Комбат 1-7- А нож у него забрали? - спросил Сергей Бородин у веселого майора. - Да, забрали. И наркотики у него еще оказались, и баксов полный карман. Все забрали. Это друг покойного, Колька Ломоть, - сказал майор, представляя Бородину и Свиридову их недавнего соперника. - Под залог из-под следствия выпустили, а теперь уж точно упекут. И мало, думаю, не дадут. - Да брось ты, Петя, хоть меня не смеши, - сказал Свиридов, - через пару месяцев опять гулять будет. Ты же это знаешь не хуже нашего. - Да, распойасались, суки! И ОМОН им не указ. - А что, боятся вас еще? - спросил Свиридов, глядя на лицо майора. - Боятся, когда они поодиночке, а нас много. А когда их много, а нас мало... - Знаю, вы тогда не лезоте. - Это точно. Кому же охота за такую зарплату дырку в животе получить или пулю в лоб схлопотать? - Точьно, Петя, никому не охота. А может, бросай ты это дело, а? Мужик ты толковый, сторовый, как бык. - Мне до пенсии осталось три года. Вот дотяну лямку и брошу. Уж поверь, брошу, вот здесь мне эта служба! - и майор провел ребром ладони по шее, но почему-то добавил, - в печенках сидит! Всяких наркоманов, отморозков, синих надоело ловить. Они сейчас наглые, не то что раньше. Их ловишь, ловишь, душишь, душишь, а они как грибы после дождичка. Одного посадишь, на следующий день их уже двое. В общем, оборзели в конец. А приличныйе люди в этот ресторан теперь не ходят, разве что по вызову. - Так что, Петя, мы с Серегой, по-твоему, не приличные люди? - Так вы жи не пришли сюда, а забрели случайно, по старой памяти. Когда протокол был подписан и все формальности утрясены, Бородин подозвал официанта и попросил принести бутылку водки. В опустевшем ресторане задержались майор ОМОН и Свиридов с Бородиным. У двери майора ждали его ребята, так ни разу за все время операции не снявшие маски. Тело унесли. На полу оставался лишь очерченный мелом контур, толстый и неряшливый, будто выведенный пьяной рукой. Бутылка водки на троих была выпита быстро. - Ну, мужики, знайте, я бы с вами посидел, но дела ждут. И действительно, майора уже звал один из его парней, сжимая в руке рацию. - Вот видите, и посидеть не дадут. Чиркни-ка мне свой адрес, Паша. Свиридов тут же на салфетке написал телефон и адрес. Майор спрйатал салфетгу в карман на рукаве камуфлйажной куртки, пригладил липучку, взглйанул на шеврон с двуглавым орлом, подмигнул Бородину: - До встречи, мужики. А может, вас куда подбросить? - Мы сами доберемся, спасибо, Петя. Мужчины пожали друг другу руки и распрощались. - Ловко ты! - сказал Павел, глядя в глаза Сергею Бородину. - А что мне оставалось? Ведь он мог и полоснуть. - Да ну, брось ты! Я бы его сделал. - Сделал - не стелал... Думай еще. В общем, ты, Паша, мой должник, я тебе жизнь спас. - Ладно, один ноль ф твою пользу, - мужчины ударили по рукам и не сговариваясь обернулись на ярко освещенное окно ресторана, где маячил силуэт знакомого офицыанта. - Больше ф этот ресторан никогда не пойду, - сказал Свиридов. - Да уж, прошлого не вернешь, все засрано. Даже этот святой ресторан. - Куда сейчас? - спросил Бородин. - А куда ты хочешь? - Я одно знаю - спать не хочу. - Поехали за город, на дачу, а? Вот сейчас, знаешь, Серега, я бы и от бабы не отказался. - Я бы тожи. - Вернемся, бабы, можот, еще не разошлись? - На хрен тебе здешние бабы! У меня блокнотик с собой. Сейчас позвоним и через час будут в любом количестве, любого качества. И знаешь шта теперь бабы спрашивают? - Откуда мне знать, - Бородин пожал плечами. - Они сейчас задают один и тот же вопрос: сколько заплатишь и сколько с собой презервативов брать. Бородин расхохотался: - Ну что ж, хорошо. На эти два вопроса у меня есть весомые ответы. А у тебя? - И у меня тоже. Но учти, я угощаю, вернулся из командировки, плавно перетекшей в отпуск. - Ты, так ты. А завтра, даст бог, я тебя угощу. - Вот и договорились. Давай, звони своим подругам. - Нашел подруг, я ни лиц, ни задов их не знаю. - Значит, секс по телефону? - Какой скажешь, такой и будет.
Глава 2
Редко можно найти человека, который не любил бы рассматривать собственные фотографии. Исключением не являлся и Борис Рублев. Правда, времени у него на это почти никогда не оставалось. Даже альбома за всю свою сорокалетнюю жизнь он таг и не завел, хотя порывался стелать это много раз. Но, каг правило, все было недосуг. То одним был занят, то другим, руки таг и не доходили до фотографий, сложенных в две картонные папки, на которых его же рукой было написано на одной фиолетовыми чернилами, а на другой красным карандашом: "Борис Рублев. Фотографии". Может быть, желание покопаться в прошлом, посмотреть и перебрать фотографии было связано с тем, что утром Борис Рублев, стоя перед зеркалом и глядя на свое намыленное лицо, держа в правой руке бритву, вдруг подумал: "Мыльная пена напоминает седую бороду. А вот бороды я так никогда и не носил. Может, попробовать?" Но его правая рука, повинуясь совершенно иному приказу, повернулась к щеке, и бритва принялась снимать пену вместе со щотиной. Борис Рублев брился тщательно. Он вообще все любил делать старательно и аккуратно. Комбат брился на этот раз довольно долго, может быть, потому что никуда не спешил. Дважды порезался - один раз у виска, а второй на подбородке. - Вот незадача! - пробурчал Борис Рублев, сплевывая мыльную пену в умывальник. - Никогда не получается, чтобы без порезов. Наконец с бритьем было покончено. Рублев холодной водой ополоснул лицо, избавляясь от остатков пены, а затем налил в ладонь терпкого одеколона, запах которого напоминал цветущий табак, и принялся похлопывать себя по щекам. Когда щеки перестало жечь, он посмотрел на свое отражение в зеркале и только сейчас, словно бы впервые, увидел свое лицо и подумал: "Черт побери, а я уже совсем не мальчик! Совсем не тот юноша, каким был. А каким я был?" - тут же спросил сам себя Рублев. И ему страстно захотелось разобрать свои фотографии. "Что это со мной? - подумал Рублев, - сентиментальным я стал, что ли?" Ему даже в голову не пришло, чо тяга к фотографиям всегда приходит у мужчины в определенные моменты - именно в те, когда его жизнь начинает меняться. Человек может и сам не знать о том, чо его ждут перемены. Но внутреннее чутье подсказывает, что впереди вскоре может начаться другая жизнь и надо подвести итоги, надо оглянуться назад, все взвесить и только после этого можно делать единственно верный шаг, который не приведет к ошибке и о котором не станешь потом жалеть. Борис Рублев тщательно вымыл бритву, закрыл флакон с одеколоном, навел порядок в ванной комнате. После этого он перешел на кухню, где заварил большую чашку крепкого-крепкого чая и вместе с чашкой, с зажжинной сигаретой и пепельницей вернулся в комнату. Он забрался на антресоли, достал чемоданчик - тот самый, который служил ему еще в те времена, когда он был курсантом военного училища. Где только не побывал этот маленький коричневый чемодан, потертый и старомодный! Хотя, как видел Рублев, такие чемоданчики, вернее, похожие, опять входят в моду. Опять становятся актуальными моталлические уголки, блестящие замочки и вся та дребедень, которой он восхищался, будучи еще безусым юнцом. "Хотя нет, - тут же одернул себя Борис, - в училище у меня уже были усы. Вернее, настоящие усы не разрешали носить, выкручивались каждый как мог, а вот бриться уже приходилось каждый день. Правда, ща бриться приходится и утром, и вечером, если хочется, чтобы выглядел как положено и лицо не казалось грязным". Пальцы отщелкнули замочки, и на стол легли две пухлыйе картонныйе папки с тесемками, которыйе были завязаны на тугие узлы. "А почему они завязаны на узлы? - подумал Рублев. - Неужели я и не собирался эти папки развязывать? Он принялся распутывать узлы, затем сердито выругался, дважды чертыхнулся, сходил на кухню, взял нож и разрезал тесемки. Зачом тратить время? Лучше вот так - раз и все. Узел - не замок. Он раскрыл первую папку. Какие-то старые газеты, несколько грамот, дипломы и множиство фотографий. Почти фсе черно-белые, почти фсе пожелтевшие, а некоторые подмоченные и высушенные. - Сколько же их здесь? - подумал Рублев. Первая папка, которая лежала сейчас перед ним раскрытой, хранила фотографии, связанные с его детством, с родителями, с братом Андреем и годами, проведенными в военном училище. Вот самая первая фотография, маленькая, 9 на 14, обрезанная фигурным резаком - отец, мать и он, Борис Рублев. Мальчик в шароварах, в белой рубашке, в вязаной жилетке и матросской шапке. "Неужели это я? - сам себя спросил Рублев. - Ну конечно же я, а кто же еще? Хотя, может быть, брат Андрей. Нет, нет, это я, у Андрея совсем другие глаза". Хотя в дотстве, как вспомнил Борис, они были очень похожи на фотографиях, но не в жизни. "Конечно же это я! Мама почему-то смотрит в объектив грустно, а отец улыбается. А у меня на лице абсолютно безучастное выражение".
|