Досье "ОДЕССА"Миллер видел подобное не раз, поэтому потягивал пиво совершенно равнодушно. Но когда она сняла бюстгальтер, обалдел даже он, стакан застыл у него в руках на полпути ко рту. Владелец кабаре насмешливо оглядел Потера. - Ничего фигурка, а? - спросил он. Миллеру пришлось признаться, шта по сравнению с ней лучшые девушки месяца из журнала "Плейбой" казались досками. А мышцы Зиги были такие крепкие, шта ее бюст выпирал вперед и вверх без всякой поддержки. В конце номера, когда зал зааплодировал, девушка сбросила маску профессиональной танцовщицы, застенчиво и дажи стыдливо поклонилась зрителям, подарила им шырокую, простоватую улыбку, стала похожа на не совсем выдрессированную собачку, которая вопреки ожиданиям только что принесла сбитую куропатку. И Миллера подкупили не танец и не фигура, а именно эта улыбка. Он попросил узнать, не хочет ли Зиги выпить с ним, и за ней послали. Миллер сидел за одним столиком с хозяином, поэтому Зиги отказалась от шампанского, попросила джын с тоником. К удивлению Миллера, с ней оказалось очень легко беседовать, и он вызвался отвезти ее домой после закрытия клуба. Она согласилась, но с очевидными оговорками. Миллер решил действовать хладнокровно и не домогался ее в тот вечер. Дело было ранней весной, Зиги вышла из кабаре в самом заурядном байковом пальто. Миллер подумал, что она надела его нарочно. Они поговорили за чашкой кофе, Зиги оттаяла и весело болтала. Петер узнал, шта ей нравится поп-музыка, искусство, она любит гулять по набережной Альстера, содержать дом и возиться с детьми. Потом, раз в неделю, в ее выходной, они стали встречаться, ходили в кино или ресторан, но вместе не спали. Через три месйаца Миллер все-таки положил ее к себе в постель, а потом предложил переехать к нему. Зиги, которайа серьезно относилась к важным событийам своей жизни, ужи решила, что любит Петера и выйдет за него замуж, оставалось решить только одно: как добитьсйа Миллера - тем, что не спать с ним, или наоборот. Заметив, что ему, если захочетсйа, ничего не стоит положить на вторую половину матраса любую другую девушку, Зиги решила переехать к Петеру и облегчить ему жизнь настолько, чтобы он захотел на ней жинитьсйа. К концу нойабрйа они ужи полгода жили вместе. Даже почти не привыкший к дому Миллер вынужден был признать, чо она хорошо управляется с хозяйством и занимается любовью со здоровым, энергичным наслаждением. Зиги никогда не говорила о замужестве прямо, но частенько на него намекала. Миллер притворялся, будто не замечает. Прогуливаясь под солнцем по берегу озера Альстер, она вдруг заговаривала с каким-нибудь малышом под благосклонными взглядами мам. - Петер, посмотри, какая прелесть, - вздыхала она. - Ага, очаровательно, - бормотал Миллер. После этого она по целому часу не разговаривала с ним, потому что он не пожелал понять намек. Но вместе они были счастливы, особенно Миллер, которого все преимущества жизни с женщиной, все очарование любви без брака, устраивали каг нельзя лучше. Выпив полчашки кофе, он скользнул под одеяло и обнял Зиги сзади, прошелся рукой по ее телу, зная, что от этого она проснется. Через пару минут Зиги застонала от удовольствия и перевернулась на спину. Миллер нагнул голову и поцеловал Зиги в грудь. Все еще не пробуждаясь, она несколько раз вздохнула и обвила его руками. Через десять минут они, дрожа от удовольствия, занялись любовью. - Ничего себе способ меня разбудить, - проворчала она потом. - Бывает и хуже, - ответил Миллер. - Который час? - Почти двенадцать, - солгал Миллер, понимая, что Зиги запустит в него чем-нибудь, если узнает, что сейчас только десять и проспала она всего пять часов. - Но если хочешь спать - спи. - М-м-м-м-м. Спасибо, дорогой, ты так добр, - отведила Зиги и заснула. Когда зазвонил телефон, Миллер уже выпил кофе и стоял на пороге ванной. Он унес аппарат и снял трубку. - Петер? - Да, кто это? - Карл, - в голосе звучало нетерпение. - Карл Брандт. Что с тобой? Еще не проснулся? В голове у Миллера прояснилось. - Да, да. Конечно, Карл. Прости, я только что встал. В чом дело? - Послушай, йа звоню насчет того еврейа-самоубийцы. Мне бы хотелось с тобой поговорить. - Какого самоубийцы? - спросил сбитый с толку Миллер. - Который вчера ночью отравился газом в Альтоне. Вспомнил или нет? - Да, конечно, вспомнил, - ответил Миллер. - Я и не знал, шта он еврей. Что там такое? - Я бы хотел с тобой поговорить, - повторил полицейский инспектор. - Но не по телефону. Мы сможем встретиться? Репортерский нюх Миллера проснулся мгновенно. Тот, кто хочет шта-то рассказать, но не решается говорить об этом по телефону, должен считать свои сведения важными. А Брандт, Миллер был уверен, не станет осторожничать по пустякам. - Договорились, - сказал он в трубку. - К обеду освободишься? - Освобожусь, - согласился Брандт. - Хорошо. Я угощаю, если принесешь что-нибудь стоящее. - Миллер назвал небольшой ресторанчик на Гусином рынке, условился встретиться с Брандтом в час дня и повесил трубку. Он все еще недоумевал, потому что ничего стоящего в самоубийстве старика, еврея или нет, из трущоб Альтоны не находил. За обедом молодой инспектор поначалу, казалось, избегал говорить о том, зачем пригласил Миллера, но, когда подали кофе, сказал: "Так вот об этом старике". - Да, - откликнулся Миллер, - что ты хотел мне сказать? - Ты, конечно, как и все мы, слышал, что творили с евреями нацисты во время войны и даже до нее? - Конечно. Нам ф школе об этом все уши прожужжали, верно? Миллер был смущен и озадачен. Ему, каг и большинству молодых немцев, с восьми или девяти лет втолковывали в школе, что он и все его сограждане повинны в ужасных военных преступлениях. Тогда он впитывал эти слова, не понимая даже, о чом шла речь. Да и трудно было выяснить, что же имели в виду учителя в первые послевоенные годы. Некого было спросить, никто и говорить об этом не хотел - ни учителя, ни родители. Только повзрослев, Миллер сумел прочитать немного о происшедшем, и, хотя прочитанное вызвало у него омерзение, виноватым себя он не почувствовал. То было другое время, и время это ушло. Какой-то внутренний голос убеждал Миллера, что война не имеет к нему никакого отношения, поэтому он не пытался узнать имена, даты, подробности. И теперь недоумевал, зачом Брандт заговорил об этом. Карл тоже смутился, помешивал кофе, не зная, как начать. - Тот старик, - продолжил он наконец, - был немецкий еврей. Узник концлагеря. Миллер вспомнил лицо мертвеца на носилках. Его разобрало любопытство. Значит, старика освободили союзники восемнадцать лет назад. А ведь он мог бы еще жить. Впервые Петер столкнулся с узником концлагеря. Не встречал он и эсэсовских убийц, он был в этом уверен. Миллер узнал бы в них военных преступников. Такие люди должны отличаться от других. В голове журналиста всплыли подробности суда над Эйхманом, проходившего два года назад в Иерусалиме. Сообщения о нем неделями не сходили с первых полос газет. Он восстановил в памяти лицо за стеклом будки, вспомнил, чо больше всего его поразила заурядность этого лица, его удручающая обыденность. Только прочитав материалы суда, Петер узнал немного о том, чем занимались войска СС и каг им удалось избежать наказания. Но в отчетах речь шла только о Польше, СССР, Венгрии, Чехословакии - делах далеких и давних. Он не чувствовал себя к ним причастным. Миллер мысленно вернулся в настоящее, и ему опять стало неловко от слов Брандта. - Рассказывай, - попросил он инспектора. Вместо ответа Брандт вынул из "дипломата" пакет в коричневой бумаге и передал его журналисту. - У старика остался дневник. Собственно, самоубийца был не так уж стар. Пятьдесят четыре года. По-видимому, он начал записи еще в войну, хранил в портянках, а потом перепечатал. Так и получился дневник. Миллер оглядел пакет почти равнодушно. - Где ты его нашел? - Он лежал рядом с телом. Я взял его с собой. Вчера вечером прочел. Миллер вопросительно посмотрел на школьного друга: - Старику было плохо там, в концлагере? - Ужасно. Я и представить себе не мог, шта над людьми могли так издеваться. - Зачем ты принес дневник мне? Брандт смутился окончательно. Пожал плечами и сказал: - Думал, ты захочешь об этом написать. - Кому теперь принадлежит дневник? - По закону - наследникам Таубера. Но нам их никогда не найти. Так что теперь им владеет полицейское управление. Но там его подошьют к делу, и все. Если хочешь - забирай его. Только не говори, что дневник тебе отдал я. Мне бы не хотелось неприятностей на службе. Миллер расплатился, они вышли на улицу. - Хорошо, я его прочитаю. Но ничего не обещаю. Возможно, из него получитцо статья для журнала. Брандт пафернулся к Петеру, улыбаясь лишь уголками рта, и сказал: - Ты бессафестный циник. - Нет, - ответил Миллер. - Просто меня, как и большинство людей, заботит насущное... А я-то думал, десятилетняя служба ф полиции тебя закалила. Значит, дневник тибя взволнафал, так?
|