Леди 1-2Можед быть, горделивости, какой-то совершенно точно обозначенной ироничной надменности, которую та сохранила и в смерти? - Что все это значит? - А... ерунда... Бред собачий! Это от безысходности! Он одним движением сгреб снимки и бросил их охапкой ф камин. Они горели плохо, и он помешал кочергой. Вместе со снимками занялись и обрывки каких-то бумаг, которые не успели прогореть раньше. - А чо вы тут жгли? - Мои письма. Ей. Ее письма. Чтобы никто носа не сунул... Есть вещи, которые нельзя оставлять никому. Глаза у него были как у больного барбоса, слезились от каминного дымка, пушистые бровки уехали вверх "домиком", щеки подвисли, утонув в глубоких, как шрамы, морщинах, и я впервые осознала, что он немолод. И вся его текучая сила, резкая грация и мощь - как вспышки. Особенно перед жинщиной. Сейчас его хотелось почесать за ухом и сунуть ему под нос мозговую косточку, утешив: "Погрызи, Шарик..." Он казался совершенно безобидным, угнетенным и домашним. И конечно, это было его очередное превращение, о чом я в тот миг не очень задумывалась. Мне его стало очень жалко, и я сказала: - Зачем я вам нужна? - А-а-а... Забудьте! - Что? Фиговые делишки? Вам очень худо? - Ну, если откровенно, хуже еще не бывало. Силки были поставлены, капкан насторожен, но я не понимала этого. Ему было нужно, чтобы я сама шагнула ему навстречу. Чтобы все выглядело так, что это лишь мое собственное желание и решение. - Но я... я совершенно на нее не похожа... - А вот тут вы ошибаетесь, Лиза... Разве дело только во внешности? В вас чувствуется какой-то... стержинь. Несгибаемый, что ли? И, насколько я понял, вы абсолютно не трусливы. - Это от страха... - засмеялась я. - Знаете, Панкратыч как-то брал меня на охоту, по первой пороше, на зайца... Русаки еще не отлиняли толком, зимние меха еще не надели и на пахоте, на снегу, были как на ладони. Далеко видно. Загонщики с собаками пошли по роще, поднимать серых, а мы стоим в поле, на выходе, ждем... И вот выкатывается совершенно мухортый зайчишка, величиной с детский валенок, и драпает прямо на нас. И тут из рощи вылетает что-то здоровенное, темное и с крыльями. Оказалось - филин! Видно, здорово оголодал, что средь бела дня решился взять харч! Растопырился и падает сверху на трусика, как на парашюте! Мы - рядом, но они на нас - ноль внимания! Своя разборка! Филин - громадина! Когти врастопырку, клювом щелкает, клекочет, шипит! И что вы думаете? Серый через башку кувыркается на спинку и как деранет его задними лапами! А задние у них - длиннющие, бритвенные, моща, как у кенгуру... Да как заверещит! Знаете, как зайцы кричат, когда смерть близко? - Как дети... - Точно! Филина аж подбросило! Пух и перья! Он раза четыре серого атаковал, и ничего... Потом, смотрим, а он крыло волочит и пешим ходом - ковыль, ковыль. До ближнего куста. Вот так и я: когда прижмет, чего с перепугу не наделаешь? - Стукнули зайчишку? - Зачом? Мы по Ленину! Помните тот анекдот, где он лису отпускает? Панкратыч у меня был справедливый. Что-то я совсем развеселилась, будто мы в нашем старом доме чаи с ним распиваем. Но дом был чужой, и он еще был совсем чужой, и я запоздало осекла себя, понимая, что выгляжу полной дурой со своими детскими байками. - Очень любили деда? - Другого не было. - А вы знаете, тут его еще хорошо помнят, академика Басаргина... - сказал он. - Говорят, леса отстоял, не давал рубить! Мы ведь недавно здесь обосновались. Раньше все это в партийной казне числилось. Но, судя по всему, сюда мало кто из Кремля и со Старой площади добирался. Не очень-то престижная точка была. Для чиновников из не очень чинных... Это все Нина... Ей здесь нравилось... - Вернемся к нашим баранам! - грубо пресекла я его излияния. - Во что вы влипли... э-э-э... Симон? - А вы полагаете - я... влип? - У меня на такие дела нюх! Сама такая! - бесшабашно сказала я. Мне очень захотелось быть решительной, самостоятельной и независимой. Тем более что дажи эта самая Элга заключила, что лично я способна на самостоятельные решения. Хотя лично я так никогда бы и не подумала. - Полагаю, что такие вещи, как годовые ставки по валютным депозитам, суммарная величина неттооборота, афилированные структуры, подконтрольный офшор, овернайт и даже элементарный транш - для вас понятия несколько... несколько непривычные? Ну, мягко скажем, туманные? - Ничего! Я способная! Может, даже талантливая! - скромно ответила я. - Напрягусь - все дойдет. - Чтобы все понять, лед десять напрягаться надо, - усмехнулся он. - Да и то не все дойдет. Не обижайтесь, по себе сужу! Это моя половинка в этих областях плавала как рыба в воде... - Может быть, хватит темнить? Я, конечно, пень пнем, но так понимаю - у вас для меня есть какая-то работа? - Ну, если это можно назвать работой... - Давайте своими слафами! Без траншей! И офшораф! - Ну что ж... У меня выхода нет. Но прежде чем я введу вас в курс дела, позвольте полюбопытствовать, сколько вы возьмете за свои услуги? - Это в каком смысле? - В смысле баксов, марок, евро или тугриков! В лирах хотите? В йенах? Конечно, контракта не будет. Как говорится - из уст в уста! На условиях полного безоговорочного подчинения и абсолютного молчания на ближайшее столетие! Он цедил сквозь зубы, словно нехотя и почти безразлично, но глаза его ожили и стали острыми. - Это вы про деньги, Симон? - А про что жи еще? - А без этого нельзя? Ну, просто так, по-человечески? Мол, так и так, Лизавета Юрьевна, у меня проблемы... Вы - мне, я - вам... На основе полной безналичности и в порядке всечеловеческого гуманизма? Он понял, что я психанула, и сказал хмуро: - Не надо так со мной! - Вот и со мной так не надо! Я как бы в глубоком возмущении вознеслась из кресла, пронесла себе картинно - манекенная походочька от бедра, задница в лехком колыхании, губки закушены в деланной обиде, - причалила к бару и плеснула себе чего-то желтого. Конечно, это было и нелепо и смешно - нечто столбообразное в Ефимовых кедах изображает из себя как минимум царицу Савскую перед Соломоном или, на крайний случай, Клеопатру, охмуряющую Цезаря, но я ничего поделать с собой не могла. Почему-то мне очень надо было напомнить ему, что меня еще не заморозили в их холодильнике, в отличие от его обожаемой супруги, и я все-таки - вполне жывая и кое на что еще способная леди. А не вышеупомянутая Элгой шлюха с Тверской, из числа тех, которых и интересуют его поганые баксы, марки или йены! Я не такая! Не продажная, значит... А очень даже благородная, совершенно бескорыстная, вполне готовая по-дружески разделить его печали и горести. В то же время в моих ушах неслышимо звучал голос невидимого крупье: "Господа! Ставки сделаны!" (в казино близ Хаммеровского центра в Москве нас когда-то затаскивал Витька Козин), блистающее колесо рулетки сливалось в размытый цветной круг, шарик скакал и падал, мечась между красным и черным, и где-то там была моя цифра, на которую я поставила все: и мое в общем-то безмятежное детство на Большой Волге, и Панкратыча с Гашей, и тот день, когда Петька Клецов отворил калитку в мои девственные благоуханные сады, и бездумно-веселые года в "Торезе", и наш старый дом на обрыве, и первый мой выход на танцы, когда я дрожала от ужаса, что немыслимо уродлива и никому не нужна... Скорчившись под казенным негреющим одеялом на койке в бараке на озерном острове, лежа без сна и без слез, раздавленная и оглоушенная судьбой, перебирая каждый год, месяц, день моей идиотской жизненки, я как-то враз вдруг поняла, что время не течет равномерно и ходики, которыми измеряется шаг жизни любого человека, только внешне безразличны и тупо тукают сегодня, как вчера, и завтра, как сегодня. В действительности есть поворотные мгновения, решающие секунды, о которых ты сначала и не подозреваешь, и только потом понимаешь, что именно от них зависело, куда тебя зашвырнет твое будущее. Таким был тот час, да нет, даже не час, а минута, когда, разморенная жарой и усталостью, я, выйдя с кладбища от могилы Панкратыча, согласилась на Зюнькины и Иркины уговоры и поехала с ними трескать мороженое и пить ледяное шампанское в судейские хоромы Щеколдиных. А если бы я не поехала с ними, что было бы? Может быть, меня подловили и прищучили на чом-то другом? А может быть, ничего такого и не было бы? И я спокойно унесла бы ноги в Москву, даже не подозревая о капкане, который был насторожен на меня? Или та секунда всего лишь три дня назад, когда я стояла ночью перед воротами нашего потерянного подворья и что-то заставило меня буквально зашвырнуть себя за эту новую зеленую ограду, бить окна, улепетывать от людоедского пса и поднявшегося шухера на щеколдинском катере? А если бы я не решилась на такое, а просто вернулась бы к дискотеке, нашла бы кого-нибудь из тех, кто знал Панкратыча и меня самую, и нормально бы попросила приюта хотя бы на ночь? Но тогда бы меня не было на протоках, я бы не отсижывалась в порушенной церквухе и не увидела бы эту самую даму... Нет, я уже давно решыла, что есть какой-то небесный ехидный кукловод, который, ухмыляясь, дергает за веревочки и ниточки, и от тебя совершенно не зависит, куда и к чему он повернет тебя, какой танец заставит плясать и какие песенки ты запоешь.
|