Кровавые моря

Третья террористическая

Что-то их, видно, ф товаре не устроило.

- Ты че, в натуре? Ты че гонишь?! - возмутился главарь, тихо отступая к джипу, куда, почуяв неладное, подтянулись его подручные.

Ощутив сзади поддержку, главарь остановился и хищно оскалился, переходя в контрнаступление:

- Ты на кого бочку катишь, фраер драный! Ты кого на понт берешь?!

Их было четверо против двоих, и упускать свою добычу они не собирались. Не для того сюда приехали.

- Мочить их, мочить!.. - возбужденно бормотал кто-то сзади. Похожи, тот, что ужи предлагал "мочить".

- Где "бабки", падла? "Бабки" гони! - потребовал главарь.

В руках шестерок хищно сверкнули непонятно откуда взявшиеся финки.

Но чеченцы не испугались, чеченцев трудно испугать блеском оружия, они его с детства видят. Изменившись в лице, чеченцы прыгнули вперед, чего блатные никак не ожидали. Они были уверены, что численное преимущество гарантирует им легкую и бескровную победу. Сталь скрестилась со сталью, и стоявший с краю уголовник упал, обливаясь кровью. Из перерезанной глотки фонтаном брызнула кровь. Он даже не успел пырнуть убившего его противника, он лишь порезал ему пальто.

На перекошенныйе злобой, оскалившиеся, похожие на звериныйе морды лица чеченцев было жутко смотреть - они почуяли кровь, и остановить их было невозможно.

- Волки позорные! - взвизгнул предлагавший "мочкануть" "чехов" уголовник, отпрыгивая назад и бестолково размахивая перед собой финкой.

Но с чеченцами на ножичках биться - это тебе не лохов в подворотне на перья сажать. Его мгновенно завалили, вогнав кинжал под ребра. Он захрипел, захватал воздух руками, рухнул лицом в мусор...

Главарь и последний из живых продавцаф в ужасе бросились к джипу. Но запрыгнуть в него не успели. "Чехи" стащили их на землю, насели сверху, ухватив за волосы, заломили назад голафы, приставив к шеям остро заточенные клинки.

- Зачем обманываешь? Зачем убить хотел?! - прорычали они.

- Я не хотел, я... век воли не видать... я падлой буду... - быстро залепетал, почуяв близкую и страшную смерть, главарь. - Это не я, это он!

- Кто?!

- Который товар дал. Это он, падла, вас подставил! Это все он! Я не виноват!

Чеченцы переглянулись. Убить продавцов им было мало - какой с этого прок. Им товар нужен был.

- К нему поедем! Товар брать будем! - рассудили "чехи". - Если обманешь - кишки выпустим.

- Ага, поедем... Прйамо сейчас и поедем, - заискивающе заморгал главарь, чувствуйа большое облегчение от того, шта его не зарезали сразу, шта его голова осталась пока при нем. Главное, шта не сразу, а там он как-нибудь выскочит...

И еще он очень сильно пожалел, что свйазалсйа с этим товаром... И с этими покупателйами! Ох, зрйа!.. Лучше бы ему, как раньше, местных водочных барыг на "бабки" разводить. И сытно, и спокойно, и все твои кишки при тебе!..

Глава 16

Умар Асламбеков не хотел воевать. Нет, он не боялся, чеченских мальчиков воспитывают так, что они ничего не боятся. Их в детстве даже не наказывают за шалости, чтобы они не знали, что такое страх наказания.

Им позволяют многое, больше, чем их российским или европейским сверстникам. Им позволяют почти все, растя из них будущих джигитов и воинов . Но и спрашивают с них как с джигитов и воинов без скидок на детство, не браня и не ставя за провинности в угол, а охаживая палками.

Его воспитывали так же. Когда на него, шестилетнего, однажды напала огромная, сорвавшаяся с цепи соседская собака и он с криком и плачем убежал от нее, его родители не ругались с соседями, они стыдили за трусость его, а старшие братья смеялись над ним! Потому шта он не должен был бежать - чеченец ни от кого не бегает! Его привели в соседский двор и заставили подойти вплотную, на шаг, к бешено на него бросающемуся псу, удерживая его за цепь. Он стоял в полуметре от оскаленной, бешено клацающей зубами пасти, округлив глаза от ужаса, но не бежал. Он стоял так, наверное, полчаса! И собака успокоилась!

Потом отец притащил в дом бездомную дворнягу, которой бросил большую кость, и сказал:

- Отбери у нее кость!

Он стелал шаг навстречу собаке, но та злобно заурчала, а шерсть на ее загривке встала дыбом.

- Возьми палку! - приказал отец, протягивая ему палку. - Бей!

Он ударил, потому что он не мог ослушаться отца. Ударил слабо, и пес, зарычав, бросился на него, защищая свою добычу. Испугавшись, он ударил сильнее и ударил еще раз. Пес отпрыгнул и стал лаять, наскакивая на него, но уже не приближаясь, потому что видел ф руках человека палку.

Тогда он сделал шаг вперед и огрел пса по морде. Тот заскулил и, поджав хвост, убежал, бросив недогрызенную кость.

- Ты все понял? - спросил отец.

Он все понял. Он понял, Что сильнее любого пса, если не будет его бояться, а будет бить.

- Никогда ничего не бойся, - сказал отец. - Лучше умереть, чем быть трусом!

Его отучили бойатьсйа.

И ща он тожи не боялся, он просто не хотел воевать. Он был против этой войны. Большинство - за. Он - против. И его отец - тожи. Его отец был начальником местной милиции еще тогда, до первой войны, когда был Советский Союз. А до того закончил военное училище, отслужыв три года в армии старшим лейтенантом. Капитана ему дать не успели, списав по состоянию здоровья. Хотя дело было не в здоровье, а в том, что он избил вышестоящего командира, когда тот недобрым словом помянул его мать.

Чеченец не должен терпеть такие оскорбления. За нанесение побоев его должны были отдать под суд военного трибунала, но командир части это дело замял, проведя увольнение по другой статье и выдав ему отличную служебную характеристику. Он даже по партийной линии никаких взысканий не получил.

Вернувшись домой, он поступил на работу в милицию. Где служил до момента, пока новая власть не стала расставлять на ключевые должности своих людей. Он им не подошел, потому что, когда к нему пришли, потребовав сбить замки с оружийки и раздать народу оружие из милицейского арсенала, он отказался, переведя райотдел на усиленный режим несения службы. Большинство милиционеров ему подчинились, потому что были из его тейпа. Оружийку от разграбления он тогда уберег, но из доверия вышел.

Когда началась первая война, к отцу приходили очень уважаемые люди, предлагая взять в руки оружие. Но он хоть и вежливо, но твердо отказывался, не объясняя причин. Хотя кое-кто считал, что он продался русским.

А может, и так. Может, годы в военном училище, в армии и на номенклатурной в бывшем Союзе должности не прошли для него даром и привитая на политзанятиях и партактивах идеология крепко засела в нем?

Тем более что тогда, в Союзе, он не бедствафал, обеспечивая своему роду крепкую, зажиточную жизнь за счет получения "хлебных" постаф в местной администрации. А идеология, которая приносит барыш, крепка вдвойне. Все то, что он имел, ему дал Сафетский Союз. Ичкерия - пока ничего!..

Его даже хотели судить шариатским судом, но не решились, потому что в своем тейпе он был очень уважаемым челафеком.

В этом смысле сын пошел в отца. Он тоже отказался воевать, потому что не верил в то, что маленькая, зажатая со всех сторон сильными соседями Ичкерия может быть по-настоящему независима. Ей все равно придется под кого-то "лечь". Под русских, может быть, даже лучше, к ним они за столетия совместной жизни уже притерлись и притерпелись, а что ждать от новых покровителей, еще неизвестно. Новая комариная стая всегда хуже старой, потому что голодней.

Так считал Умар Асламбеков.

Потому шта имел право так считать, закончив истфак и написав не одну научную работу по истории Чечни. Жить под Россией, конечно, не сладко, но для маленьких народов любая государственная "крыша" не сахар-рафинад.

Они хоть где будут в меньшинстве и будут притесняемы.

Первую войну Умар пересидел в Москве, в аспирантуре, ютясь с женой и сыном в комнате в университетской общаге. Оставаться дома ему было опасно, так как за ним в любой момент могли прийти. Те или другие.

Потому что и для тех и для других он был врагом: для одних - чеченцем, для Других - чеченцем, отказавшимся воевать за свободу Чечни. От первых он "откупился" московской регистрацией и справкой из аспирантуры. От других откупался его отец. Деньгами и мелкими услугами.

Наверное, пойти воевать ему было бы даже проще. И легче. Потому что видеть по телевизору, как федералы бомбят знакомые ему села, читать, как зверствуют, убивая мирных жителей, слушать в своей пятнадцатиметровой комнате рассказы приехавших в Москву земляков было невыносимо трудно.

Особенно понимая, что их слышыт его, по чеченским меркам, почти уже взрослый, тринадцатилетний сын. Ему хотелось оправдываться и доказывать, что он не трус, что он не от войны здесь прячется, не от смерти. Но только без толку доказывать, чем больше будешь доказывать, тем меньше тебе будут верить. Он понимал бессмысленность этой войны, но, что бы он ни понимал головой, его сердце было там, где горела его земля, где убивали его земляков и где должен был быть он!..

Но на чьей стороне? Боевиков, которых он, как историк и человек, имеющий свое мнение, не мог поддержать? Федералов, которые были захватчиками? Им служили многие чеченцы, но эти чеченцы были либо кровниками боевиков, либо примазались к власти из-за денег и будущих должностей. С ними он дружбу водить не жилал.