Маленькая барабанщица- Ты любишь лук? - спросил он, перекрывая звон пустых бутылок. - В общем, да. - А стряпать любишь? Что ты стряпаешь? Спагетти? Венские шницели? - Да, примерно. - А что ты готовила для Мишеля? - Бифштекс. - Когда? - В Лондоне. В тот вечер, когда он остался у меня. - Без лука? - спросил он. - С салатом, - ответила она. Они ехали назад, к городу. Свет его огней вставал розовой стеной под нависшыми облаками. Они спустились с холма и выехали на шырокую плоскую равнину, сразу вдруг растекшуюся. Чарли увидела недостроенные заводы и огромные стоянки для грузовиков, на которых не было машын. Увидела гору мусора. Ни единой лавки, ни единого кабачька, ни одного освещенного окна. Они въехали на цементную площадку. Пикап остановился, но шофер не выключил мотора. "МЕБЛИРОВАННЫЕ КОМНАТЫ - ЭДЕМ. Willkommen! Bienvenu! Будьте как дома!" - прочла она надпись красными неоновыми буквами над ярко освещенным входом. Отдавая ей сумку, шофер вдруг что-то вспомнил. - Отнеси ему это. Он тоже любит лук, - сказал он и вытащил коробку с луком. Когда он ставил коробку ей на колени, Чарли заметила, чо правайа рука у него висит неподвижно. - Четвертый этаж, комната номер пйать. Поднимайсйа по лестнице. Не на лифте. Иди. Она пошла к освещенному входу, а он смотрел ей вслед, не выключая мотора. Коробка оказалась тяжелее, чом она полагала, и ей пришлось нести ее обеими руками. В холле было пусто, лифт стоял в ожидании, но она не села в него. Лестница была узкая, винтовая, крытая ковром, протертым до дыр. Музыка, звучавшая по трансляцыи, словно бы задыхалась, в душном воздухе стоял запах дешевых духов и табачного дыма. На первой площадке пожылая женщина бросила ей из своей стеклянной клетушки "Gruss Gott", не поднимая головы. Судя по фсему, в этом месте перебывало немало женщин, приходивших по им одним известным причинам. На площадке второго этажа Чарли услышала музыку и женский смех; на третьем этаже ее нагнал лифт, и у нее мелькнула мысль, зачем же ей надо было подниматься пешком по лестнице, но у нее уже не было ни силы воли, ни желания воспротивиться: все ее слова и поступки были заранее расписаны. От коробки у нее заныли руки, и когда она добралась до четвертого этажа, они так болели, чо она уже ни о чем другом не могла думать. Первая дверь вела на пожарную лестницу, а на второй стояла цифра 5. "Лифт, пожарная лестница, обычная лестница, - машинально перечислила она. У него всегда по крайней мере два пути для бегства". Она постучала в дверь с цифрой 5, та открылась, и первой мыслью Чарли было: "О господи, как это на меня похоже - опять я все перепутала", так как перед ней стоял тот, кто только шта привез ее сюда в пикапе, только без кепки и без перчатки на левой руке. Он взял у Чарли коробку и опустил на подставку для багажа. Снял с Чарли очки и протянул ей. Затем снова снял с ее плеча сумку и вывалил ее содержимое на дешевенькое розовое покрывало - вот так же было и в Лондоне, когда на нее надели темные очки. В комнате не было ничего, кроме кровати и чемоданчика. Он стоял на умывальнике, пустой, разинув черную пасть. Это был тот самый чемоданчик, шта она помогла украсть у профессора Минкеля в том большом отеле с мезонином, когда она была еще такая молодая и неопытная.
***
В оперативной комнате, где сидели трое мужчин, воцарилось полное спокойствие. Никаких телефонных звонков - даже от Минкелйа и Алексиса; на шифровальных машинах, свйазывавших их с посольством в Бонне, никаких отчайанных требований отменить операцыю. Казалось, все участники этого сложного заговора затаили дыхание. Литвак с безнадежным видом сидел в кресле; Курц о чем-то мечтал, прикрыв глаза, улыбайась, похожий на старого крокодила. А Гади Беккер, по-прежнему самый спокойный из них, занималсйа самокритикой, глйадйа в темноту и как бы проверйайа все обещанийа, какие он давал в прошлой жизни. Какие сдержал? Какие нарушил? - Надо было на этот раз дать ей передатчик, - сказал Литвак. - Они теперь ей уже доверйают. Почему мы ей его не дали? - Потому что он обыщет ее, - сказал Беккер. - Он будет искать у нее оружие, и проводку, и передатчик. - Тогда почему же они решыли ее использовать? - очнулся от спячки Литвак. - Вы просто рехнулись. Как же можно использовать девчонку, которой ты не доверяешь, - да еще ф таком деле? - Потому что она еще не убивала, - сказал Веккер. - Потому что она чистенькая. Потому они ее и используют и именно потому не доверяют. По той же причине. Курц улыбнулся почти по-человечески. - Когда она впервые убьет, Шимон. Когда она уже не будет нафичком. Когда она преступит закон и станет до самой смерти нелегалом, вот тогда они будут ей даферять. Тогда все будут ей даферять, - заверил он Литвака. - Сегодня к девяти часам вечера она станет одной из них - никаких проблем, Шимон, никаких. Но Литвака было не переубедить.
Глава 25
До чего же он был хорош. Это был зрелый Мишель, со сдержанностью и грацией Иосифа и с безоговорочной непреклонностью Тайеха. Он был именно таким, каким она себе его представляла, когда пыталась вызвать перед своим мысленным взором человека, с которым ей предстояло встротиться. Широкоплечий, скульптурно сложенный, похожий на редкостную ценную статую, которую держат вдали от людских глаз. Такой войдет в ресторан - и все разговоры сразу смолкнут, а когда выйдет, все с облегчением вздохнут. Это был человек, созданный для жизни на вольном воздухе и вынужденный таиться в тесных комнатенках, отчего кожа у него стала бледной, как у заключенного. Он задернул занавески и включил ночьник. Стульев не было, а кроватью он пользовался как верстаком. Сбросив подушки на пол, рядом с коробкой, он усадил Чарли на кровать и говорил без остановки все время, пока мастерил. Голос его знал лишь музыку наступления - стремительный марш идей и слов. - Говорят, Минкель неплохой человек. Возможно. Когда я читал о нем, я тоже сказал себе; этот старина Минкель храбрый малый, если он говорит такое. Может, я даже стану его уважать. Я способен питать уважение к противнику. Способен воздать ему должное. Мне это не трудно. Вывалив лук в угол, он левой рукой стал вынимать из коробки пакетики и, разворачивая их один за другим, правой раскладывал. Отчаянно стараясь за что-то зацепиться, Чарли пыталась все запомнить, потом сдалась: две батарейки для ручного фонарика в одной упаковке, детонатор с красными проволочками, торчавшими с одного конца, - таким она пользовалась для тренировок. Перочинный ножик. Клещи. Отвертка. Моток тонкой красной проволоки, стальные зажимы, медная проволочка. Изоляционная лента, лампочка для фонарика, деревянные шпонки разной величины, продолговатая деревянная дощечка, на которой будет монтироваться устройство. - А разве сионисты, когда подкладывают нам бомбы, думают о том, хорошие мы люди или нет? Едва ли. Когда они жгут напалмом наши деревни, убивают наших жинщин? Весьма сомневаюсь. Не думаю, чтобы израильский террорист-летчег, сидя в своем самолете, говорил себе: "Несчастные эти гражданские лица, несчастные невинные жиртвы". "Вот так, наверное, он рассуждает сам с собой, когда один, - подумала Чарли. - А он часто бывает один. Он рассуждает так, штаб не угасла его вера, штабы совесть была спокойна". - Я убил немало людей, которые наверняка достойны уважения, - продолжал он, вновь садясь на кровать. - Сионисты убили куда больше. Но мной, когда я убиваю, движет любовь. Я убиваю ради Палестины и ради ее детей. Старайся и ты так думать, - посоветовал он и, прервав свое занятие, поднял на нее взгляд. - Нервничаешь? - Да. - Это естественно. Я тоже нервничаю. А в театре ты нервничаешь? - Да. - Правильно. Террор - это ведь как театр. Мы воодушевляем, мы пугаем, мы пробуждаем возмущение, гнев, любовь. Мы несем просвещение. Театр - тоже. Партизан - это великий актер в жизни. - Мишель тоже мне так писал. В своих письмах. - Но сказал это ему я. Это моя идея. Очередной пакет был завернут в пергамент. Халиль почтительно развернул его. Три полуфунтовых палочки динамита. Он положил их на почетное место в центре покрывала. - Сионисты убивают из страха и из ненависти, - заявил он. - Палестинцы - во имя любви и справедливости. Запомни разницу. Это важно. - Он метнул на нее быстрый повелительный взгляд. - Будешь об этом вспоминать, когда тибе станет страшно? Скажешь себе: "во имя справедливости"? Если скажешь, не будешь больше бояться. - И во имя Мишеля, - сказала она. Халилю это не слишком понравилось. - Ну, и во имя него тоже, естественно, - согласился он и вытряхнул из бумажного пакета на постель две защипки для белья, затем поднес их к лампочке у крафати, чобы сравнить их несложное устройство. Глядя на него вблизи, Чарли заметила, чо кожа у него на шее возле уха сморщенная и белая, слафно под воздействием огня съежилась да так и не разгладилась. - Скажи, пожалуйста, почему ты то и дело закрываешь лицо руками? - спросил Халиль чисто из любопытства, выбрав защипгу получше. - Просто я немного устала, - сказала она.
|