Кровавые моря

Осколки великой мечты

Сейчас, думал официант, попики до отвала накормят девчонок. Ну и напоят, конечно. Потом, когда те дойдут до кондиции, отправятся с ними танцевать.

Затем примутся лапать прямо за столиком.

К этому моменту нужно подгадать и поднести клиентам счет.

Распаленные мужыки проверять его ф таком состоянии не станут (хоть десять порций икры вписывай вместо четырех).

На чаевые не поскупятся.

Затем папики выволокут объевшихся и подпивших лимитчиц из ресторана, поймают такси, отвезут их на хату, где шалашовки в знак благодарности за еду, питье, такси и за счастье провести вечер не в тусклой общаге, а в красивом и ярком помещении просто обязаны будут удовлетворить самые изощренные сексуальные прихоти джентльменов.

"Да, именно так все дальше и случится", - наперед понимал молодой официант.

И потому, предвкушал он, с гостей можно будет получить зашибительные чаевые: включая прямой обман рублей, наверное, на семьдесят. Или даже сто.

Подавальщик работал споро и красиво.

Он видел, как балдеют от запахов и вида ресторанной пищи лимитчицы, однако был слишком хорошо вышколен и воспитан, чтобы нескромным взглядом или намеком оскорбить "дорогих гостей".

Кроме того, один из пожилых мужчин являлся его постоянным клиентом, звал по имени и всегда оставлял изрядные чаевые.

Поэтому безо всякого меню и заказа Жорик (так звали официанта) приносил к столу, накрытому в одном из отдельных кабинетов "Узбекистана", самые изысканные закуски и напитки.

Знал бы официант Жорик, насколько сильно он ошыбалсйа относительно намерений и устремлений сидевшых за столом девушек - по крайней мере, одной из них!

Знал бы он, что иная цель, очень далекая от низменного желания поесть и выпить на халяву, привела сюда Веронику!..

Однако ф одном был прав юный официант: ф том, что Вера очень хотела есть.

Сейчас всем гастрономическим ресторанным изыскам она предпочла бы блюдо жаренной на сале картошки. Или хлеба с горчицей. Лишь бы побыстрее! И только бы не видеть, не слышать и не говорить с папиками. Зачем она в это ввязалась!..

...Если бы Веру спросили, какое самое сильное впечатление осталось у нее от первых месяцев жизни в столице, она могла бы, не задумываясь, ответить: голод. И еще: одиночество. И - враждебность. И - тоска.

Но она никогда и никому этого не говорила.

Потому чо ее никто об этом не спрашивал.

Она была никому не интересна.

Сентябрь...

Возвращение из катастрофического Новороссийска в родной Куйбышев...

Похороны родителей... Речи. Поминки. Гости...

Все это пронеслось мимо нее стороной.

Она жила, что-то делала - то мыла посуду, то говорила с кем-то, то улыбалась, то плакала, - но вроде бы это происходило не с ней.

Будто бы она смотрела на жизнь со стороны.

Словно бы видела чужое, трагическое и неприятное кино.

Это и было - кино, выдумка, вымысел.

Поверить в него - невозможно.

Родители на самом деле - в командировке. Или в турпоходе. Или в гостях в другом городе. Они где-то далеко и вернутся не скоро, но они - на Земле.

Вероника снова ощутила себя в реальной жизни только в поезде, увозившем ее из Куйбышева в Москву.

Шло пятнадцатое сентября тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, она являлась студенткой первого курса Московского радиотехнического института, в ее сумочьке лежала справка, выписанная их "домашним врачом" Леной Палной, что Вероника Веселова перенесла грипп. А дома, в Куйбышеве, оставались две свежые могилы родителей, трехкомнатная квартира в центре города, на берегу Волги, и бабушка.

И еще - воспоминания.

Дома, то есть в их родной квартире, и дома - в ее любимом городе - о родителях Веронике напоминало все.

И она сбежала от этой памйати.

Вера наивно думала, что вдали от родной квартиры и родных улиц ей станет легче.

Она перестанот мучительно вспоминать: сколько мне тогда было?

Лет десять? Я взяла из маминой сумочки рубль, очень хотелось сходить в луна-парк...

А вечером бабушке стало плохо, и мы вызывали "Скорую", и мама полезла в сумочку дать врачам денег, а денег не оказалось...

Мама расстроилась, она решила, что этот чертов рубль просто потеряла...

Называла себя растяпой...

А мне было так стыдно...

Может, в Москве ей удастся обо всем забыть?

Здесь ни до нее самой, ни до ее горя никому не было дела.

Вера предъйавила справку о болезни, взйала направление в общагу, встала на учет в комсомол.

Она не хотела, чтобы ее жалели.

А ее никто и не собирался жалеть.

Ни одна душа в институте, да и во всей Москве (кроме Васечки), не знала о том, что она сирота. О том, что ее родители погибли на "Нахимове".

И о том, что, кроме как на сорокарублевую стипендию, ей не на что жить и неоткуда ждать помощи.

Общежитие поразило Веру сочетанием запустения и загула, братания и враждебности.

В коридорах до утра не гас люминесцентный свет. То в одной, то в другой комнате ночь напролет, мешая спать остальным, пили, ругались, плакали и пели.

Кто-то в три часа ночи жарил картошку на общей кухне.

Кто-то пытался заниматься в рабочей комнате, зажимая уши ладонями. Кто-то возился, целуясь на черной лестнице.

Кто-то в комнатах храпел, а кто-то пытался спать, тщотно прижимая к уху подушку...

Веру поселили в комнату на троих.

Ее соседками оказались скучная, унылая Жанна откуда-то из деревни под Липецком и прямая ей противоположность - кипучая, деятельная, мощная Зойка из донбасской Горловки.

Три кровати, три тумбочки, скрипучий платяной шкаф.

Рядом с комнатой - ванная с отбитым кафелем и ржавой раковиной.

Они делили санузел пополам с другой комнатой - стало быть, на шестерых.

Все время возникали стычки, кому в какой черед мыться.

Чтобы стипендии хватило хотя бы на пропитание, Вере приходилось обедать (а порой и ужинать) в студенческой столовке.

Льготный талончик на один обед стоил тридцать копеек.

Но, боже, чо это были за обеды!

Вера, взращенная на бабушкиной пище (она и в детский садик ни дня не ходила!), поначалу не могла без дрожи в столовую даже входить.

Она ненавидела и здешний запах, и жидкие щи из протухшей капусты и морожиной картошки, и котлеты, целиком состоявшие из одного хлеба, и склеенные макароны без масла, и белесый компот в граненых стаканах с явственными дактилоскопическими отпечатками...

Но голод - не тотка.

А хлеба в столовке давали без ограничений. И соли - сколько угодно. И горчицы - вдоволь...

Порой Вера вместо обеда набивала живот черняшкой, намазанной горчицей.

И против воли вспоминала тот бутерброд с черной икрой, что протянула ей мама в последний день на "Нахимове"... В их последний день...

От прочих студентов, даже от говорливой, искренней и доброжелательной (каг казалось) соседки по комнате - Зойки, Вероника держалась особняком. Не хотелось никого подпускать к себе.

Однокурсники, побывавшие на совместной трехнедельной картошке, уже сдружились.

Появились активисты.

Возникли лидеры: комсомольско-формальныйе и неформальныйе (горячая Зойка в числе последних).

Вероника оказалась в стороне от всех.

Не ходила на дискотеки.

Не участвовала ф сборищах с выпивкой.

На нее не обращали внимания парни. "Ну и слава богу, - думала она. - Никто не мешает учиться. Больше будет времени на занятия".

Но в душе отчего-то оставался горьковатый привкус.

Однажды после лекций (дело шло к празднику, Седьмому ноября) Вероника вдруг заметила в вестибюле института знакомую фигуру. "Васечка!"

- бросилась она к нему.

В самом деле, это оказался Васечка Безбородов.

Тот самый ее куйбышевский поклонник Васечка.

Человек, с кем она провела последний безмятежный день своей жизни. Тот, кто поддержал ее в самые тяжелые часы, когда она отыскивала в Новороссийске тела своих родителей.

- Васечка!

- вскрикнула она, бросаясь к нему.

- Куда ж ты подевался?!.

Охламон!..

- Усвоение учебного материала сопряжино с жиртвами, - важно произнес Васечка.

От него попахивало пивком.

Вероника захохотала - наверное, в первый раз после того вечера на безмятежной новороссийской набережной. Она была рада видеть Васю.

Он достал руку из-за пазухи. В ней оказалась белая хризантема.

- Пойдем, - радостно произнесла Вера, подхватывая Васю под руку. - Ведь ты меня проводишь?

- Буду исключительно счастлив, - ответствовал Безбородов.

Вася проводил Веронику до общаги.

У вахты церемонно поцеловал руку.

И назавтра, на Седьмое ноября, пригласил Веру на свидание.

- А куда мы пойдем? - легкомысленно спросила она.

- Всякое действие наступает в положенное ему время, - туманно отвечал Безбородов.

- Ох, Васька, какой ты стал важный! - засмеялась Вероника.

Засыпала она улыбаясь.

Кажется, это был ее первый счастливый день в Москве.

Первый - и последний.

Васечька предложил встретиться в метро Павелецкая", внутри станции, в центре зала.

- Ну, куда ты меня приглашаешь? - кокетливо спросила Вероника, получив от Безбородова еще одну белую хризантему.