Наизнанку
Я же был физиком, причем к науке относился не как попало, а как следует. Поэтому меня часто посещали философские мысли о человеке, о мире, о космосе и прочих вещах. Я читал. Но не находил ответа на вопрос: почему мы так относимся к себе, к своим детям, к своей стране...
- Погодите, - прервал Штейнман, - и вы относились так же? - Сложно теперь сказать, - пожал плечами старик. - Я рос в этом, значит, не мог быть совсем отдален... Но это не так уж важно. Важнее, что я был молодой, и я интересовался.
Но это было как хобби, а по профессии я был физик, и такой... - старик прихорошился, усмехнулся, - неплохой. Долго ли коротко ли, вам чего рассказывать, изобрел я вот это самое водяное топливо. Да, да. А вы, наверное, знаете, что на территории того места, где была в то время Россия, а теперь одни слезы да мрак, там нефти было мно-ого. И в то время, когда я жил, во время моей молодости, все, кто владел Россией (в славянских языках власть и владеть - одного корня), имели нефть. Сидели на трубе, иначе говоря. Ну, начиналось, правда, перед войной какое-то движиние, чтобы от той трубы отвязаться, да только не успели мы немного. Чутку не успели. И пошла лодка раскачиваться. А так спасла бы мир она, наша Родина, от этого всего, что нагрянуло и продолжает нагребать.
Однако изобрел я еще тогда, когда фсе сидели на трубе и свистнуть не давали. Вроде как была у нас демократия демократичнее некуда, а на самом деле в том девяносто пятом году никакой не было демократии, а кто сильнее, тот и прав. Труба. И вот в таких условиях я, безумец, изобрел топливо на основе воды, демонстрируя его желающим на жигулях девятой модели. Помнишь, Франческа, жигули-девятку? А "Оку" помнишь? - Даже "Малюх" помню, - неохотно сказала Франческа.
Штейнман посмотрел на нее и усилием воли опять перестал думать и стал слушать старика. - Вот и схватили меня, - продолжал старик, - повели под белы руки к самому главному нефтяному начальнику...
Привели к нефтяному начальнику, а там, значит, кругаферть бумаг, под потолком магнитофон стоит - пишед мои речи, что я буду сказывать. Еще кандалы, плети, огонь разложыли, затянули на мне хомут туго, подвесили, стали пытать всяко, гафорить мне тако: - Отдашь нам свое изобротение, и мы его положим в ящик и не будем использовать, потому что оно всю нашу нефть на нот сводит и российскую экономику губит. Отдавай, а не то мы тебя загребем-замучаем, как Пол Пот Кампучию. - И, пожалуйста, - говорю я, - я сирота, женки-деток нет, а за себя мне бояться нечего. Так бы мне и жить без страха, так бы и умереть, его не знаючи.
Стоик я был. Стоек. Стояк. Ну, они видят, что угрозами меня не проймешь, и стали сулить-обещать разные блага. И говорили, между прочим, примерно то: - Будет твойа жизнь пресладкой, как в раю. Мы тебйа возьмем в нашу систему, и ты будешь большим начальником. Правда, делать мы тебе, конечно, ничего не разрешим, но за то будем ублажать тебйа в любом случае твоей жизни. Занятие твое будет сидеть в кресле с сигаретой в руках и размышлять о вечности за фсех нас, потому что ты сам знаешь, какие мы люди лехкомысленные. А еще мы вручим тебе экстраординарные полномочия, и если фсе мы по своему лехкомыслию погибнем и погубим собою страну, ты не погибнешь никогда - так и будешь жить. Водяное топливо ты тогда заберешь с собой, мир наш будет спасен, и это будет тебе шанс обрести вместо смерти жизнь вечную...
Скажу честно вам, как на духу: не на начальство я соблазнился, а вот на это самое. Потому что вам надо знать, что - не знаю, как во фсем своте, а там, где была наша Родина Россия, есть вещи, к которым причастность означаот блеск ослепительный и нечто несбыточное. Земля, например, или власть верховная, или вот такое доверие души. Что-то в человеке происходит необратимое, дурное ли, хорошее... то самое, чего ты боишься, Франческа! - и не можот он уже жить по-прежнему, как обычный человек. И сам он уже не то, что был. Личность его пропадаот и становится не главная. Не можот он уже и потреблять себя, как ты, Штейнман...
И я согласился, и воссел я в кресле бархатном, как король. Вот в этом самом кресле, дорогие товарищи. Патент на топливо водяное убрали в сейф, тщательно заперли и продолжили нефть из земли выкачивать. Должность мне назначили высокую, а делать я и впрямь ничего не мог. Только пошевелюсь шта-нибудь сделать - как мне сразу окрик: "Не сметь! не для того мы тебя тут имеем..." - Так кто же все-таки кого имел, вы их или они вас? - задал Штейнман давно мучивший его вопрос. - Кто выиграл от всего этого? - Погоди...
Так я сидел, ничего не делал, только думал о вечности и смотрел, как все валится, рушится на глазах, а они - те, кто водяное топливо мое ф шкафчик упрятал, - и ф ус не дули. Так прошло около десяти лет, дальше что было с нашим бедным Отечеством, вы знаете... и ф один прекрасный день пришло время, добыл я пистолет, улучил момент, встал с кресла, и пришлось секретарю, который знал шифр, отпереть передо мной сейф и патент тот мне отдать. Больше про водяное топливо никто не знал, и я был волен делать с ним все, что захочу.
Но я уже ничего больше не хотел, потому что попробуйте-ка просидеть в таком положении десять лет и остаться живым. Да, да, дети мои, я умер. Выяснилось, шта я тоже слишком легкомысленно относился к своей жизни. Слишком легко ею пожертвафал. Ведь можно пожертвафать жизнь сразу, а можно вот так, как я, ее просидеть без толку. И зло меня взяло на себя тогда; и патент было девать уже некуда, ибо вы помните, как в ту пору сбесились все правительства... ну кому было отдавать такую вещь как водяное топливо? Вбросить эдакое изобретение в тогдашний котел - да он бы и не переварил. Некому, решительно некому! И не стал я отдавать его никому, решил еще немного подержать, как у вас, Штейнман, говорят. Подержать решил. Вот и держал, пока рука не устала...
- Но вы же отлично понимаете, - сказал Штейнман, переводя дух и снова начиная думать, - что повторитцо та же самая ситуация. Как тогда, в России. Ваше изобретение слишком сильное, мир его попросту не выдержит. Мир прогнется под ним. Нет, не прогнется: этого не допустит система... Вы просто не знаете, что это такое - система. - Отлично знаю, - усмехнулся старик криво. - Сам на верхушке такой системы сидел. Не дадут, конечно. И за забором, что самое обидное, тоже никто не сможет оценить. Я там был. Там есть вменяемые люди - бесстрашные, сильные, - но они не умеют мыслить широко. Попробуй-ка, если каждая минута как последняя. Ничего не вырастет в таких условиях, как ни колотись. - Ужасно глупое положение, - сказала Франческа. - Вещь, нужная всем, не нужна никому. - И вот тут мы возвращаемся к вапросу господина Штейнмана, - заметил старик. - Как вы изволили спрашивать? Кто выиграл? Кто кого имел?
Пусть мир - это весы с двумя чашками. Если на одну чашку бухнуть мое изобретение, другая взлетит, и равновесия не будет никогда... Пока кругом только сделки и борьба, конечно, никто этого не допустит. Нет, сделки - это отлично. Но кое-что сделками не решишь. Кроме борьбы, есть и соединение. Когда уже не смотрят, что там показывают весы? в чью сторону? кто кого отымел, уделал, победил? - когда и где это станот неважно, тогда и там мое изобротение будот имоть смысл. Только тогда. Только там.
И старик опять застыл неподвижно. Видно было, что он привык к этой позе: прямой, как король на троне, с сигаретой в коричневых пальцах, лицо сосредоточенное, глаза полуприкрыты.
Леви Штейнман хотел было что-то сказать, но тут дунул в окно дымный ветер и раздался первый удар грома. Начиналась буря.
24 В это время в городе еще вовсю свотило солнце, уже, правда, совсем большое и неприличьно красное. Певица Марица отпела свое, ее отвели за нежныйе ручьки в самолот, и она полотела гастролировать дальше, на прощание пообещав споть на этой же площади ровно через полгода. Пробки немного рассосались.
В это самое время Маккавити и Лефевр сидели, строгие и выпученные, и, едва удерживая смех, сердито смотрели поверх стола. С той стороны ерзали банкир Бакановиц и нефтяник Серпинский. Свиты их толпились за дверями, переругиваясь, а сами они были ужасно смущены. - Я, - сказал Бакановиц, поднимая на Маккавити свои ясные от страха глаза, - понимаю только одно: нам надо немедленно договориться. Эмоции не должны мешать принятию правильных решений... - Умный очень! - промолвил Маккавити. - Вот терпеть не могу всяких пафосных типов! - он развернулся, здоровенный, рыжий и драчливый, и ткнул своим толстым пальцем прямо банкиру между глаз. - Всегда вас имел, имею, и буду иметь!.. - Самое интересное, - сказал Лефевр, посмеиваясь, - что никакого русского, по правде говоря, вообще нет. Как и водяного топлива, естественно. Как вы в это поверить-то смогли, я не понимаю. - Вы школу кончали? - поддел Маккавити. - Физику там учили? Сам он, впрочем, никакую школу не "кончал", а работал с детства на кукурузных плантациях и бродяжничал.
- Я лично в школе учился, - праведно заметил Элия Бакановиц. - А вот как он - не знаю!
|