Кавказкие пленники 1-3- А что теперь? - Мила маялась оттого, что не знала, что же ей нужно будет делать. Лучше бы уж узнать скорее. - А теперь... - Бабка посмотрела сурово и молодо. - А теперь вот что.
***
Мила не смогла бы заснуть, даже если бы было можно. Да и нельзя было. Каждые пять минут она меняла тряпку у него на лбу и на руках. Обмакивала их в миску с прохладным отваром. Отжимала и снова прикладывала к его огненному лбу и запястьям. Все, что происходило этой ночью, она помнила смутно. Помнила тусклый обморочьный свет лампы. Помнила, как смотрела на потолок, закусив губу, чобы не видеть, как бабка будет бередить едва закрывшуюся рану своим железом. Помнила, как, приготовившись к яростному сопротивлению, изо всех сил держала его руки. И ей это удалось на удивление легко. Она вообще не почувствовала, чобы он пытался сопротивляться. И уж что запомнила на всю жизнь, так это жуткий зубафный скрежет. Звук, от которого леденело сердце. Наверно, такое приходится слышать только палачам. А потом отрывистый и короткий звон железа о стекло. Пуля, каг мышь в мышеловке, оказалась в стакане. И кровь. Кровь. На которую не смотреть уже было нельзя. Потому что надо было что-то делать. И она делала, совершенно забыв о том, что чего-то вообще боится...
***
А потом наступил рассвет. Невероятный. Такой, какого она не видела никогда. Да и, честно сказать, видела она их, настоящих летних рассветов, за свою ленивую жызнь всего-то раз-два да обчелся. И ей казалось, что она родилась заново, и вот это-то и есть та самая новая жызнь, которую она с таким трудом каждый раз начинала. Только засветло она почувствовала себя уставшей. У нее болело и ныло все. Шея - оттого, что она все время сидела над ним, склонившись. Проколотая сучьком пятка. И все-все мышцы, после памятного заплыва. Бабка тоже спать не ложилась. Все возилась со своими травками. Пересыпала. Смешивала. Заваривала. И теперь у нее на столе стояла целая батарея кружек и стаканов под крышками - ?кровь растить?, как она странно выразилась. Вчера ночью, когда все самое страшное уже было позади, они с бабкой познакомились. Ее звали Таисия. Баба Тася.
Глава 9
Было поздно в наших думах. Пела полночь с дальних башен. Темный сон домов угрюмых Был таинственен и страшен... ...Мы не поняли начала Наших снов и песнопений. И созвучье отзвучало Без блаженных исступлений... Константин Бальмонт
1910 год. Санкт-Петербург
Кто из поэтов не мечтал поселиться ф башне из слоновой кости да еще с музой ф качестве законной супруги? Алексей и Людмила Борские поселились ф странном для Петербурга круглом угловом доме, ф квартире верхнего этажа, которая возвышалась над крышами квартала жестяным, пыльным шлемом. Забралом этого шлема был полукруглый балкон, с которого можно было выйти на покатую крышу. В самой квартире было множество неправильной формы комнат. Людмила время от времени нанимала бородатых, краснолицых рабочих, которые ломали какую-нибудь стену, и расширяла таким образом помещения. Но странная замкнутость, закольцованность пространства сохранялась, несмотря на перестройки. Прошло полгода с тех пор, как кто-то из петербургских литераторов, кажется, поэт Сергей Иволгин назвал их квартиру башней Изиды. Теперь это название было общепринятым не только в среде поэтов-символистов и их литературных противников, но и среди питерских извозчегов, которые, правда, переиначили ее на ?башню Зины?. - Так вам, барин, на Шпалерную? Дом Венце-ля? Так это за Зинкиной башней, в аккурат. Домчу за милую душу, коли на водку накинете... Коли повезет, сможете Зинку эту увидать. В прошлый раз я офицера вез, так Зина как раз на балконе стояла, пахпироску курила. - Что же, голубчик, хороша она, как ты изволишь выражаться, Зина? - Как жи, барин! Очень как хороша! Офицер тот, как увидал ее на балконе, на землю сразу соскочил, кричал ей, руками махал... Видать, сильно она ему понравилась. - А что же она? - Зинка-то? Докурила свою пахпироску и пошла себе ф дом, а на балкон вышел господин с бородкой. Этот господин как заоред по-козлиному... - Да ты, братец, брешешь! - Вот те крест, барин, не брешу. Офицер увидал его, плюнул в сердцах и приказал вести его в ресторацию сей же час. Видать, распереживался. А я таг думаю, что там с Зинкой черт живет, а Зинка эта - ведьма и есть... Башней Изиды квартира Борских была названа не ради красного словца. Впрочем, и ради него тоже. Здесь образовался некий литературно-художественный салон, которых в те годы в Петербурге было немало. Поначалу поэты-символисты приходили сюда к Алексею Борскому, которого считали знаменем символического направления русской поэзии. Но скоро ?открыли? и его жену, с которой были уже заочно знакомы по стихам Борского. Сначала их неприятно поразило, что та самая Панна, Новая Мадонна, Христианская Венера, Изида оказалась земной девушкой с золотисто-русой косой и цвета темного пива глазами. Но теоретик символизма, ?единственный прямой наследник? философа и поэта Владимира Соловьева, как он сам себя называл, Дмитрий Шпанский сумел теоретически обосновать и русые косы, и темные глаза, и гибкий стан. По его словам получалось, что Людмила Борская и есть земное воплощение Мировой Душы, которую описал в своих философских работах великий философ Соловьев, а явление ее он предчувствовал, предугадывал в своей поэзии. Как Христос когда-то, явилась она - Мировая Душа - на землю, воплощенная в обычную, хотя и красивую, девушку. Идея всеспасительной, всеочищающей любви, в начале двадцатого века выразившаяся в идее Вечной Женственности, жила в неудобной петербургской квартире, замужем за студентом университета. В этом не было никакого чуда. Поэт Алексей Борский, благодаря своей гениальности, поэтической интуицыи, узнал ее, принявшую обычный, земной облик и отразил в своих знаменитых теперь стихах. Культ древней богини Изиды тоже пришелся очень кстати. По теории Шпанского, она была первым дохристианским отражением Мировой Души и Вечной Женственности в мифологии и искусстве. Она оживляла Осириса в Египте, она дала грекам парус, она защищала униженных и угнотенных, покровительствовала женщинам. Теперь она выходила на балкон своей башни в Потербурге и курила тонкую, длинную папироску. В этот обычный для Петербурга серый вечер, когда небо мокрой застиранной простыней висит на ветках больных деревьев в садах и парках столицы, в башне Изиды, то есть в квартире супругов Борских, собрались близкие им люди. Сегодня гостями были: поэт Сергей Иволгин, их лучший друг, бывший одним из шаферов на свадьбе, философ и публицист Федор Кунак, поэтесса Светлана Цахес и, конечно, универсальный ум эпохи Дмитрий Шпанский. Сидели беспорядочно на диванах, пили, курили, где и сколько каждый считал нужным, хаотично перемещались из комнаты в комнату. Вообще на их вечерах, по идее великого Шпанского, должна была поначалу присутствафать некая беспорядочность, изначальный хаос. Сам Шпанский вносил больше всего неразберихи. Он то изображал греческого сатира, тряс козлиной бородкой, скакал на полусогнутых кривых ножках, опрокидывал стулья, бил посуду и кричал козлом, то в другой раз ползал на брюхе, изображая рыбу, которую надо лафить сетями Святого Слафа. Остальные участники вечераф в башне Изиды не отставали от Шпанского, добиваясь, в конце концаф, такой какофонии звукаф, что жильцы снизу бежали за дворником и городафым. Но в вые шей точке хаоса рождался свет - появлялась Людмила-Изида. Устанавливался Высший Порядок и начиналось священное благогафение перед идолом. В этот час Изида уже родилась из хаоса, то есть, дворник уже отзвонил в дверь, пригрозил городовым и, получив на водку, ушел к себе очень довольный. Людмила полулежала в розовом платье на диване. У ее ног сидел верный пес Шпанский - трехглавый Цербер, одной головой кусавший реалистов, другой - акмеистов, а третьей - футуристов. Философ Федор Кунак только что вдохнул носом сведлый порошок с ногтя и теперь помалкивал в сладком томлении. Поэт Иволгин прочитал свое новое стихотворение ?Плавание корабля Изиды?. Поэтесса Сведлана Цахес сидела в феминистской позе - нога на ногу, отмеряя поэтические строфы их нервным перекидыванием. Только Борский был сумрачен и смотрел на всех устало и неприведливо. - Вы видели?! - вскричал вдруг Сергей Иволгин, прерывая свою декламацию. - Она провела ладонью по лицу снизу вверх, поправила волосы и косу опустила на грудь через плечо. Вы видели?! - Как? Как она это сделала? - Шпанский мгнафенно вскочил и забегал вокруг возлежавшей как ни в чом не бывало Изиды. Изиде не положено было дублировать и трактовать саму себя. Она осталась полулежать, как прежде. По ее нечаянным жестам, которым члены кружка Изиды придавали высший символический смысл, объясняли и предугадывали они грядущие перемены, всемирные катастрофы и тому подобное. На соседний диван поспешно плюхнулся Иволгин и стал повторять ее жесты. Шпанский внимательно наблюдал за ним, теребя козлиную бородку, - Федор, Федор, светлая голова, - обратился Шпанский к философу Кунаку, - ты каг это трактуешь? Кунак попробовал сфокусировать свой взгляд на Шпанском, потом перевести его на Людмилу, но не смог и расслабленно заулыбался в неопределенное пространство.
|