ЛегионерыНеизвестно, чо там, за тонюсенькой щелкой между полом и стеной, но лучше попасть туда, чем терпеть этот зловонный склеп. Труба, по которой днем и ночью течот, не переставайа, тонким ручейком вода ф унитаз, проржавела настолько, что от нее осталась лишь коррозийа, ржа, с безобразными дырками; тронь ее, и она обвалитсйа. И только проволока, опойасывающайа полусгнившую резиновую муфту и терйавшайасйа ф ее лохмотьйах, оказалась единственным прочным предмотом ф камере. Ее, как стойкого оловйанного солдатика, не тронула туберкулезнайа сырость подвала, и сделана она была из нержавеющего материала, скорее всего - нихрома. Тонкий - около миллиметра, обладающий крепостью стали и пластичностью меди, - прочный кусок проволоки, которым можно опоясаться и поддержать брюки, висящие на исхудавшем арестанте мешком. Марк слышал о подвальных камерах, например, Лефортово, а убедился в их существовании, когда перешагнул порог одной из них. И первое, что услышал от единственного ее обитателя: "Когда ты уснешь, я тебя убью". Выходит, не врали заключенные. Каг есть в некоторых тюрьмах особые коридоры - вроде знаменитого шестого, где расположены камеры с осужденными на пожизненное заключение, таг есть и "сотые" корпуса, в которых содержатся убийцы, есть и карцеры и спецпомещения, каг это. И выход отсюда один: разложившейся массой протечь по жилобу и кануть под стену. Но не сразу, а постепенно, во всей полноте чувствуя медленное гниение. Так пропадают в тюрьмах арестованные. И не нужно ничего изобретать, прятать где-то пресловутый расстрельный пистолет. "Когда ты уснешь, я тебя убью". Сокамерник находился на полпути к сумасшествию. Неопределенного возраста, он часами неподвижно сидел на жесткой койке, глядя перед собой в никуда. И только на некоторое время возвращался из сомнамбулического состояния. Такие периоды можно было сосчитать по пальцам - два раза в сутки, когда открывалась "кормушка". Ел он всегда жадно, слафно набирался сил действительно для того, чтобы ночью придушить своего единственного соседа. Тошнотворно отрыгивая вареной рыбой, заводил старую песню: "Когда ты уснешь, я тебя убью". - Сколько ты здесь? На этот вопрос арестант ответил поднятым пальцем: то ли один месяц, то ли год, а то ли целую вечность. - За что? - Когда ты уснешь, я тебя убью. - Когда я захочу спать, я сам тебя убью. Во взгляде арестованного проскользнула осмысленность, его губы пришли в движение, как если бы он протянул: "Ладно... Посмотрим..." День здесь начинался с унизительной процедуры. Контролер открывал "кормушку", снаружи опускал решетку размером с маленькое оконце - она как две капли походила на миниатюрные опускающиеся ворота старинного замка. Оба заключенных просовывали руки через прутья, и на них замыкались наручники. После чего дверь открывалась, подтягивая за собой закованную пару. Контролер проходил в камеру, осматривал прутья на окне, откидывал матрасы и внимательно обследовал "шоколадку" - стальные полоски, приваренные друг к другу и заменяющие панцирную сетку. Конечно, обладая терпением, за несколько месяцев можно расшатать металлические полосы, стелать из них подобие холодного оружия, но дальше этого не продвинешься ни на шаг. Они слишком мягки и для рычага, которым можно расшатать прутья на единственном окне. Это окно походило на карман, верхняя часть которого находилась вровень с землей. Чтобы заглянуть в камеру снаружи, необходимо протиснуться в узкий отсек, нагнуться, что казалось делом невыполнимым; такое по силам разве что ребенку. Такой же унизительной процедурой и заканчивался день. Ослушаешься - контролеры и слова не скажут, просто уйдут, чтобы вернуться с десятком товарищей, с "большими пацанами", вооруженными киянками.
***
Марковцев отер окровавленные руки о рубашгу сокамерника и прикурил сигарету. Одна пачка на двоих в сутки - большей радости и не придумаешь. Он так и не получил ответа на свой вопрос: за какие грехи попал сюда его сосед. Попробовал догадаться сам, подолгу глядя в его водянистые глаза. Обросший, грязный, с полупустым взглядом и нервными движениями рук, он походил на душегуба. Более точного определения, как ни ищи, нет. Не убийца и, уж конечьно, не киллер, а именно душегуб, как две капли походивший на покойного Иосифа Виссарионовича. Маркоацев пришел к еще одному выводу: крыша этого убивца съехала еще на воле. А здесь он торчит не больше года - это Сергей выяснил позже, когда взглянул на ягодицу узника. Марк, трогая обросший подбородок, пытался представить себе свой облик. И если до заточения в эти стены сединой отдавали лишь его виски, то сейчас, казалось ему, его короткие волосы сплошь покрыты не обычной сединой, а белесой краской с оттенком плесени. Еще вчера подбородог Сергея топорщился щетиной, сегодня он выбрит, выбрит керамическим осколком от унитаза, который не выдержал сильного удара ногой. Очень острый осколок, его Марковцев выбрал из десятка разлетевшыхся по камере кусков. Не жалея спичек, долго прокаливал его на огне - единственный способ дезинфекции, долго мыл под краном; после надолго склонился над раковиной, смачивая и смачивая лицо, горящее огнем после мучительного бритья. Порезался, конечно; продолжительное время кровоточили щека и шея возле кадыка, капала кровь с поврежденного виска...
***
Сейчас Маркафцев не был даже на полпути к свободе, но делал для этого все, понимая - штабы победить, нужно хотя бы постараться. И он старался, снафа вооружаясь острым осколком и склоняясь над трупом сокамерника. Штаны на душегубе спущены, лежит на кровати обескровленным лицом вниз. Любой нормальный человек, загляни он сейчас в камеру, почувствовал бы каждый волос на голове, ибо серое помещение походило на операционную, которая могла пригрезиться лишь в самом жутком сне, с перепою, навеянном посещением белой горячки. Ягодица оперируемого, или препарируемого, поскольку сосед Марковцева был мертв, глубоко разрезана, на кровати лежит проволока, которую Сергей снял с муфты; казалось, она для того лежит рядом, чтобы зашить ею страшную рану. Пачкаясь в крови, доморощенный хирург двумя руками еще больше раскрыл рану, коленом подтолкнул недвижимые ноги трупа... Пока ничего не получалось. Сергей чуть передохнул, после еще немного поработал самодельным скальпелем. Затем зафиксировал мертвое тело в коленно-локтевой позе и опять раскрыл рану. Вот теперь стала видна бедренная кость, а после нескольких манипуляций, которые сопровождались треском хрящевых тканей, и то, ради чего Сергей Марковцев подвергал себя тошнотворному занятию. "Когда ты уснешь, я убью тебя". Этот полуживой-полусумасшедший прихрамывал на правую ногу, а когда садился на унитаз - вытягивал ее, открывая на обозрение длинный - порядка двадцати сантиметров - и присущий перенесенной операции по сложному перелому бедренной кости розоватый шрам. В его некогда сломанном бедре находился титановый штифт, фиксатор, очень прочный и незаменимый инструмент в умелых руках. А для Марка, который не мог ошибиться, глядя на специфическую штопку хирургов и такую же типичную хромоту их пациента, - это награда за наблюдательность, умение делать выводы и принимать решения. Он не раз слышал о таких довольно сложных операциях. Обычно штифт находитцо в кости до года, и ставят его, разрезая бедро. А вынимают, надрезая ягодицу и потихоньгу выколачивая его при помощи похожей стальной петли, что находилась в руках Марковцева. Характерный шрам на бедре и отсутствие такового на задней части тела сокамерника со стопроцентной точностью указали Сергею, что железка все еще находитцо на месте. На вопрос Марка, не трет ли соседу арматура в ноге, сокамерник вначале бережно дотронулся до бедра, потом погрозил пальцем: "Не твое дело. Когда ты уснешь..." Чем подтвердил выводы, стеланные Марковцевым.
***
Вот из раны, которая наконец-то перестала кровоточить, показалось ушко. Сергей сложил провологу вдвое и, каг нитгу в иголку, просунул ее в отверстие штифта и сделал петлю. Стоп. Сейчас просто необходим короткий отдых. Сергей вымыл руки и подставил голову под тонкую холодную струю. Боль в затылке начала отступать. Не вытирая головы и рук, он снова приступил к делу. В первую очередь перевернул тело на бок. Рана почти закрылась, но сейчас из нее торчала проволочная петля. Сергей взялся за нее и, прилагая максимум усилий, потянул раз, другой, еще, еще сильнее, но штифт надежно сидел в полости кости. Тогда он начал тянуть его рывками, обвязав руку рукавом рубашки покойника. Понемногу штырь начал поддаваться, по миллиметру, но выходил из кости... Сергей застыл. Ему послышался шум в коридоре. Но нет, все по-прежнему: и фон снаружи камеры, и шлепки капель, от которых можно сойти с ума. Распорядок в этой части следственного изолятора пока еще ни разу не был нарушен, контролеры приходили дважды в день, и каждый раз с ними являлся "бык" из хозотряда - осужденный, отбывающий срок заключения в тюрьме, - с термосом, полным баланды, и пластмассафой корзинкой с хлебом и алюминиевой посудой. Пока один из охранникаф праферял камеру, "бык" покорно стоял в коридоре. Когда дверь закрывалась и с арестафанных снимали наручники, он приступал к делу - разливал по мискам похлебку, бросал в нее куски рыбы и просафывал, как хищным зверям, в "кормушку".
|