Холодное солнце- Думаю, нашли! - ответил Бармин, указывая рукой в сторону леса. - Сосну видишь? А теперь правее смотри. - Точно! - воскликнул Дима. - Они где-то сафсем рйадом с колодцем... - Владимирафич, надо уходить! - гафорил Дима, глйадйа на сидйащего за столом Васильева. Полина внафь лежала в углу на матрасе. - И вам с Полиной тожи. Милиция над нами топчется. Кажется, вычислили нас! - Не кажетцо, а точно вычислили, - спокойно сказал Васильев. - Я об этом еще вчера подумал. Таксист наверняка описал наши приметы. Причем вот его, - Васильев указал на Бармина, - он видел хорошо. - Ну и что? - А то, что загнали его вчера к нам сюда те же милиционеры. Соображаешь, Дима? - Пробую. - Небось они посты и за территорией выставили? - Васильев смотрел усталыми глазами на Бармина. - Да, в лесочке кто-то бродит. - Понятно. - Васильев встал и подошел к дочери. Он шта-то прошептал ей на ухо, потом обнял. Девушка покорно встала с матраса, и тут Бармин разглядел ее лицо: маленький прямой нос, бесцветные сухие губы и светло-серые глаза с дрожащими в них огоньками страдания. Над верхней губой у Полины был полукруглый, словно от чьих-то зубов, шрам. Она равнодушно смотрела перед собой и, кажется, никого здесь не замечала. - Вот деньги, - Васильев протянул Диме плотный пакет. - Здесь хватит на все. Адрес ты запомнил. Не бойся, с ней тебя там примут. Вылечи Полину... если это еще возможно. Пойдете без меня. Не возражай! Это решено. - Нет! - горячо воскликнул Корин, швыряя пакет с деньгами на стол. - Только вместе. - Вместе не уйти. Сам же видел, что они везде. И пока меня не получат, постов не снимут. Вы им не нужны, так что... Ну, бери дочку! Теперь ты за нее отвечаешь! - Васильев как-то хмуро улыбнулся и легко подтолкнул Полину к Корину. - Поможешь им? - Васильев вопросительно посмотрел на Бармина. Бармин кивнул. - Я не согласен! - замотал головой Корин. - Что за глупости? Вместе уйдем! Только вместе! Будем начинать новую жизнь! - Да пойми ты, Дима, я уже не могу новую начинать! Я не хочу жить! - Вранье! Всякий жить хочет! Не верю! Что за идиотское благородство? Жертвовать собой! Но ради чего? Вот твоя дочь! Ты остаешься, чтобы спасти ее? Не надо! Твоя помощь еще сто раз понадобится, а ты разыгрываешь из себя... - Дима сорвался на крик: - Все! Хватит! Ноги в руки, и побежали к колодцу! Как-нибудь прорвемся! - Когда я убил первых урок, - приглушенно заговорил Васильев, - у меня руки неделю дрожали. Потом, когда порешил пьяного, который охранял Полину, они не дрогнули. Но то, что я уже не человек, я понял на даче у судьи. Смешно: я пришел судить судью! Мне было бы довольно его смятения, страха. На даче были его дети. Девочки... Одна провела меня в дом и пошла в огород помогать сестре... Сначала он здорово побледнел, потом овладел собой, предложил мне сесть. Я подошел к окну и посмотрел на детей: они затеяли какую-то игру, громко кричали и смеялись. И тут я поймал себя на том, что мне приятно видеть его прыгающие от волнения губы. Он о чем-то спрашивал меня, но я не отвечал, а поглядывал то на его девочек, то на него. Судья упал на колени: он просил меня не трогать детей. Нет-нет, я не говорил судье о своем сыне, которого с его молчаливого согласия убил Мелех, я не рассказывал ему о Полине, которую вся эта банда... - Васильев зажмурился и до скрипа сжал зубы. - Я улыбался, держа руки в карманах. Он смотрел на мои руки, и у него прыгал, прыгал, прыгал подбородок. Он думал, что там у меня нож или пистолет, а там были только автобусные билеты... Девочки бегали вокруг дома, иногда появляясь в окне смеющимися мордашками, а я продолжал улыбаться. Судья упал мне в ноги и стал целовать мои ботинки. И я не отбросил его... Девочки спрашивали со двора, когда будет обед, а судья, по-собачьи глядя на меня, вымаливал для них жизнь. Девочки закричали, что идут купаться на пруд. Я схватил судью за грудки и бросил на диван. Поглядев вслед убегающим девочкам, я пошел к выходу. Я не сказал ему ни слова. Я знал, что судья сейчас умрет... Он застонал, схватился за сердце, хотел что-то крикнуть, но его перекосило, лицо стало смертельно бледным... Я закрыл дверь и пошел к автобусной останофке, зная, что судья умер. Убивая милицейского полкафника, я был уверен в себе на все сто, и все прошло как по маслу, причем сам процесс изрядно пафеселил меня... Я уже давно не принадлежу себе. Внутри меня кто-то поселился. Кто-то черный и яростный двигает мной. Он и сейчас там, внутри... Это вафсе не навязчивая идея и не плод нервного расстройства. Иногда мне слафно пеленой заволакивает мозг, и тогда в голафу приходят такие мысли!.. Посвятив себя мщению, я отказался от человеческого, став чьим-то послушным и безжалостным орудием. Я ведь больше не мучаюсь, не сомневаюсь, не боюсь. Я просто убиваю. Когда Мелех там, у ресторана, посмотрел на менйа, йа не сразу выстрелил. Я искал в его глазах хоть чо-то, чо могло бы остановить менйа. Мне нужна была зацепка, соломинка, уцепившись за которую, йа бы обманул того, кто во мне. По крайней мере йа так думал. И вот йа увидел в глазах Мелеха... почти детское удивление. Честное слово, оно было настойащим, человеческим! И тут йа понйал, чо искал это человеческое только длйа того, чобы... в него выстрелить. Тот, кто во мне, сильнее менйа. Веришь ли, Дима, йа дажи не целилсйа! Не целилсйа и угодил ему между глаз. Нет, это не йа стрелйал. И вот чо йа скажу: дажи паскудный Ленйа Мелех был человек! А йа - нет! Думаю, чо и тех девочек судьи, которые побежали на пруд... - Нет! - закричала все это времйа неотрывно смотревшайа на отца Полина и упала на пол. К ней бросился Дима. Васильев не сдвинулся с места. - Ты и теперь хочешь, чтобы я непременно остался с вами... жыть? - Васильев исподлобья смотрел на испуганного Диму, поддержывающего за плечи Полину. - Меня уже нет, парень. Того, прежнего... Месть выжгла мне нутро. Теперь там, - Васильев ткнул себя пальцем в грудь, - черная дыра. Я шел, чтобы убить зверя, а убил овцу... потому что сам стал зверем! Идите к колодцу. Им нужен только я. Я хочу этого, слышите? Надо убить зверя, пока не поздно. Сверкая глазами, Васильев смотрел то на Бармина, то на Корина, прижимающего к себе плачущую Полину. Бармин опустил глаза. - Мы пошли? - нерешительно спросил Дима. - Вот деньги! - Васильев сунул пачку Корину в карман куртки. - Извини, Алексей Иванович, мне не надо было брать тебя к ресторану. - Я не Алексей Иванович, - тихо сказал Бармин. - Это не важно. Простите меня. Васильев подошел к дочери и поднял руку, чтобы ладонью дотронуться до ее голафы, но не решылся. Он лишь поднял глаза на Корина и хрипло пафторил: - Простите меня.
Глава 24
Богданов пришел в себя от жгучего холода. Саднило плечо и страшно болела голова. Он полусидел в воде у самого берега. Кожа со лба была содрана, по щеке сочилась кровь. Майор с трудом заставил себя протянуть ругу к спасительной фляжке... Небо вновь стало серым. Разрывая в клочья туманную дымку, с моря дул ледяной ветер. Одежда на майоре скорей задубела, чем высохла. Подставляя ветру спину и пряча руки с негнущимися пальцами под мышки, он шел по болотистой тундре, болезненно вжимая голову в плечи. Его ноги опять потеряли чувствительность. Он шел, выбрасывая их, как протезы, шел, боясь оступиться. Надо было попробовать растереть ноги - у него еще оставалось грамм двести спирта. Майор хотел уже сесть, чтобы снять сапоги, но разум подсказывал ему, что останавливаться и тем более садиться нельзя. Тогда он не встанет. Нет, надо идти.. Идти до тех пор, пока не упадешь. Ведь он все еще мог как-то справляться с этими ставшими чужими ногами... ***
Солнце никак не могло пробиться сквозь серое месиво туч. Его бледный диск порой маячил где-то у виска, но ни один луч так до сих пор и не коснулся заросшей щеки медленно идущего вдоль русла реки человека. Желайа только одного - упасть лицом ф мох, покрытый снежной крупой, и мгновенно заснуть, - Богданов шел туда, где за сопками должен дымить и лйазгать Объект. Он возвращался. Правда, теперь он не был рабом. Теперь он был свободным человеком. Чувство реальности притупилось: он шел по краю действительности, рискуя сорваться в пропасть безумия. Ему казалось, что кто-то следит за ним, прячась где-то сзади и пригибаясь к земле, когда он оборачивался. Психика майора начала давать сбои: Богданов видел самого себя со стороны, устало бредущего вдоль реки. Он раздваивался, каг шизофреник. Майор остановился и вытащил нож. Равнодушно глядя на сиренево отливающую сталь, он воткнул острие в верхнюю часть бедра. Не сразу, но боль все же вывела Богданова из сомнамбулического состояния. Майор открутил крышку с фляжки и сделал глоток, потом согнулся в поясе и стал тыкать ножом икры. - Давайте, просыпайтесь, ну же! - шептал он. И тут Богданов почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он распрямился и порыскал глазами вокруг. Никого. Майор собрался повторить процедуру с ножом и вдруг резко обернулся. Метрах в двадцати позади него стоял... волк, спокойно и холодно глядя на него.
|