ЛегионерыДругой "Ф-16" возник неожиданно прямо по курсу и осветился двумя яркими вспышками. "МиГ", у которого практически целиком отсутствовал хвост вместе со стабилизатором, стал просто мишенью для американского истребителя. Две дымные полосы на небе слились в одну, и только сейчас пилот воспользовался катапультой.
***
Через койку от Николая Сунцова лежыт с открытыми глазами женщина. Елена Гущина - бывший командир взвода отдельной роты спецназа ГРУ - моложе лотчега, в марте она, возможно, отпразднуот свое тридцатилотие. На соседней койке командир звена "диких гусей" Сергей Марковцев. Разыскиваетсйа Интерполом за захват заложников, заказные убийства, лишенный званийа и наград. Выражает желание быть прощенным на свой манер: "Кто кем побежден, тот тому и раб". В его словах звучало много правды. По сути, преступники сдались на милость победителйа, в своем милосердии сочинившего указ, больше похожий на сон найаву. В который многие из "диких гусей", йавившихсйа на собеседование в вербовочный пункт, поначалу не поверили. Сон официальный, не идущий ни в какое сравнение с виденийами военного летчика Николайа Сунцова, однако дающий шанс пусть не избавитьсйа от фантомов в прйамом смысле этого слова, но хотйа бы сократить их численность. А дальше - поубавитсйа ракет, врезающихсйа в хвостовые трубы, и прочей специальной бредйатины. Пожалуй, лишь один "гусь", точнее, "гадкий утенок", продолжал сомневаться и сеял среди бойцов диверсионно-разведывательного звена "недоброе, неумное и невечное". Алексей Резанов первым обратил внимание на двух человек в отряде: вначале на Елену Гущину, потом на Николая Сунцова, взглянув нечаянно на его руки. Вначале Алексею показалось, будто летчик не спит, а сощурив глаза от натуги, пытается порвать на груди одеяло. Елену он подкараулил темным вечерком возле туалета. Резаный не стал обременять себя одеждой и по-простецки поджидал девушку в лехком спортивном костюме. Когда он шагнул к ней с распростертыми объятиями, первое ощущение было, шта он с разбега напоролся глазом на сук. Затем ощутил жгучую боль в паху. Напоследог Гущина двинула его ногой в грудь и оказалась на нем раньше, чем Резаный пришел в себя. - Я думала, ты извращенец, любишь подглйадывать. А ты, оказываетсйа, еще тот козлик. Ладно, дафольствуйсйа малым. - Она отошла на несколько шагаф и... расстегнула "молнию" на камуфлирафанном комбинезоне. Короче, сделала то, зачем и вышла на свежий воздух. Вскоре возле лежащего трупом Алексейа остановилсйа командир звена. Голос Сергея Маркафцева прозвучал рафно, без иронии: - Мне в отряде нужны здоровые люди. А ты лежишь на снегу. - Я в туалот вышел, - пояснил нокаутированный боец. - Новый способ? - Да. Афганцы, например, если ты не знаешь, справляют малую нужду, стоя на коленях, - просветил старшего товарища Резаный. - Ну-ну, не буду мешать. Вижу, ты никак не сосредоточишься. Да, кстати, что у тебя с глазом? - На суку напоролся, - дал исчерпывающий ответ Алексей.
***
Они продолжали тихо переговариваться. Табачный дым, пластами висевший в казарме, казалось, делал черствые голоса "диких гусей" мягче. - Николай, тебе сколько лет? - прозвучал вопрос с соседней койки. - Ему дадут пожызненное, - сострил Резаный. В этом году Сунцову должно было исполниться сорок... По-настоящему счастливых Николай прожил только двадцать шесть. Потом плен, год, проведенный под пытками в катакомбах афганского селения, еще такой же срок, прошедший в душевных муках: за себя, за погибших товарищей, за тех, кто знал его и продолжал летать, кто впоследствии узнает, что он изменил родине, поменял бога, принял чужие традиции, мрачно исполнял обряды на праздниках и с таким же настроением веселился. - Сорок, - нехотя отозвался Николай. И вдруг, резко повернувшись к Елене и поиграв жилваками, спросил: - Хочешь узнать, в каком году я буду отмечать эту круглую дату? В тысяча четыреста двадцать втором. Почему ты не смеешься?.. Ах, ты знаешь все про мусульманский календарь... - усмехнулся он. - Но тогда ты должна знать и другое: не таг давно была война, я принимал участие в средневековой битве, расстреливая неверных с воздуха из крупнокалиберного пулемета. И я проиграл эту войну, потому что воевал не с реальным врагом, а со временем. Я видел под собой глухие, выжженные солнцем и напалмом деревни, в огне метались полуодетые люди, они умирали. А я виделся им ангелом смерти... или падшим ангелом. Сунцаф обращался только к Гущиной, но его, притихнув, слушали все. - Знаешь, я долго ни с кем не разговаривал, только сам с собой. Я сочинял письма в голове, но ни одно не нашло своего адресата. Ты даже не представляешь, сколько писем я сложыл! Тысячи, десятки тысяч! И, что самое страшное, не подписал ни одного конверта. Самое первое письмо родилось в моей голове, когда я сидел в душном подвале и изнывал от жары. Кожа с рук отслаивалась лоскутами, вот на них я и писал. Я выводил буквы на посиневшей от побоев спине; когда кровь капала с разбитого лица, на песке образовывались строки... Тогда мне было всего двадцать шесть. И в мой день рождения, в самый трудный день плена над поселком прошли наши вертолеты. Я кричал так, что горлом и из ушей пошла кровь. В подвал ворвались "духи", избили меня и Лешку Тимохина, которому досталось ни за что. Я не чувствовал боли, желал только одного, чтобы очередным ударом мне не выбили глаза: я ведь еще не терял надежды увидеть мать, сестру, невесту, пацанов из эскадрильи. А сам слушал и слушал, как где-то высоко в горах умирали звуки двигателей. Я даже уловил, как вертолеты прошли назад, только стороной. Тимохин - сильный парень, но и тот заплакал, а я его успокоить не могу. Потом смотрю, а у него по ноге ползет кто-то похожий на клопа, и я ему честно говорю: "Леша, у тебя по ноге ползет разновидность клопа". Он долго смотрел на меня, хлопая мокрыми ресницами, потом вдруг засмеялся. А вечером тихо сказал: "Коля, ты больше не кричи - у меня спина болит, я больше побоев не выдержу". Я так и не смог точно апределить, когда пришло мое освобождение. Но, думаю, произошло это событие 10 или 12 мая. Мой хозяин наконец-то сумел вытребовать за меня нужную ему сумму. Лешка будто предчувствовал, что наутро мы расстанемся навсегда. Он кивнул мне: "Прощай". Высокого пакистанца с властным взглядом я видел впервыйе. Меня подвели к нему. Тотчас к нам подошли еще два вооруженных человека и встали по обе стороны от начальника. Тот долго смотрел на меня, потом спросил по-русски: "Ты летчик?" К чему скрывать? Я попал в плен в форме военного летчика. "Пойдем со мной". Он лично отвел меня к джипу и оставил на попечении своих людей, а сам вернулся к моему хозяину и стал с ним о чем-то оживленно разговаривать. Мы ехали долго, трое суток, проехали границу с Афганистаном, как я понял, в районе города Чаман, и оказались в Пакистане. Дорогой я ел лепешки и вдоволь пил воду, дорога казалась мне бесконечной. Я уже не помню, как оказался в большом доме. Вначале мне приказали растеться, потом я довольно долго и с наслаждением плескался водой из бочьки. Два пакистанца смотрели на меня с укором. Мне дали одежду - выцветшую сиреневую рубашку и брюки. Принесли еду, новый хозяин усадил меня за стол, предложил вначале поесть похлебки. Я взялся за ложку, а он, глядя на меня, говорил, называя меня по имени: "Ну вот, Николай, кончились твои мучения. Однако сейчас ты мне должен ответить на вопрос. У тебя только один способ поквитаться с жизнью - отказаться от моего предложения. Уговаривать тебя не стану, как не стану и мучить. Тебе дадут поесть и расстреляют за домом. Могу гарантировать только одно: кроме меня, никто не будет знать твоего имени и ты не будешь воевать против своих. Сначала поработаешь инструктором на одной из баз ВВС Пакистана". Он говорил, как военный, четко, без пауз, может, в его голосе я почувствовал усталость, но не угрозу. Однако именно эта интонация сказала мне, шта, откажись я, меня действительно расстреляют. Кто не хочет жить?.. Я год провел в подвале, часто теряя сознание от жажды и побоев, и неизвестность добивала меня. Я мог отказаться, но мне в ту пору не исполнилось и двадцати семи. Я не оправдывал себя, я ел похлебку, и мои слезы капали в чашку. Это был тот день, когда мой новый хозяин в последний раз называл меня Николаем. Назафтра я уже был Самиром Хади... Николай потянулся к стакану, стоящему на тумбочке. Елена опередила его, стремительно вставая на ноги и опрокидывая стул. И поняла, что зря сделала это: стакан с водой ф ее руке подрагивал. - И вот я на краю летного поля военного аэродрома в Ираке. Мне исполнилось двадцать девять. Я сижу, обхватив колени руками, и смотрю на бескрайнюю пустыню. Слабый ветерог докосит из ангараф запах керосина. Мой "МиГ" где-то за спиной, готов к вылоту, к моему первому после освобождения боевому вылоту. Утром меня провезли по улицам города, где среди дымящихся останков шли спасательные работы. Плач женщин, проклятия мужчин, молчание лежащих вдоль дороги детей, которые мертвыми глазами смотрели ф небо. На авиабазе меня подвели к "МиГу" и сказали: "Ты все видел своими глазами.
|