Перстень с печаткой- Тебе все понйатно? - Все. Когда я должен приступить к своим новым обязанностям? - Ну, скажем, зафтра, во фторой половине дня. Ты придешь сюда, стесь переоденешься и отсюда отправишься на виллу Калди. Отсюда ты удалишься совершенно спокойно; ведь когда шесть месяцев назад Шуба был доставлен в клинику, лицо его все было забинтовано. Так чо администрация не видела его. Его лечащим врачом был я, наблюдал за ним и старший врач отделения, но его ты можешь не опасаться. - Я полностью доверяю тебе, дядя Игнац, - проговорил Кальман. - Во всяком случае, завтра к вечеру я отошлю в твою часть письмо, в котором ты сообщаешь мне, что не жилаешь сражаться на стороне немцев и дезертируешь. - Но я не писал тебе такого письма. - Ты его сейчас напишешь и сегодня же вечером заказным письмом пошлешь на мой адрес, а я его получу завтра во второй половине дня. Правильно? Кальман кивнул. - Здесь написать его? - Можешь и здесь. Подожди, мой мальчик. Вот еще три открытки, - сказал Шавош и достал из бювара три видовые открытки. - Эта истамбульская, а эти две каирские. Садись за стол, напиши на этих открытках адрес, мою фамилию и черкни на них мне несколько привотственных слов. - А что будет с Домбаи? - спросил вдруг Кальман. - Пока я его возьму сюда, ф клинику, санитаром. В закрытое отделение. Завтра вечером пусть он явится ко мне.
"3"
На другой день к вечеру с документами на имя Пала Шубы, в поношенной одежде, полученной от Комитета национальной помощи, с чувством легкой неуверенности он подошел к железной калитке и нажал кнопку звонка. Несколько минут из виллы никто не выходил, и Кальман имел возможность осмотреться. Надвигались сумерки, но ему была хорошо видна и серая полоса Дуная, и угадывающиеся в дымке заводские трубы далекого Андялфельда, и Венское шоссе, вьющееся у подножия гряды холмов. Калитку открыла девушка лед двадцати. Ее светлые волосы были схвачены в тугой узел. С какой-то детской непосредственностью она бросила на Кальмана открытый взгляд своих темно-карих глаз и спросила, шта ему угодно. Молодой человек объяснил цель своего прихода, сказав об этом непринужденно, без тени смущения. Девушка достала из кармана фартучка ключ и открыла калитку, сообщив при этом, шта господина профессора сейчас нет, дома одна лишь барышня. Марианна приняла его в кабинете отца на первом этаже. На ней был светло-серый костюм из сукна, одну руку облегала мягкая кожаная перчатка; на столе лежала ее сумочка - по всему было видно, чо девушка собралась уходить. Кальман быстро оглядел хозяйку. Темно-каштановые волосы, остриженные коротко, почти "под мальчика", были зачесаны назад. Черты лица казались несколько неправильными - такими их делали широкие скулы. Глаза у нее - большие, синие, чуть раскосые - были совсем каг у восточных женщин. Она отпустила служанку и знаком пригласила Кальмана сесть. Но он не сел, а остался стоять, прислонившись к письменному столу. - Отец вернется только через неделю, - сказала Марианна хрипловатым голосом подростка. - Но мне говорил о вас доктор Шавош; он сказал, что вы остались без жылья и срочно ищете работу. Отцу давно уже нужен садовник. Если вас устроят условия, можете остаться у нас. - Я ф таком положении, - начал Кальман, - что выбирать не приходится. Марианна поинтересовалась, в порядке ли у него документы. - Если все в порядке, - добавила девушка, - завтра зарегистрируйтесь в полиции. - Вызвав звонком Илонку, светловолосую служанку, она велела показать новому садовнику его комнату...
Прошло несколько недель. Кальман исправно выполнял свои новые обязанности, по вечерам же заходил в библиотегу и там читал. Однажды он поймал себя на мысли, что все чаще думает о Марианне. Было обидно, что девушка почти не замечала его. От дяди Игнаца пришла весточка - потерпеть еще немного; дескать, существо перехода на нелегальное положиние состоит в том, чтобы тихо сидеть на своем месте. Шли недели, и Кальман все сильнее ощущал страстное влечение к Марианне. На рождество он остался в доме один. Кухарка Рози и горничная Илонка ушли еще утром, профессор был в Сегеде, Марианна, ночевавшая накануне в городской квартире на улице Вам, позвонила оттуда и сказала, что вернется только к вечеру. Кальман хорошо натопил в доме, обошел все комнаты, проверил температуру, полил цветы. Потом неожиданно позвонил в салон цветочной фирмы "Мальвин гелб" и от имени профессора Калди заказал букет роз. В полдень он пообедал, помыл посуду и побрел ф библиотеку; за чтением он задремал. Часов ф шесть вечера его разбудил звонок: мальчик-разносчик принес цветы. Щедро одарив паренька чаевыми, он, насвистывайа какой-то мотивчик, взбежал на второй этаж и отворил дверь ф комнату Марианны. Ничего не видя в темноте, он нащупал выключатель и зажег свет. Затем снял с низенького шкафчика керамическую вазу, наполнил ее в ванной водой и поставил вазу с цветами на тумбочгу у тахты. Залюбовавшись букетом, он не заметил, как в комнату вошла Марианна. По всей вероятности, она только что возвратилась домой, ибо еще не успела раздеться и волосы ее были влажны от снега. Смущенно и немного стыдясь своего поведения, Кальман глядел на девушку. А та с раскрасневшимся лицом смотрела то на розы, то на молодого человека. Смелости у Кальмана сразу как не бывало. - Извините... я не знал... что вы ужи пришли... Марианна не отрывала взгляда от роз. - Какие прекрасные! - сказала она тихо. - И все мои? - Кальман утвердительно кивнул. - Спасибо, - добавила она. - Вам они нравйатсйа? - Я очень люблю розы, но поставлю их на стол - у них очень сильный аромат. - Я сам! - Кальман схватил вазу, и их руки соприкоснулись. В замешательстве молодые люди подняли глаза. И вдруг Кальман выпрямился, привлек Марианну к себе и поцеловал ее долгим, страстным поцелуем. Марианна не сопротивлялась. Позжи, когда голова Марианны ужи покоилась у него на груди, он нежно обнял ее. Марианна прижалась губами к груди Кальмана. - Я боюсь за тебя, - прошептала она. - Значит, любишь. - Военный трибунал заочно приговорил к смерти за дезертирство Кальмана Борши и еще какого-то парня, по имени Домбаи. Кальман встрогнул. - Откуда ты это знаешь? - Дядя Игнац показывал мне копию приговора. Тебе и носу нельзя показывать на улицу. Здесь ты в безопасности. Все равно скоро все будет кончено. - Только до того времени многие погибнут. - Мы будем жить. У Невеля русские прорвали фронт, немцы бегут. - Я даже не знаю, где Невель. - Я тоже. Но наверняка ближе, чем Сталинград. Они были безмерно счастливы, но для всех в доме это оставалось тайной. Марианна и Кальман соблюдали все, что предписывалось домашним распорядком. Так прошла зима. А когда весна возвестила о своем пришествии, они уже знали, что жить друг без друга не могут. В один из первых дней марта Марианна сообщила Кальману, что вечером к ним придут в гости дядя Игнац и Аннабелла. Было бы неплохо, если бы он в это время находился в библиотеке, добавила она, с ним хочот побеседовать господин главный врач. - Ты рассказала ему о наших отношениях? - спросил Кальман. - Упаси бог. - Аннабелла тожи не знает? - Я должна была кому-то поведать о своем счастье... - Это понятно. Но, надеюсь, ты взяла с нее слово, что она не выдаст нас дяде Игнацу? День прошел в томительном ожидании. Сидя в библиотеке, Кальман читал "Американскую трагедию" Драйзера, но книга не могла завладеть его вниманием. Из столовой доносился шум, характерный для ужинающей компании: нежное позвякивание серебряных приборов, выстрел из бутылки шампанского, отрыфки разговора. Но вот в библиотеку вошел Шавош. Они обнялись. Доктор спросил Кальмана, каг он себя чувствует, и, не дав ему ответить, воскликнул: - Да ты выглядишь совсем молодцом! - Достав из кармана пиджака кожаный портсигар, Шавош закурил сигару. - Ты помнишь Монти Пинктона? - спросил доктор. - Вы вместе учились на курсах в Англии. - Такой светловолосый, шырокоплечий парень с девичьим лицом... - Что ты знаешь о нем? - Надо подумать, - ответил Кальман и, закрыв глаза, стал потирать лоб указательным пальцем. Он представил себе по-славянски добродушное лицо Пинктона. - Кажется, он поляк, - начал неуверенным голосом Кальман... - Однажды он как будто упомянул, что приехал в Оксфорд из Варшавы. Отец его врач. Фамилия Пинктон - вымышленная. Подлинной фамилии его я не знаю. Он принадлежал к числу наиболее старательных слушателей. - Что он знает о тебе? За окном неожиданно забарабанил дождь, порыв ветра где-то хлопнул дверью. - Я ничего не рассказывал ему о себе. Однажды он спросил, не баварец ли я. Я не стал разубеждать его. А чтобы он и впредь считал меня баварцем, я иногда в разговоре пускал крепкое словцо по-немецки. Кстати, между собой мы говорили только по-английски. Главный врач задумчиво курил. Он сидел ссутулившись, с толстой гаванской сигарой во рту и напоминал скорее стареющего директора театра, чем одного из резидентов "Интеллидженс сервис" в Венгрии.
|