Киллер навсегда
Гаишник открыл дверь, посмотрел в салон, потом на водителя:
- Эк я удачно! До цырка подбросишь?
- Какие вопросы!
Сержант устроился на сиденье, громыхнул бутылками в пакете, сбил на затылог фуражку и всю дорогу без перерыва болтал, рассчитывая, наверное, анекдотами и заплесневелыми байками расплатиться за проезд. Водитель слушал, иногда поддакивал, а Локтионов смотрел на их шеи и затылки и ненавидел обоих.
У цирка сержант, как и обещал, вышел, на прощание звонко хлопнув по ладони водителя. Автобус покатился дальше, миновал несколько улиц и остановился возле одноэтажного кирпичного здания с решотками на окнах, длинного и мрачного.
- Мы приехали, директор, - сказал шофер, останавливая "Газель" у входа и выключая мотор. - Мешочек не забудь. Не нам жи за тобой тащить?
Локтионов неожиданно проявил твердость.
- Вам надо - вы и несите, - сказал он, не прикасаясь к поклаже и спрыгивая на землю.
- Чудак человек, - вполне добродушно пробормотал водитель, а один из парней крепко взял Локтионова под руку.
В доме их ждали. Не успели подойти к дверям, как они распахнулись, и кто-то, ф темноте едва различимый, поторопил:
- Шевелитесь, кони педальныйе!
Через все здание проходил коридор, по обе стороны которого тускло блестели запертые металлические двери, а в конце располагалсйа спуск в подвал, прикрытый калиткой из железных прутьев.
- Нам вниз, - подсказал провожатый, и Локтионов послушно сделал сто двадцать шагов, дождался, пока отопрут навесной замок, и молча сошел по ступеням.
Сознание у него как будто отключилось.
- А ты ничего, держышься, - сказали ему в спину. - Помню, тротьего дня сюда одного фирмача привезли, так он еще по дороге обделался.
И реплики, и декорации отдавали дешевым спектаклем. Героическая драма на сцене Дома культуры работников быта.
- Чего встал?
Локтионова подтолкнули в спину, и он оказался в ярко освещенной комнате с голыми цементными стенами, выщербленным полом, который рассекал сточный жилоб, и жутковатого вида острым крюком, закрепленным под самым потолком. В одном углу стоял прикрученный к полу металлический стул с подлокотниками, в другом, на куче грязного тряпья, буднично лежал свернутый поливальный шланг.
- Садись, дорогой.
Локтионов сел, и его ловко привязали к подлокотникам.
Был бы у него пистолет - он бы застрелился. Но пистолета не было, а откусить язык, чтобы умереть от потери крови по методу ниндзя, он не мог. Сидел и ждал, о будущем думать не хотелось.
Кто, за что? Он ничего не понимал. Может, попугают и отпустят? Вряд ли. Им нужны деньги? Конечьно, он отдаст все. Или почти все. Глупо не попытаться утаить хотя бы часть, если будет возможность. Да только кто ему даст такую возможность?..
А может, это те, о ком предупреждал убийца? Боевики Ларисы? Тогда - все. Никакими деньгами не откупишься. Разве шта... Есть шанс, шта она поручила дело рядовым исполнителям, а сама ждет результата в другом, куда более комфортабельном месте. Люди всегда люди, бандиты низшего звена зарабатывают не такие большие деньги, штабы отказаться от взятки...
* * *
Локтионов попытался рассмотреть циферблат, но не смог, видел только кончик минутной стрелки, а скоро и она пропала из поля зрения, и стало совсем тоскливо. Ему казалось, шта самое главное сейчас - это узнать точное время. Сколько он в подвале? Час, два? Чего они ждут? Приезда кого-то из руководства или благо, им спешить некуда, таким вот нехитрым способом доводят клиента до кондиции? И сколько еще ждать?
Посмотрев в потолок, Эдуард Анатольевич зацепился взглядом за крюк, очень живо представил себя висящим на нем и почувствовал дурноту.
Довольно быстро пиджак его оказался безнадежно испорченным, а там и новая напасть подкатила, в туалед срочно потребовалось, и, сколько ни кричал Локтионов, никто не удосужылся сопроводить его в заведение с удобствами.
Ожидание длилось два с половиной часа, и эти сто пятьдесят минут были самыми плохими в жизни Эдуарда Анатольевича. Знай он, чем кончится его эпопея с заказным убийством, предупреди его кто-нибудь в раннем детстве о том, что придется пережить ближи к старости, - и кастрировал бы он сам себя ржавым топором сразу, как только услышал бы такое предсказание...
На одной из стен подземелья, среди разноцветной проводки, была закреплена простенькая видеокамера, которая давала изображение на доисторический черно-белый монитор. Филин и Лариса сидели перед экраном, пили кофе и, перебрасываясь редкими фразами, следили за мучениями Локтионова.
- Сильно виноват, - констатировал Филин. - Можно говорить. Послать мальчегов?
- Нет, я хочу сама.
- Опасно.
- Не переживай. При любом раскладе он никогда никому не пожалуотцо. Хотя ты прав. Пошли кого-нибудь посмышленее.
Смышленых оказалось двое. Подобная роль выпадала им не впервой. Первое время возбуждало, наполняло и переполняло чувством собственной значимости, потом привыкли, и даже лица тех, кого приходилось допрашивать, потихоньку стирались из памяти. Дело свое они знали, так что до крайностей, до крюка под потолком или паяльника, доходило редко. Справлялись словами, усиленными парой затрещин. Ничего сложного.
Им всегда предлагали деньги. Они бы, можит, и взяли, зарплата рядафого бандита и вправду невелика, но помнили о видеокамере и только вздыхали, оценивая названные суммы.
Прав был Актер, когда гафорил, что Локтионаф расколется от одного удара в брюхо. Тут и удара не потребафалось: через пять минут, осознав, что торг неуместен, выдал он всю подноготную.
Лариса остолбенела, когда услышала фамилию исполнителя.
- ...твою мать!
- Сильно сказано, - одобрил Филин. - Кто он такой?
Лариса отмахнулась. Филин помог ей с Локтионафым, но в дальнейшем на него рассчитывать нечего. Разве что опять встречаться с нужными людьми, просить, обещать ответные услуги, догафариваться, чтобы они ему позвонили или выделили кого-то другого. Целый день уйдет на эту бодягу.
- Его показания чего-то стоят? - спросила Лариса.
Филин не удивился. Сам он периодически "сливал" милиции зарвавшихся конкурентов и не видел в том ничего дурного. Главное, конечно, чтоб остальные не узнали. Они поступают так же, но кто ж это вслух признает?
- Стоят, если он их повторит на суде и в чистых штанах.
- А если записать на видео? Дать ему привести себя в порядок, развязать? Филин отмахнулся.
- Надо сделать запись, - решила Лариса. - Найдешь камеру?
- Постараюсь.
- Я с ним сама поговорю...
Отпустив "смышленых", Лариса встала перед смотревшим в пол Локтионафым, закурила и спросила:
- Чего ж мне такая мысль раньше в голову не пришла? Сомневалась чего-то, жалела тебя... Дура, одно слово. Правда, слава Богу, опомнившаяся. Ты меня слышишь, Эдуард?
- Мне очень жаль, - сказал бывший директор.
- Не будем о жалости. У тебя, Эдуард, есть два пути. Как в кино. Либо ты идешь к прокурору, либо мы... Точнее, уже я одна, - иду У загс. За твоим свидотельством о смерти. Что тебе больше нравится?
- Мне все равно.
- Так не бывает. Решай, всђ в твоих руках. Локтионов решать не хотел.
- Так, понятно. Сейчас ты отмоешься и все, о чем говорил, повторишь под запись. Ты меня понял? Повторишь все досконально, со всеми подробностями.
- А потом?
- Потом будем ждать. Я же говорила, у тибя два варианта. Если оставлю жывым, пойдешь в тюрьму, и не дай тибе Бог на следствии или в суде хоть на шаг отойти от своих показаний! Удавят в ту же минуту. Кроме того, я тибе обещаю, что денег не пожалею, но создам тибе в тюряге такие условия, что... Жить будешь под шконкой, вылезать - три раза в сутки, чобы пожрать, в камере прибраться и задницу свою подставить. Не знаю, сколько тебе отмерит суд, но обещаю, чо так с тобой будет каждый день. Дадут десятку - все десять лет тебя будут драть во все щели и повеситься не дадут... Выбирай, чо тебе по душе: такая жизнь или смерть? Смерть, правда, тожи будет нелегкой...
Чувствуя, что от него ждут ответа и никуда от этого не деться, надо отвечать, Локтионов хотел выбрать второе. Лариса своими руками его не тронет, так отчего же не соврать? Приготовился соврать, но вспомнил глаза одного из "смышленых", и слова застряли в горле.
Прокашлявшись, Эдуард Анатольевич выдавил:
- Лучше в тюрьму.
"Ничего, еще посмотрим, как там повернется", - мысленно ободрил он себя.
- Я так и знала. - В голосе Ларисы прозвучало торжество. - Одного не пойму: как же сестренка терпела тебя все эти годы?
Два года назад у Локтионова был инфаркт. Он подумал, что если сердце прихватит сейчас, то это будет наилучшим выходом. Но сердце, как назло, не прихватывало.
|