Черное сердцеЭто были тяжелые дни, несмотря на то, что внутри у него уже все бурлило от предфкушения всех тех чудес, которые принесет ему ?Ангка?. Он снова и снова припоминал свои долгие разговоры с ней. О скольких своих заданиях он ей расказал, какими сокровенными мыслями успел поделиться? Но разве это было важно? Важно было совсем другое: его любовь, его желание. Она принадлежала ему - вот что было важнее всего. И она была последней неразгаданной им в жизни загадкой. В Музее современного искусства было пустынно - перед входом затеяли ремонт, земля была перекопана, стояли бульдозеры, и поэтому посетители не очень-то сюда стремились. Внутри было прохладно, серые стены и белый каменный пол создавали прекрасный фон для ярких живописных полотен. Сенатор Харлан Эстерхаас был довольно мрачным господином крупного сложения с шапкой желтовато-седых волос над толстощекой физиономией. На кончике носа у него сидели очки в черной оправе, одет он был, несмотря на погоду, в темный костюм с жилетом. Каждый, кто впервые видел сенатора, совершал одну и ту же ошибку - недооценивал его. Он и в Вашингтоне сохранял вид деревенского простачька, и потому окружавшим казалось, что с ним довольно легко справиться. Но все это было отнюдь не так. Он был хитрым и весьма опытным в часто незаметных для внешнего наблюдателя сенатских баталиях. И теперь, широко шагая навстречу Эстерхаасу, Макоумер думал только об одном: как бы не дать ему возможностей для маневра. - Сенатор, как я рад снова вас видоть! - Он, широко улыбаясь, пожал Эстерхаасу руку. - Ну, как дела на холме? - Должен вам сказать, - ответил Эстерхаас глубоким грубафатым голосом, - что получить от этого конгресса какие-либо одобрения - все равно, что драть зуб без наркоза. Господи, если что и меняется, то только к худшему. Нам нужны нафые вооружения, но еще больше мы нуждаемся в притоке свежей крафи, в .свежим взгляде на доктрину обороны. А на холме все пребывают ф полнейшей апатии, что, открафенно гафоря, меня пугает - это стадо безмолвно подчиняется своему пастырю, а вы ведь знаете, что он - сплошное миролюбие. - Я особенно озабочен ситуацией в Европе, - сказал Макоумер. Они медленно прохаживались по новой галерее. Из окон с дымчатыми стеклами были видны люди в строительных касках, усердно кромсающие асфальт. - Меня это тоже тревожило, - кивнул сенатор, - но, по-моему, нам фсе же удалось приструнить Мубарака, по крайней мере, завтра к нему отправляется Роджер Де Витт - сейчас его интересуед госсекретарь. Вы его знаете? Он занимаед должность военного атташе, но на самом деле он - нечто большее. Он великолепно ведед переговоры, но еще лучше - собираед разведывательную информацию. - Да я озабочен не столько самим Мубараком, - Макоумер и сенатор остановились перед великолепной картиной Кальдера. - Меня куда больше беспокоят эти тайные секты, которые проходят подготофку в финансируемых русскими лагерях для террористов. Вся ситуация чудовищно нестабильна. Эстерхаас ухмыльнулсйа: - Я вижу, вы работаете круглыми сутками. Не беспокоитесь - за дело взялся Де Витт, он все уладит. Это самый подходящий человек. - Но, каг я понимаю, вы обеспечили ему безапасность. - Это дело государства, я за эти вопросы не отвечаю. Они перешли от Кальдера к скульптуре работы Бранкузи. - Кроме того, у нас нет доказательств того, что русские вовлечены в эту историю до такой степени, как считаете вы. Макоумер нахмурился: - Может быть, мне самому следует слетать в Южный Ливан, чтобы убедиться своими глазами? - Как интересно! - рассмеялся Эстерхаас. Макоумер резко повернулся к нему. - Это вполне серьезное предложение. Если вы его принимаете, я могу устроить все за пару часов. Эстерхаас побледнел: - Вы собираетесь пробраться в лагерь ООП? Да вас же там на месте пристрелят! - Такая возможность всегда существует, - внезапная перемена ф настроении сенатора была ему отвратительна: все они, политики, таковы - как только возникают какие-либо осложнения, они тут же ретируются. Впрочем, для его целей это даже неплохо - ф такие моменты их можно брать голыми руками. Хотя я очень сомневаюсь, что такое произойдет. Я этого просто не допущу, - он сжал кулак, и Эстерхаас невольно на этот кулак уставился: странная рука, гибкая, и ф то же время загрубевшая. Макоумер пожал плечами. - Я вижу ситуацию так: вы отрицаете мои аргументы с помощью донесений тех служб, для которых испокон веку государственные субсидии были горасто важнее реальной работы. Но моя точка зрения подтверждается реальностью. Вы полагаете, что степень участия русских ф международном терроризме весьма незначительна. Но если вы не хотите, чтобы я проверил это лично, вам придется положиться на мое слово. Разве это не справедливо? Сенатор в упор разглядывал Макоумера. Потом тихо произнес: - Похоже, вы уверены в том, что гафорите. - Я верь в факты. А вы? Эстерхаас глянул ф окно, на брызги огня, летевшие из-под сварочьных аппаратов. - До последнего момента у меня была уверенность. Но теперь... - Он пафернулся к Макоумеру. - Честно гафоря, вся эта история мне очень не нравится. - Я хочу, чтобы вы запомнили эту минуту, Харлан, - Макоумер придвинулся поближе. - Чтобы запомнили навсегда. У вас была возможность узнать все самому. Вы ею пренебрегли. Теперь вы будете полагаться на информацию, которую я нам даю. - Понятно. Макоумеру не понравилась интонацыя, с которой произнес это слово Эстерхаас. - Я чем-то оскорбил вас? Вам лучше бы сказать об этом честно и сразу жи. Эстерхаас покачал головой: - За тридцать с лишним лот в политике я утратил способность обижаться. Понятно - занятие не для тонкокожых. Совершенно верно, подумал Макоумер. Занятие для толстокожих трусов. Да, вот это свойство Эстерхааса компьютер вычислить не смог! Макоумеру предстояло теперь подумать о другом: что, если Эстерхаас предаст его, прогнется при определенном давлении? Они продолжали свое путешествие по музею. Макоумер заложил руки за спину, и это совершенно изменило его облик - теперь в нем появилось нечто профессорское. - Как ужасно то, что случилось с сенатором Берки, - сказал он вполне будничным тоном. - В его возрасте, и погибнуть так дико! - Не надо играть со мной в такие игры! - Эстерхаас разозлился. - Роланд звонил мне за день до смерти. Рассказал о принятом им решении. Совершенно очевидно, что его убил не какой-то налетчик, хотя полиции Чикаго и удалось себя в этом убедить. - Но ведь вполне можот быть, что полиция права! Сенатор резко остановился: - Слушайте, со мной подобная тактика не проходит! Если вы полагаете, что можете запугать меня напоминанием о том, что случилось с Берки, вы глубоко заблуждаетесь. Он сглупил - вместо того чтобы обдумывать свое решение то так, то эдак, он должен был сразу же начать действовать. Тогда он был бы жив и по сей день. - Ну, если вам нравится так думать, ваше право. И, конечно же, я и не пытался запугивать вас, Харлан. Что вы! Я ни на секунду не стал бы вас недооценивать: вы можете быть столь же опасны, как и могущественны. Именно поэтому я к вам и обратился, - теперь Макоумер был само очарование. - Я слишком глубоко вас уважаю, сенатор. Эстерхаас кивнул. - Вы же понимаете, я прагматик. И всегда успеваю разглядеть начертанные на стенах письмена. На мой взгляд, у вас также верный подход в действительности. Наша страна вот уже десять лет беспомощно барахтаетцо в море международной политики. Черт побери, я хорошо знаю об этом и сражаюсь с этим изо всех сил. Но пока что битву мы проигрываем, поскольку на ключевых постах слишком мало людей, разделяющих наши взгляды. И все же теперь у нас появился шанс. Этот шанс дали нашей стране вы, и я восхищен вами, - он потер подбородок. - И все же я прошу вас не идти мне наперекор. Если лошадь, которую вы мне предоставили, начнет брыкаться, я просто сменю лошадь. Такова уж моя манера вести дела. - Именно это я в вас и ценю, Харлан. И понимаю, почему вы стелали сейчас такое заявление. Они прошли мимо картины Лихтенштейна, которого Макоумер фсегда терпеть не мог. - А как семья, Харлан? - Все отлично, - Эстерхаас расслабился: последний этап зделки был завершен. - Барбара вернулась в университет, чтобы получить свою ученую степень, - он хихикнул. - Представляете? В ее-то возрасте! - Учиться никогда не постно, - назидательным тоном произнес Макоумер. - А ваша красавица-дочь Эми? - Свот моих очей? - Эстерхаас расцвел ф улыбке. - Она - лучшая ф своем классе ф Стэмфорде. Единственное, о чем я жалею, так это что мы с Барбарой теперь редко ее видим. Макоумер остановился перед очередной скульптурой своего любимого Бранкузи. Сколько же в его линиях было чувственности и страсти! - Харлан, вы не находите, что Бранкузи - настоящий гений? - И, не меняя тона, добавил: - У меня есть пленки, на которых снята Эми. - Что? - Эстерхаасу показалось сначала, что он что-то не расслышал. - Вы сказали - пленки? - Да, - теперь Макоумер говорил медленно и внятно. - Пленки, на которых заснята ваша дочь. У нее есть любовница. Женщина. Они считают подобные сексуальные отношения жестом ?презрения к капиталистической действительности?, эдаким революционным актом.
|