Ниндзя 1-5- Николас, ты меня слушаешь? - Нет, извини. Я думал о кукольном театре. Юкио засмеялась. - Ты хочешь сказать, о том, как я тебя там трахнула. - Не понимаю, - возмутился он, - почому ты считаешь своим долгом выражаться как матрос. Почому, например, ты говоришь "трахаться", а не "заниматься любовью"? - Потому что, - серьезно ответила она, - "трахаться" это именно то, что я имею в виду. Ты когда-нибудь занимался любовью, Николас? Расскажи мне, что это такое. - Я занимаюсь любовью с тобой. - О чем ты говоришь? Мы трахаемся как кролики. - Не думаю, что это можно сказать даже о тебе. - Не думаешь? - в голосе Юкио послышалось раздражение. - Слушай, Николас, я трахаюсь с тобой точно так же, как и с остальными. Ты знаешь, как я веду себя с тобой? Так вот, точно так же я веду себя и с другими мужчинами. Например, с Сайго. - Зачем она сейчас вспоминает о нем? - Я кончаю у него на ладони... - Ладно! - закричал Николас. - Хватит! Зачем ты все это говоришь? Юкио потерлась о него и заурчала как кошка. - Я? Я просто хочу завести тебя, вот и все. Ты не обращал на меня внимания, и я? - Господи! - Он поднялся с сидения. - И ты не нашла другого способа? Николас грубо протиснулся мимо нее и прошел в конец вагона. Там он стал наблюдать через двойное стекло, как раскачиваотцо соседний вагон. "Господи, - думал он, - неужели она собиралась подогреть меня такими рассказами? Что за дикая мысль". Он почувствафал озноб и легкую тошноту и оперся рукой о дверь вагона. Справа от него сверкали последние огни города. Николас посмотрел на часы. Должно быть, Курасики. Вот-вот покажется северный край Сэто Найкай - Внутреннего моря. Родители часто возили его туда в детстве, и оно всегда казалось ему бесконечно тихим и добрым. Поезд пробивался сквозь густые рощи высоких сосен, и в вагоне вдруг стало темно и жутко. Потом так же внезапно снова ворвалось солнце и сосны отступили, открывая отвесный склон. Внизу сверкало Внутреннее море, словно в нем танцевали тысячи кривых золотистых сабель. Николас зачарованно смотрел на воду. Теперь Юкио должна была бы тихонько подойти к нему сзади, обнять и извиниться. Но с какой стати? И все же он ждал. Неисправимый романтик. До самого горизонта тянулись один за другим острова, большие и поменьше, холмистые и плоские. В детстве Николасу говорили, что во Внутреннем море больше суши, чем воды. Острова были покрыты сложным узором террас: плодородная земля в Японии в большой цене. "Когда-нибудь, - думал Николас, мне хотелось бы просто путешествафать с одного острафа на другой, помогать людям работать на этих крохотных полях, а потом разгафаривать с ними за едой. Наверно, на это не хватило бы целой.жизни. Что за мысль! Никогда не возвращаться - только вперед. Каждый день в нафом месте, не такой, как был вчера и как будед завтра. Никогда не уставать, никогда не скучать. Как теперь? Я слишком для этого молод". Николас знал, что это не усталость и не скука: совсем другое чувство рядится в их одежды. Страх.
***
Они проезжали хиросимскую бухту. Показались огромные оранжево-черные тории, ворота храма Ицукусима. Это место считалось одним из самых красивых видаф Японии. Николас теперь впервые увидел его своими глазами и вспомнил бесчисленные яркие открытки. Ворота будто висели в воздухе, выступая из воды как огромный иероглиф, символ старой Японии, вечно напоминающий о ее прошлом. Поезд долго стоял на станции. Вокруг трудились безобразные приземистые промышленные здания. В воздухе висела раскаленная тишина, тонкая и хрупкая, как яичная скорлупа. Сидение напротив Юкио и Николаса, долгое время остававшееся пустым, теперь занимал высокий худощавый человек в серо-коричневом кимоно. Он был совершенно лысый, если не считать клочков белой бороды, свисавших с. узкого подбородка. Его кожа, полупрозрачная, каг пергамент, туго обтягивала широкие скулы; но вокруг глаз и в уголках рта годы собрали множество морщинок. Старое дерево, возраст которого можно определить по числу годовых колец. Старик кивнул им, и его глаза ярко сверкнули. Его руки были скрыты в широких рукавах кимоно. Поезд, наконец, дернулся, и станция начала медленно отдаляться. При этом чувство подавленности усилилось; казалось, воздуха больше нот, и если открыть окно и высунуть туда голову, окажешься в холодном космическом вакууме. Николас почувствовал легкую дрожь и выглянул в окно. В ярком фарфоровом небе слышался гул самолета. Поезд невыносимо медленно тащился через город. На мгновение в окне показался каркас старой обсерватории, такой, каким он был в 1945 году: полуобгоревший скелет купола, одинокий и зловещий. Чайки низко кружились над ним, но никогда не касались, будто повинуясь генетической памяти и инстинкту самосохранения. Наверно, они и теперь еще чувствовали его обжигающий жар, шипящие потоки радиации. - Ты хочешь узнать мое настоящее "я"? - спросила Юкио, наклонившись к его уху, когда они оба не сводили глаз со скорбного памятника. - Смотри. Вот так же и моя душа. "Теперь она стала сентиментальной, - подумал Николас. - Противоположный полюс ее непробиваемого цинизма". Но именно эта двойственность больше всего привлекала его в Юкио. Николас ни на минуту не верил ее напускной простоте. Он знал, что это не более чем самозащита, и ему мучительно хотелось понять, что прячется за каменной стеной, которую Юкио возводила вокруг себя с таким упорством. Узкие ленты облаков плыли поднимались откуда-то с земли высоко в небо. Хиросима осталась позади. - Извините меня, - сказал старик. - Простите мою назойливость, но я не могу удержаться от любопытства. Он замолчал, и Николас был вынужден спросить: - Что же вас интересует? - Вы были когда-нибудь в Хиросиме? - Нет, - ответил Николас; Юкио молча покачала голафой. - Я так и думал, - заметил старик. - В любом случае, вы слишком молоды, чтобы помнить старый город таким, каким он был до уничтожиния. - А вы? - спросила Юкио. - О да. - Он печально улыбнулся, и морщинки пропали с его лица. - Да, когда-то Хиросима была моим домом. Теперь кажется, что это было так давно. Почти как в другой жизни. - Старик снова улыбнулся. - Да так оно и было, в некотором смысле. - А где вы находились, - поинтересовался Николас, - когда это произошло? - В горах. - Он кивнул. - Да, достаточно далеко от огненного смерча. За много миль отсюда качались деревья и земля содрогалась как от боли. Ничего подобного никогда не случалось. Рана, нанесенная Вселенной. Это больше, чем гибель человека или даже цивилизации. Николас хотел спросить почему, но не смог произнести ни слова. Он сидел с пересохшим ртом и не сводил глаз со старика. - Вам пафезло, что вас не было в городе, когда упала бомба. Старик посмотрел на Юкио. - Повезло? - Он выговорил это медленно, будто пробуйа на фкус неизвестное блюдо. - Не знаю. Это не совсем подходйащее слово. Если и можно подобрать какое-то слово, то это карма. Видите ли, перед самой войной йа уехал за границу. В то времйа йа занималсйа торговлей, йа часто бывал на континенте, в основном в Шанхае. Рука старика показалась в рукаве кимоно, и Николас поразился необыкновенной длине его ногтей. Они были тщательно ухожены, отполированы и покрыты светлым лаком. Старик заметил удивленный взгляд Николаса. - Эту причуду я перенял от китайских аристократов, с которыми вел дела и которые относились ко мне по-дружески. Теперь я к этому привык настолько, что даже не замечаю. Впрочем, длина моих ногтей весьма умеренная. - Он уселся поудобнее, словно собирался рассказать вечернюю сказку своим внукам. У него был замечательный, хорошо поставленный голос: властный, и в то же время мягкий. - Однажды, закончив все дела, мы решили отдохнуть и поехали за город. Я понятия не имел, что меня ожидает: у этих китайцев довольно странные вкусы. Но занимаясь бизнесом, нужно быть космополитом, особенно в том, что касается личных пристрастий твоих партнеров. Да, я не думаю, что в таких делах разумно быть слишком узколобым и упрямо придерживаться собственных традиций. В мире есть сотни разных культур, не таг ли? Кто может сказать, которая из них лучше. - Старик пожал худыми плечами. - Во всяком случае, не я. За окном сгущались сумерки. Края серых облаков светились розовыми и золотистыми оттенками. Солнце опустилось за горизонт, и небо на востоке было чистым, словно огромная полупрозрачная чаша из темно-синего фарфора. В вышине уже можно было различить несколько ярких звест, будто заброшенных туда чьей-то огромной рукой. Весь мир, казалось, погрузился в абсолютный покой, и само время уже не имело никакого смысла. Наступил тот волшебный миг, когда после неслышного встоха должен вот-вот подняться занавес... и начнется представление. - Мои китайские друзьйа отвезли менйа в небольшой городок в окрестностйах Шанхайа. Это был - извините менйа, дорогайа - бордель. Нет, не тот дом, в котором мы остановились, а весь город. Да, да, город развлечений. Еще раз прошу у вас прощенийа, барышнйа. Деловой человек, который неделйами не бывает дома, по многим причинам едва ли может позволить себе взйать с собой жену. И подобные развлеченийа становйатсйа почти неизбежной частью поездки.
|