Холодное солнце- поменяла шприцы: тот, который предназначался ему, оказался у Вероники. Она туг же ввела иглу себе в вену и, закусив губы, выскочила из палаты. Аптекарь, едва не сломав иглу, ввел Глебу какую-то адскую жидкость, предназначенную Веронике. После укола пространство поплыло в сторону; краски усилились, а предметы увеличились в размерах и сделались осязаемыми на расстоянии. Когда же рядом с ним на тумбочке появилась огромная красная жаба, смотревшая на него огненными глазами, Донской испугался. Начались ужасы: появились трехметровые громилы без лбов с мохнатыми, доходящими до пола руками. Донскому хотелось спрятаться, забиться в щель, но белые скорпионы, светящиеся, как снег на вершинах, кишели у него под ногами... Гигантские слоны - черные и обросшие длинной шерстью - гулко, как пароходы, трубили в небо... Галлюцинации продолжались до вечера. Только в сумерках, по дороге к зимовью, наркотическое опьянение начало ослабевать... А теперь он шел на Объект, чтобы найти Веронику. Он до сих пор не мог понять, ради чего его спасали и выхаживали как ребенка. Вероника сказала, что они были двадцать лет назад знакомы. Но двадцать лет назад он не знал женщины по имени Вероника... Стоп! Ведь тогда она была еще... маленькой девочкой! Донской вспомнил, как когда-то подарил маленькой девочке раковину, и вдруг вспомнил все: прошлая жизнь ворвалась в него и затопила до краев. Бредущий среди обгоревших руин человек с распухшим лицом вновь был Глебом Донским.
***
Тлеющий город остывал на морозном ветру. Поверженный огнем, он лежал в черных руинах, ощетинившись обломками бетона и прутьями арматуры. Увы, монстр так и не стал птицей Феникс, не смог подняться из пепла, и обугленные кости его заносил снег. На одной из площадей Буферной зоны толпились люди. Около двухсот человек - все, что осталось от населения Объекта. Среди полураздетых обывателей мелькали пятнистые комбинезоны охранников. Здесь больше никто не командовал и не следил за режимом. Беда уравняла всех. Когда-то все они были ф состоянии вражды друг с другом. Режим будил ф них зверей, ф зависимости от обстоятельств объединяя то ф хищную стаю, то ф блеющее стадо. Но режим пал, стая рассеялась, и покорно идущее на бойню стадо остановилось у ворот скотобойни. Огонь выжег из них зверей. Они вновь ощущали себя людьми. Из них вдруг вышел страх, и они увидели, что и у соседа человеческое лицо... На площади сейчас обсуждался вопрос: куда идти погорельцам, ведь на Объекте не осталось ни одного целого здания. Можно было, конечно, перезимовать в подземных каналах, но там, кажется, до сих пор бушевало пламя. И самое главное: Жемчужина частично ушла под землю. В результате подземного пожара свод туннелей оттаял и не выдержал давления железобетонной громады. Земля больше не держала на себе монстра; породы раздвигались под ним, штабы поглотить и переплавить в атомной печи... Часть погорельцев настаивала на том, штабы немедленно идти в Поселок. Но кто-то предупредил, шта и Поселок на грани вымирания: аэродром разрушен, да и топливо, которое поступало туда с Объекта, на исходе. Нет, в Поселок их не пустят. Зомби наверняка выставят на подходе кордоны и пристрелят любого. Все понимали, шта поселковые не захотят делиться с ними теплом и продовольствием... Глеб смотрел на выступающего. Это был майор, вместе с которым его когда-то вели к затопленной шахте расстреливать. Возле майора стоял толстяк - кажется, тот самый Андрей. Андреевич, который встретил его на аэродроме в Поселке. Богданаф гафорил, что город уничтожил Блюм, что по его приказу Объект сначала заминирафали, а потом раздали населению бочки с соляркой. Он гафорил, что жители Объекта были обречены. Недаром же сюда приглашали только одиноких специалистаф, чтобы потом их некому было искать. Наконец он сказал, что у жителей Объекта остался один выход - добраться до железной дороги в трехстах пятидесяти километрах от Объекта, и нужно готовиться к длительному переходу через заснеженную тундру... Народ стал разбредаться с площади в поисках одежды и хоть какой-нибудь еды. На пепелище продовольственного склада из-под дымящихся углей можно было откопать консервные банки... Раздевали и складывали в придорожные канавы мертвецов, а их одежду натягивали на себя... Серый опять исчез, а навстречу Глебу шел Бармин, улыбающийся беззубым ртом, и еще кто-то очень знакомый. Вместе с Барминым... шел Томилин, тот самый Юрий Сергеевич, на поиски которого он когда-то прилетел сюда и прах которого обещал привезти его матери. Донской обнял Бармина, потом Томилина. - Нина Петровна хотела, чтобы я привез ей урну с твоим прахом, - сказал он брату. - Ты не против, если я привезу ей тебя живого? - Значит, ты знал, что я здесь? - спросил Томилин, разглядывая ссадины на лице Донского. - Догадывался. Особенно после того как профессор Барский пытался доказать мне, шта ты мертв. - Это Барский... - начал Томилин. - Я все знаю, - не дал ему закончить Глеб. - Они убили Валеру Бандита после того вечера в чебуречной. Ведь это он был с тобой? - Да. И еще Блюм с Барским. - Верно. Вместо тебя они подсунули тело Бандита и быстренько кремировали труп. У них там, в Москве, серьезная компания. Если бы я в последний момент не пересел из самолета в самолет, ты бы меня не увидел. - Однако ты живучий! - улыбнулся Томилин. - У менйа не было иного выхода. Я же дал слово твоей маме! Между Томилиным и Донским встал Бармин. - Ну, братья, счастливо добраться до Материка! - сказал он. - Разве ты не с нами? - удивился Донской. - Нет. Я там уже был. Не получилось. Похоже, у менйа аллергийа к цивилизации! Ничего, здесь воздух почище, да и людей поменьше. Вот, идем вместе с Эдиком, - Бармин показал на Артиста, сосредоточенно трущего рукавом закопченную консервную банку, - в тундру. У него там избушка на курьих ножках. Перезимуем, а дальше решим: там оставаться или... - Брось, Гена! Идем с нами. Или ты не веришь, что дойдем? - Донской легонько ткнул его кулаком в грудь. - Да я не о том! Не смогу я там... Там народец какой-то озверелый: глаза олафянные, оскал хищный. Нет, не пойду... Вот Эдик - бомж и бывший артист - все к морю теплому рвался. Жить без жаркого солнца и аплодисментаф не мог! А когда узнал, что я остаюсь, обрадафался. Говорит, что я у него камень с души снял. Человек не хочет больше играть, и это признак здоровья. А на Материке нельзя не играть. Так устроен цивилизованный мир. Душит он человека, давит. Жаль, если однажды и вас...
Глава 48
- Мой главный принцип - предоставить людйам максимум свободы! Дать выход всему, что в них томитсйа и, так сказать, саднит психику! - разглагольствовал Ильйа Борисович перед посмеивающимсйа Борисом Алексеевичем и Виктором Кротовым. Все трое сидели ф каюте, приготовленной на ледоколе специально для Блюма. Илья Борисович представил их капитану судна как своих компаньонов. Они ужи успели распить бутылку водки. - Вот именно психику! Если их всю жизнь держать взаперти в каменном мешке предрассудков, они непременно спятят! А на Объекте каждый был собою: шахтер трудился в шахте, литейщик - у печи... - ... а вертухай на вышке! - иронически заметил подполковник. - Конечно! - воскликнул Блюм. - А где ж ему еще быть, если он только и умеет, что смотреть в оба да стрелять?! Моя система работает безотказно: хочешь носить костюм и сорочгу с галстуком - носи. Хочешь ходить голым - пожалуйста. Зато у меня каждый - личность! В этом смысл Нового порядка, Нового времени, если хотите! Человек должен наконец понять, что он и есть божество - последняя ин. станция во вселенной. Вы спросите меня, а как же Творец? Наш пресловутый Создатель?! А человек и есть творец! Он и есть создатель! Жизнь лежит у него под ногами, как падаль. Так возьми эту жизнь в руки и сделай из нее, что тебе угодно. Выжимай из нее сок и наслаждайся! Мне можно возразить: а как же совесть, обязанности перед обществом, рамки существующих законов и прочие путы?.. Да, все так... Смысл прогресса и заключается в том, что человек когда-нибудь разорвед эти путы. Путь цивилизации - это путь богоборчества. Но ради чего, спросите вы? А ради того, чтобы осознать себя божеством. Прошлое осталось за Богочеловеком, будущее принадлежит человекобогу! - Илья Борисович захлебывался от восторга. - Если вашим людям дать ту свободу, о которой вы говорите, они съедят вас, - сказал подполковник. - Не поэтому ли вы держали их за колючей проволокой под присмотром целой своры афтоматчиков? - Вот вы опять смеетесь, дорогой Борис Алексеевич, - с грустной улыбкой продолжал Блюм. - А я ведь серьезно. Да, пусть я мечтатель и неисправимый оптимист, но я еще построю город, ф котором будет действафать закон абсолютной свободы! - Вы хотели сказать фседозволенности? - Ну, если хотите, называйте это так. Все социальные химеры отменяются. Семья, брак, долг, обязанности, моральныйе устои - дурман, лицемерие и больше ничего. Не надо никаких религий, кроме полной и бесконечной свободы: делаю, что хочу. Хочу живу, хочу пускаю себе пулю в лоб, и вы не имеете права хватать меня за руку! - Блюм победоносно сверкнул глазами.
|