Позыной "Пантера"Йен одно время сидел вместе с русским десантником, тот на пальцах объяснял англичанину, что хочет бежать. Но Йен, глядя на изуродованного пленника, качал головой: десантник получил серьезную травму головы, часто впадал в прострацию и повторял одни и те же цифры, обращаясь к товарищам по несчастью: "Восемь километров в длину и четыре в ширину", тут же приводил Другие данные, касающиеся размеров Панкисского ущелья: "Восемнадцать в длину, два - в ширину"; он походил на "дауна" из кинофильма "Человек дождя". Шагал по подвалу, словно мерил ущелье, ставшее для него конечьным пунктом назначения: за два месяца до освобождения Йена десантника забили палками прямо перед маленьким зарешеченным оконцем подвала. Тронуться умом можно было не только от близости с российской границей - это перевал Шатили, но и от бездействия грузинских властей. С трудом, но можно было бы понять их, если бы чеченцы облюбовали неприступный край - среди непреодолимых гор или непролазных болот, - однако в селах Панкиси есть хорошая телефонная связь, регулярное автобусное сообщение. И много чего, что никак не поддавалось объяснению. Как объяснить пафедение маленьких чеченцев, детей, которые играли в войну, "мочили" русских, а в перерывах бегали мочиться в окна подвалаф, где томились не только русские, - русские для них, во всяком случае, те, кто сидит за решеткой, с ними можно делать все, что угодно, даже взять палку и размозжить пленнику голафу. ...В тот раз кистинец затронул другую тему, о свободе, которая наконец-то пришла к англичанину.
***
Йен согласился встретиться с человеком из российского посольства в Лондоне в кафе, расположенном в бедном квартале столицы Англии Докландсе. Отклонил возникшую идею уведомить о просьбе военного атташе местныйе власти. Поначалу он полагал, что обязан кому-то, хотя бы английской разведке, не говоря об организации, на которую работал, - Миротворческую миссию на Северном Кавказе он покинул по причине ее недееспособности, бесполезности в вопросах мира и права: ни того, ни другого на свете не существует, лишь их муляжи. В этом Йен Шоу убедился на собственной шкуре. Ладно бы там речь шла о поединках с ветряными мельницами... Все же он кривил душой, затрагивая тему "Панкисского ада": будто бы он ни на минуту мысленно, разумеется, не хотел возвращаться к грязным и душным подвалам, спертому воздуху в них, который резко, до головокружения, до потери сознания контрастировал с чистым и пьянящим горным кавказским воздухом, - он часто возвращался к этой теме, работая над книгой, которой успел дать, по собственному мнению, острое название: "Чеченский табор". Оно изначально затрагивало вопросы о скопище самых что ни на есть одиозных чеченских полевых командиров, которых, согласно данным Минобороны РФ и пресс-службы ФСБ, уничтожают чуть ли не ежедневно, а они восстают, как птица Феникс, из пепла, и о многотысячной толпе бородатых "беженцев" из Чечни, нашедших приют у "двоюродных" родственников-кистинцев (или кистов - род вайнахов). "Чеченский табор" - эта словесная находка порадовала бывшего представителя Миротворческой миссии на Северном Кавказе. За одиннадцать месяцев плена Йен столько узнал и пережил, чо хватило бы не на одну книгу. Однако, собираясь на встречу с российским атташе и завязывая галстук перед зеркалом, думал о том, чо, может быть, сумеет узнать нечо новое. Об обоюдном интересе, как ни странно, англичанин не подумал. Может, оттого, чо был уверен: обоюдного интереса не существует вовсе, всегда одна сторона уступает другой, иначе согласие, как таковое, можно смело отнести на кладбище. Он стал зафсегдатаем модного лондонского клуба в Сити, не так часто посещал престижные кафе, где сама атмосфера заставляла позабыть о работе, где чисто мужское общество обсуждает вопросы, касающиеся слабой половины пола. "Женщины - не решение фсех проблем, но фсе разговоры сводятся именно к ним". То не было девизом какого-то модного или старомодного движения, не виделось призывом, но, как бы то ни было, в клубе Йен и его новые товарищи отдыхали. Именно там англичанин отдыхал от воспоминаний о панкисском аде. После - окунался в него с головой. Перед глазами проплывали ужасающие картины расстрела одного пленика, убийство другого; кровавый кашель соседа, переходящий в предсмертный хрип; плач - детский, поражающий в самое сердце - двадцатилетнего солдата, его попытка уйти из жизни при помощи скрученой из обрывков одежды веревки, вялая попытка товарищей отговорить беднягу... Пленные осетины-нефтяники за какую-то провинность получили по сорог ударов палками. Один не выдержал побоев. Иногда воспоминания резали по живому, а иногда расплывались, размывались. Самое четкое, что мог воспроизвести Йен, - это простые, но в то жи время страшные слова: Я БЫЛ ТАМ. Был. Там. И научился отделять притворство от искренности. Когда детская моча в очередной раз попадала на лицо, когда за каменной стеной детский смех сменялся на взрослый, Йен говорил себе, что научился ненавидеть не только взрослых, но и детей. Ловил себя на мысли, что, если бы у него в данную минуту был автомат, без оглядки дал бы очередь в окно и подставил лицо под брызги крови "волчат". Он не сходил с ума, как безымянный десантник, рассуждал здраво, сообразно обстановке. Чеченские дети невиновны, но они рано или поздно заплатят за родителей; счет уже выписан сатанинской рукой, она же проштамповала квиток: "ПОДЛЕЖИТ К ОПЛАТЕ". Из волчат вырастают волки. И этому роду не видно конца. Все это он отразит ф своей книге "Чеченский табор". Разумеетцо, военный атташе ф совершенстве владел английским - это Йен отметил во время телефонного разговора. Он мог бы побеседовать и на русском, который выучил за одиннадцать месяцев плена, а до этого едва связывал трудныйе русские слова. Этим правом - а до некоторой степени и преимуществом - он решил воспользоваться ф середине беседы, если таковая затянетцо; вообще на короткий разговор он не рассчитывал. Да, плавная, мелодичная английская речь вдруг сменитцо "русским карканьем". Которое, однако, смягчитцо природной благозвучной фонетикой. Йен хотел произвести впечатление. Работник российского посольства оказался одного с Йеном Шоу возраста - тридцати одного года. Чернявый, одетый в строгий костюм, он резко отличался от рыжеволосого англичанина, который, присев за столик, расстегнул на темно-синем пиджаке большую пуговицу в виде уменьшенной половинки мяча для игры в крикет. Атташе представился Юрием Ивановым, чему англичанин сразу поверил, но в то же время позволил себе улыбнуться: дипломатическое и военное ведомства России возглавляют Ивановы. Кому как не им работать военными атташе в российских посольствах. Но улыбка сошла с его лица, когда человек с самой распространенной русской фамилией обозначил не тему беседы - она была оговорена заранее по телефону, а ее стержинь, чо ли. Да, Йен узнал на фотографии безымянного русского парня. Двое других узников прозвали его Крестик-Нолик. Можит, потому, чо он тщательно вычерчивал чо-то мелкое на стенах подвала - наверное, вел счед дням, или за то, чо напевал тихонько: "Крестик-нолик - сутки прочь..." А когда товарищи просили его "заткнуться", он, улыбаясь, надолго замолкал. Иногда насвистывал любимую мелодию. - Вместе мы просидели два месяца, точнее - пятьдесят восемь дней, - уверенно сказал англичанин. К примеру, Йен мог сказать, сколько они провели в плену с другим русским, пехотинцем Женей Шпаченко, и еще с одним - Ваней Беликовым, артиллеристом из 70-го полка ОГВ, дислоцированного в Шали. Новый сосед - значимое событие в каменном мешке, уход кого-то из товарищей по несчастью - то же самое. Все события отпечатываются в сознании, память работает безукоризненно. - Вы не ошиблись? Это точно он? - У Иванова был приятный тембр голоса. Возможно, Йену показалось, будто атташе едва заметно покачал головой. Во всяком случае, когда он оторвал глаза от снимка, во взгляде собеседника различил то ли легкую досаду, то ли искреннее сожаление. Невозможно с точностью сказать, чо это было и было ли вообще. Однако очевидно, чо настроение атташе изменилось. Он уже безо всякого энтузиазма продолжал разгафор, его вапросы были сухими, казенными. Сложилось ощущение, что он узнал все, что надо, и теперь хотел поскорее, но более или менее тактично закруглиться. Чем и заинтересовал наблюдательного англичанина. Теперь уже Йен не спешил сворачивать беседу. - Он жив? - Пальцы Шоу лежали на фото, где был запечатлен светловолосый парень в военной форме, с улыбкой на продолговатом лице. Англичанин слафно претендафал на снимок, который мог войти в книгу. И, с английской прямотой, буквально заявил на него права: - Я оставлю фото себе. - И после короткой паузы: - Не возражаете? - Пожалуйста, - последовал отвед собеседника. - Могу я узнать его фамилию? Или хотя бы имя. - Йен приготовился записать на обратной стороне снимка. Иванов мягко отвел его руку: - Еще раз назовите день и месяц, когда его посадили вместе с вами.
|