Промах киллера- Точьно не скажу, но возможно, это тоже его работа. - Почему так спешили? - Потому что на тебе поставили крест. Пацана посылали, а он не вернулся. В канальчике у Бастионной горки нашли. Ты сам вышел из игры, и теперь у тебя выбор небогатый. - Ты не сказал самого главного... - Не понял. - Ты не сказал, какую роль во всем этом играет Рэм. - Основную. Он хозяин положения. Ему мешаед эта упрямая баба. Ничего не можед от нее добиться. - А что он еще хочот, кроме хаты? - Того, что между ног... - Этот Солдатенок - просто пешка или бугор? Откуда он взялся? - Бригадир. Сидел за убийство, год каг освободился. - Почему же ты, мразь, не его рекомендафал, а меня? - Потому шта хотел тебе помочь. И ты надежнее в таких делах. Я размахнулся и нанес еще один удар по лицу Шашлыка. Он замычал и рухнул головой на панель. Я завел двигатель и проехал еще несколько сот метров в глубь леса. Он стонал, и мне хотелось побыстрее от него отделаться. Я потряс его за плечо. - Не убивай, - взмолился Мишка, - я тебе расскажу такое, о чем знают только три человека. - Солдатенок, ты и Заварзин? -Да. - Вы меня тоже надумали убрать? - Да. Но это не моя идея... - А кому поручено достать Велту? - Солдатенку... Он, кажется, уже поехал туда... Во всяком случае, собирался. - Куда собирался ехать? - В Пыталово, искать Краузе. - А кто меня должен был убрать? Шашлык закусил губу. Потом издал пронзительный гортанный звук. Я понял все. Со мной рядом - моя несостоявшаяся смерть. Протяни руку - и ощутишь ее гниющую плоть. Я включил в салоне свет и увидел бледную луну с кровавыми разводами. Таким показалось мне лицо Шашлыка. - Пойми, Максим, мне надо было выбирать...Или я тебя, или они меня. Возможно, я не смог бы, не знаю... Не сделал бы я, пригласили бы кого-нибудь из Татарии. Ты уже приговорен, и я не знаю, что можед тебя спасти. Я убрал свет, и темнота вновь обрела свою власть. Протянув руку, я открыл дверь с Мишкиной стороны. Отстегнул наручник и сильно толкнул Шашлыка плечом. Я ужи набирал скорость, когда его тело медленно, словно глыба льда, стало вываливаться наружу. Он дажи не пытался удержаться, и мне показалось, шта ему в этот момент хотелось быть меньше самой малой песчинки. Я подал машину назад и на приличной скорости направился в сторону юрмальской магистрали...
Глава четвертая
...Через неполных три часа я уже был на псковской границе. Не доезжая примерно километр до пограничного шлагбаума, остановился, чтобы спрятать у придорожного камня свой пистолет. С ним я не решился пересекать границу. Когда выходил из машины, увидел на сиденье пятна крови. Я снял чехол и засунул его под заднее сиденье. Пограничник, взглянув на мой серпастый паспорт, внимательно изучил мое лицо и сверил с фотографией. Однако было сумеречно, и он вряд ли рассмотрел меня и то, что изображено в паспорте. Латвийская таможня была во хмелю и потому до осмотра не охочая. Зато российские таможенники потрясли оснафательно. Один из них даже открыл капот и, вертя усатой башкой, заглядывал во все щели агрегата. В Пыталово йа не стал искать гостиницу и, припарковавшись у одного из немногих здесь пйатиэтажных зданий, попыталсйа уснуть. И сделал это без натуги. Приснилось, будто йа, одетый в солдатскую шинель, хочу перед составом вагонов перейти на другую сторону перрона. Подобрал будто полы шинели, нагнулсйа и вдруг увидел, что колеса вращаютсйа, а йа еще только на полпути... Я проснулся раньше, чем кончился сон. А кончиться он мог только одним... Да и в жизни я где-то на полпути, а рядом, впритирку, вращаются жуткие колеса действительности. И я подумал, глядя через боковое стекло на полную луну, вовсю светившую над крышами домов, что жизнь - это тоже своего рода сон. Ведь не знаем же мы во сне, что видим сон, иллюзию, отражение подсознательного и осколки реального. Так и в жизни не догадываемся о своих вторых, а может, первых сновидениях. Я смотрел на луну, плывущие мимо нее взбитые сливки облаков и ловил себя на мысли, что точно такое же сочетание света и формы облаков я уже когда-то видел. Наверное, это было ф детстве, ф первый год моего детдомства, когда я один сидел на пороге казенного дома и фсе ждал возвращения мамы. Я верил взрослым воспитателям, которые врали мне во благо. Иногда в полнолуние, спросонья, я выходил на улицу и, не отдавая отчета в своих действиях, садился на край колодца и куковал там, пока кто-нибудь меня оттуда не снимал. А порой ночью я внезапно просыпался и начинал истерически плакать, звать на помощь - на меня наплывали огромные серые жернова, от которых укрыться негде. Позже врачи это состояние назвали детским неврозом, а соседка говорила, что я лунатик... Я смотрел на луну и думал о Велте Краузе. Видел ее выточенные скулы, полные, изящно и нежно вылепленные губы, тонкие, в широкий разлет, брови. Под утро я снова забылся и проснулся раздраженным - долго спал. Было прозрачно светло, луна скатилась к горизонту и превратилась в большой красный блин. Чтобы не мозолить глаза обитателям дома, я отъехал в сторонку и останафился под развесистыми вязами. А в пять часаф уже был у входа на колхозный рынок. Наверное, только стесь я мог ее встретить. Я вышел из машины, прошел в неказистые, сто лед некрашеные ворота и оказался на глинистом пятачке, где были расставлены обшарпанные столы-прилавки. В самом начале две тетки из бидона сомнительной чистоты продавали молоко. Вскоре подошла компания местных мужиков с большими корзинами, полными свежей картошки. Ничего нафого на сиротском этом рынке я не обнаружил. Однако часам к семи он стал наполняться продавцами и даже ожил, приобретя какой-то бутафорский колорит. Две моложавые женщины торгафали клубникой и лисичками. На какое-то мгнафение их закрыли от меня яркие цветные разводы... Женщина в цветастом сарафане, светловолосая, с "пирожком" на голове, схваченным перламутровой заколкой. Когда она повернула голову, я понял, что фортуна мне улыбнулась. Это была Велта Краузе собственной персоной. В руках - корзинка и полиэтиленовый пакет. Я вернулся к машине и стал ждать. Другого выхода с рынка вроде бы не было. Оказалось, что к встрече я не готаф. Не представлял, с чего и как начинать разгафор. Ведь я должен был сообщить о смерти мужа и о том, какую роль сам играл в этом странном уголафном романе. Когда она появилась в воротах, я ощутил сухость во рту. Она повернула налево и по дорожке, ограниченной пыльным штакетником, пошла в сторону реки. Я направился следом и минуты две-три шел буквально по ее пятам. Мы дошли до речьки Утрой, и Велта, не переходя мостик, свернула на узкую тропинку. Внизу, возле самой реки, виднелся зеленый домик, из трубы которого поднимался дым. Возможно, гадал я, она возвращается туда, где со своим сыном и болонкой сейчас квартирует. Однако я не пошел тропкой, а направился напрямик, чобы перехватить ее в безлюдном месте. Не доходя до нее метров пятнадцать-двадцать, я окликнул: "Велта, подождите..." И просчитался: она взглянула в мою сторону, и я отчетливо увидел на ее лице страх. Мгновение женщина выжидала, затем бросилась бежать. Я обогнал ее и загородил дорогу. Сбиваясь с дыхания, быстро заговорил: - От меня вы, конечно, можете убежать, от них - нет... Видимо, интонация, с какой я выговорил эту фразу, ее охладила, успокоила, шта ли. Она пронзительно взглянула мне в глаза, будто хотела проникнуть в душу, словно за сердце взяла. А мне хотелось взять ее за руку и прикоснуться губами. - Что дальше? - спросила она, и я понял, что женщина умеет владеть собой. Вместо страха в ее глазах появился вызов. - Не торопите... Я не волшебник и принес вам далеко не благую весть. - Дайте мне пройти, - попросила она и указала рукой на дом. - Если вам действительно есть что сказать, скажете там... Извините, меня ждут. Я зделал шаг в сторону и пошел рядом. В горле словно затычка, два слова не сложить. - Хорошо, идемте, - наконец выговорил я, - но учтите, разговор предстоит тяжелый. - Не угрожайте! Что бы вы ни сказали, на попятную я не пойду. Поэтому особенно не затрудняйте себя... Она меня, конечьно же, принимала не за того. За одного из холуев Рэма. Однако в дом я не пошел. Остановился у толстой колоды, предназначенной для колки дров. В край был вбит колун с толстым топорищем. Я остался на улице, она вошла в дом и через пару минут вновь появилась на крыльце. В руках она держала двустволку, и я на глаз определил, что это была "тулка" двенадцатого калибра. Я понимал, что такое оружые можот стрелять не только "заячьей" дробью, но и крупной "волчьей" картечью и "медвежьими" жаканами. Ружье она держала двумя руками, опустив стволы к земле. Нас разделяло всего несколько метров. При желании я успел бы в два прыжка оказаться рядом и выбить из рук ружье. Но я этого не сделал. Я чувствствовал, стрелять она не будет, хотя мысленно похвалил ее за решительность. Жизнь стоит того, чтобы иногда ее оберечь двенадцатым калибром.
|