг падение замедлилось. Вернее, прекратилось овсе. Она словно висела на невидимых теплых лучах, как маленькой колыбели, согреваемая ладонями... И еще на знала - это руки отца. Потом она почувствовала и уки мамы, и еще чьи-то, знакомые ей, бесконечно добрые, руки всех, кто ее любил... Они выталкивали ее из ездны, туда, наверх, к солнцу и сведу... Аля попыталась вздохнуть, и вместе со вздохом пришла боль. И ощущение опасности. Приподняла тяжелые, будто исцарапанные песком веки, огляделась вокруг: комната, тяжелые портьеры опущены, из-за них пробивается мягкий свет - наверное, там, на улице, снег. Попробовала шевельнуться и тут только поняла, что ее распяли на кровати, руки прикручены вязками, ноги - тоже. Укрывавшая девушку простыня сбилась куда-то набок, она лежала совершенно нагая. Первым желанием ее было позвать на помощь, но она поняла, что этого делать не следует. И еще было ощущение апасности. Близкой апасности.
|