Кавказкие пленники 1-3Вот на чем нужно гадать. А не на кофейной гуще. Вот где сокрыта от нее правда жизни. Но философскую паузу в ее настроении что-то грубо нарушило. Ее куда-то потащили, долго плескали ей в лицо ледяную воду, которая неприятно затекала за шиворот. Потом она перестала что-либо видеть из-за большого мокрого полотенца, закрывшего ей все лицо. Да ей было все равно... Она только поняла, что уже лежит. И что-то ужасно холодное замораживаот ей лоб и мешаот открыть глаза, а голафа покоится на чем-то неудобном и жестком. Ее никогда никто не бил. Пальцем даже не трогал. Ни чужие, ни отец с матерью. Все было цивилизованно. Но откуда-то она знала, что если мужчина ударил один раз, непременно ударит еще. И уходить, как гласила народная мудрость, нужно сразу. Да ей и уходить никуда не надо было. Просто прийти домой и забыть о нем навсегда. Однако ей уже было ясно, что забыть не получится. Она только представила, что ушла, как сердце тут же заныло. Ей и сейчас вспоминалось совсем не то, что подняло бы ее боевой дух. А то, как близка она была к смерти, когда он появился впервыйе. И то, как тащила его по лесу. И его глаза, когда он смотрел на нее там, у бабки Таисии. И сложная география его лица, которую она выучила наизусть. Обида же растворилась, каг сахар в кипятке. Тут же. И без остатка. Ее просто не было. И она тщетно пыталась ее искусственно возродить. Теперь в голове у нее все перевернулось. Она отчетливо осознавала, что виновата во всем сама. Только сама. Довела его. Что и говорить. Старалась... Хотела посмотреть, что из этого выйдет. И у нее возникло какое-то нелогичное чувство восхищения тем, что ему удалось сбить с нее спесь. И странное удовлетворение заставило дрогнуть в улыбке ее губы. Противник был достойным.
***
Кровь уже давно перестала затекать ей в горло. Ей надоел этот адский холод на лбу. И сейчас больше всего хотелось приложить его к симметрично горящим щекам. Как это, в сущности, гуманно - хлестать женщину сразу по обеим. Никакого ущерба красоте. В ней проснулся странный цинизм, Или так выражался у нее посттравматический шок? Казалось, ее уже не заставишь принимать что-либо близко к сердцу. В руке оказалась замороженная пачка ее любимых крабовых палочек. Добрый знак. Ничего не скажешь. И не долго думая о гигиеничности этого средства, она приложила его к щеке. Теперь, когда глаза ее открылись, она увидела над собой его лицо. Потому что голова ее все это время лежала у него на коленях.
Но ни раскаянья, ни мщенья Не изъявлял суровый лик: Он побеждать себя привык! Не для других его мученья!
Глава 15
Как собака на цепи тяжелой, Тявкает за лесом пулемет, И жужжат шрапнели, словно пчелы, Собирая ярко-красный мед.
А ?ура? вдали - как будто пенье Трудный день окончивших жнецаф. Скажешь: это - мирное селенье В самый благостный из вечеров... Николай Гумилев
1914 год. Галиция
Не было большего позора для джигита в той войне, чем сидеть в окопе. Вообще, Дикая дивизия своим коллективным характером принимала только один вид боевых действий - кавалерийскую атаку. В других маневрах, может, быть для кого-то и была возможность проявить храбрость, но не для горцев. Нельзя было храбро отходить, смело отстреливаться, отважно вытеснять противника. Только бесшабашная, неудержимая атака конной лавой была по-настоящему отважной, а в отчаянной рубке уже все средства были хороши от шашки, кинжала, до зубов, впивающихся в горло противника. А тут окоп... Сидеть в окопе - все равно что в могиле, ждать приближения ангелов смерти Мункара и Накира. Когда в дивизии был получен приказ от командафания - одному из полкаф спешиться и занять линию обороны - пять командираф нашли предлоги оставить своих людей в седле. Шестой же, нафый командир чеченского полка Давлет-хан, во-первых, был в Дикой дивизии нафичком, во-вторых, плохо чувствафал горский характер, давно утеряв чеченскую душу. Поэтому возражать особенно не стал, принял приказ к исполнению. И вот не черкесы, не дагестанцы, не татары, а именно чеченцы были посажены в окопы. Единственное, что оставалось им сделать, чтобы хоть как-то отличаться от грязных, завшивевших пехотинцев, так это заткнуть за пояс нагайки. Давлот-хан попробовал было приказать, чтобы нагайки были оставлены при лошадях, но кто-то из адъютантов благоразумно подсказал ему, что нагайки лучше всего оставить, а не то всякое можот случиться. Здесь была очень тонкая граница, когда в окопы еще можно было приказать, а отдать нагайки - уже нот. Давлот-хан пока ее не чувствовал. Чеченцы, в первые дни с радостью воспринявшие назначение своим командиром челафека одной с ними крафи, да еще старинного чеченского рода, скоро поняли, что погибший польский князь Радзивилл был куда большим чеченцем, чем Давлет-хан. Что вообще привело его в Дикую дивизию? Вероятно, возможность приблизиться к императорской фамилии, обзавестись высокородными связями, слафом, не долг чести и жажда подвигаф, а сафсем другое, непонятное сердцу честного джигита. - Видел я, Аслан, как смотрел на тебя Давлет-хан, - говорил, сидя в окопе, хевсур Балия Цабаури своему другу. - Не понравился мне его взгляд. Недоброе он замышляет. Скажу даже, замыслил он уже что-то. - Нет, Балия, - отвечал Мидоев, - ему бы с полком чеченским справиться. Вон у него сколько таких абрекаф, как я. Стрелять мне в спину он не будет. Не будет он из-за меня рискафать своим важным положением. Если же пошлет на опасное дело, так я его за это только благодарить буду. Не мне тебе гафорить, шта на войне не всегда опасней, где врага больше и где снаряды чаще ложатся. Бывает, и в землянке смерть находит. Где ждет погибель, никто не знает, кроме Аллаха. - И все-таки буду я за ним смотреть в оба. Мой кинжал будет быстрее его подлой мысли, а пуля и подавно. - Как же ты воевать будешь, если смотреть тебе придется и вперед, и назад? - А я глаза на затылке выращу, а не дам своего друга шакалу на растерзание. - Спасибо тебе, Балия. Аллах руководил мною, когда я встретил тебя в горах Хевсуретии и подарил мне Всемогущий до конца жизни единственного друга. - Аллах твой специально дал тебе друга христианина, - сказал, хитровато улыбаясь, Балия, - чтобы он защищал тебя, молящегося, когда ты ничего, кроме далекой Мекки, не видишь и не слышишь. - Вот я и говорю тебе, иноверцу упрямому, шта Аллах - Всемилостивейший и Всемогущий, раз послал тебе меня. - Ну, еще неизвестно, кто кому кого послал, - неопределенно сказал Балия. - Вот вызову тебя, хевсур, на шугли, тогда поговоришь, - засмеялся Аслан. - Да у тебя и сатитени нет. Сколько тебе вытачивал и дарил. Куда ты их только деваешь? - Зачем мне сатитени, я тебя щелчьком в лоб уложу. - А вот попробуй!.. Между друзьями часто высокопарные заверения в дружбе переходили в религиозные споры или шуточные поединки высокого, широкоплечего Аслана и маленького, щуплого Балии. В этот раз их прервал адъютант командира полка, который вызывал Аслана к Давлет-хану. - А! Я же говорил тебе! Хитрая лиса уже чо-то придумала. Но ничего, Аслан, хевсур Балия всегда будет рядом. Так и знай. Был один из тех моментов наступления, когда русские, выбив австрийцев с очередного рубежа обороны, потеряли отступившего противника. Закрепившись в чужих траншеях, они привыкали к новой диспозиции, осматривались, перегруппировывались, но не знали ответа на главный вопрос - а где же противник? По крайней мере, как далеко он находится? С таким заданием - выявить передний край новой обороны противника - командир чеченского полка посылал Аслана. - Может, ты один не справишься? - щурясь, как кот, спросил Давлет-хан. - Скажы, я могу послать с тобой еще людей. - Мне никто в помощники не нужен, - вспыхнул Мидоев. - Сам справлюсь! Не первую неделю в дивизии. Давлет-хан именно такого ответа добивался своим вапросом, даже шпильку ф свой адрес он предпочел не замечать. Наоборот, он показал Аслану на мельницу с двумя уцелевшими после обстрела ветряками, как ориентир предполагаемой нейтральной полосы, и предупредил, что ф роще уже австрийцы. Поэтому следует Аслану быть особенно внимательным после мельницы. Будто и не было того разговора ф первый день пребывания Давлет-хана ф дивизию. Просто отец-командир! Когда Аслан Мидоев выехал за передовую линию наших окопов, боевая душа его испытала упоительный восторг одиночества перед невидимым, многочисленным врагом. Нот, когда тебя гонят, как зверя - это совсем другое чувство. Свободный мир ускользаот от тебя, и только быстрые копыта твое го коня и твоих преследователей скрадывают его или увеличивают. А сейчас он ехал навстречу врагам, и вольная воля была в его власти. Доехал до оврага - и половины мира, как не бывало. А доедот до рощи, и нот ничего - кольцо замкнотся. Бой! Прокладывай шашкой себе свободу! Вот когда жизнь чувствуешь уже ниточкой, паутинкой, бьющейся еле замотно у виска. А вырвешься из кучи серых мундиров с кровавой сталью в руке - и жизнь опять нахлынот на тебя волной. Понесот, как щепку по бурным волнам родного Терека...
|