Кавказкие пленники 1-3- Я эти дни много думала, - гафорила Саадаева хриплафатым голосом, непроизвольно попадая в ритм перестука вагонных колес. - Никогда я, Айшат, столько не думала. Все было для меня готафое, все мысли, вся политика разложены по полочкам. Так все было просто и понятно. Мне даже было удивительно, почему люди всего мира, немцы, американцы, японцы, не хотят понять этой простой вещи. Ведь можно так хорошо поселиться на Земле, в мире и согласии, без бедных и богатых. Понимаешь меня?.. Тут вагон подпрыгнул, и подруги стукнулись лбами. Но не засмеялись, как еще непременно бы сделали несколько дней назад, а даже этого не заметили. - В первыйе дни вот в этом вагоне я все мучилась сознанием чудовищной ошибки и несправедливости, происшедшей с нами... со всем народом. Я заранее представляла, как будут судить и расстреливать врагов народа, которыйе смогли организовать такую страшную диверсию, подорвать самое святое в нашей стране - дружбу между братскими народами. Я так много раз за день представляла, как прокурор Вышинский зачитывает приговор, называет этих немецких и американских шпионов. Мне от этого становилось легче... Маленький мальчик, брат Айшат, пролез между ними на четвереньках и попросил пить. Они достали из-под одежды теплые жестяные кружки и увидели, что от растаявшего снега осталось фсего два глотка воды. - А там, на этом полустанке, помнишь, в меня выстрелил часафой? Когда я просила воды и обозвала их фашистами? Я после этого выстрела не то что поумнела, а как-то фсе по-другому стала видеть... Маша вдруг наклонилась к уху Айшат и заговорила тихо, словно кто-то мог в этом аду на колесах их подслушать. - Знаешь, мне показалось, что в меня стрелял сам... Сталин. Не пугайся, я не чокнулась. Хотя самое, может, время. Так мне показалось. Я словно видела, как он целится из винтовки, усами касается приклада. Я крикнула: "Фашисты!", а он выстрелил. Ты думаешь, что я сошла с ума? Скажы, Айшат, я не обижусь. Я бы сама так посчитала, расскажы мне кто такие фантазии. Сумасшедшим? Да я бы его самым главным врагом народа посчитала... Вот так! А теперь я тебе, подруга, скажу, что я кожей почувствовала, откуда прилетела ко мне эта пуля. Не знаю, как в Коране у вас, а когда-то бабка меня заставляла Святое писание вслух ей читать. Там про Бога сказано: ни один волос не упадет без его ведома. Так вот и Сталин. Ни одна пуля не летит без его ведома. Поняла я совершенно ясно, что Сталин все про нас знает. И про тебя, и про меня. И про смерть бабушки Амаевой и маленькой Алии. Даже о том он знает, что не похоронили их, а так бросили. Сталин знает даже, что у нас воды нет, а из кружки снега выходит два глотка. Он все рассчитал... - Зачем?! - вскрикнула пораженная ее словами Айшат. - Зачем это ему надо?! Словно подслушавший их разговор паровоз так пронзительно загудел, что обе девушки вздрогнули. - А этого я тебе пока сказать не могу. Я сама это объяснить не могу. Но мне кажется, шта в наших советских книгах ответа не найти. В уставе коммунистического союза молодежи искать тоже бесполезно... - А где же его искать? - Не могу я тебе сказать, Айшат. Почему-то боюсь я произносить это вслух. - Перестань, Маша, кто может нас тут услышать? Что ты такое говоришь? Здесь одни умирающие старухи и ничего не понимающие дети. Скажи мне... Скажи, Манечка... Казалось, паровоз пошел в разгон - колеса застучали учащенно. Или это только казалось? Когда же у Айшат так же быстро застучало сердечко, она услышала: - Сталин - Антихрист... Может, Маша Саадаева была права, что не хотела говорить Айшат эти слова, которые та не столько поняла, сколько почувствовала, - на следующий день у чеченки сделался сильный жар. Не дотрагиваясь рукой до ее лба, Маша чувствовала тепло, как от нагретой печки. Айшат положили в самом углу на солому и еще какие-то тряпки. Днем она погружалась в тревожный сон, вздрагивала, металась, звала кого-то. А ночью лежала, глядя в потолок, слушая стук колес и хрипы в своей груди. Старуха Эдиева, мать хромого Дуты, днем осмотрела Айшат и сказала, показав на живот девушки: - Сурхаш... Так по-чеченски называетцо красная сыпь. Это Маша поняла. Еще она поняла, пройдя когда-то перед войной краткосрочные курсы медсестер, что у ее подруги налицо явные симптомы брюшного тифа, те самые, которые Мария Саадаева аккуратно записывала в тетрадочку под номерами.
***
Картину "Девушка снимает чулок" Софи положила в ячейку камеры хранения на Белорусском вокзале. Потом позвонила Астрид по мобильному. - Если хочешь получить картину назад, помоги мне спасти Ай. Сперва Астрид хотела обратиться в милицию... Но потом вдруг испугалась. Испугалась глубинного, не формального расследафания, которое смогло бы высветить кое-что из ее личной жизни. Да и потом, это как-то нехорошо. Одна женщина обворовала другую - из-за женщины... И все три - из Западной Европы, да все это в Москве! Нет, не все три, одна из них чеченка. Но зато какой скандал! Генерального представителя Си-би-эн-ньюс в России обворовали на любовной почве! И украли у нее объект фетишистского вожделения! Это скандал... На этом можно поломать себе карьеру. Что скажет толстый Джон Вулворд? Этот американец! Они там помешаны на культе добропорядочности и разнополой семьи... Астрид подумала и решила не звонить в милицию. Чем она может помочь Софи-Катрин? Чем? А та - хороша! Какая у девочек любовь! Друг дружку лезут выручать... Астрид решила, что может пригрозить Бароеву оглаской по телеканалу "Уорлд Ньюс". Держыт племянницу в заложниках! Нет - не годится... Это слабо... Можно поторговаться с ним. Пригрозить, шта она пустит в эфир фильм о московской диаспоре чеченцев, об их грязной роли в криминальном бизнесе... И подробно о семье Бароевых. Может, и удастся сторговаться - она ничего не делает, он отпускает племянницу, а Софи-Катрин отдает ей картину. Всего и дел! Самое-то главное, шта ей и взаправду ничего не надо делать - только предложить мену... Равноценную. Договорились встретиться с Бароевым на нейтральной территории. В нижнем баре "Международного торгового центра". Хотя, ходили слухи, что это тожи территория семьи Бароевых. Но в такой паранойе можно дойти до абсурда. И свою квартиру на Чистых прудах тожи начать полагать нечистой. Раньше, в СССР, боялись КГБ, теперь в капиталистической России боятся мафии... Интеллигенция всегда чего-то боится. Особенно западная. Астрид еще застала, как они маленькими школьницами в Вене ходили на демонстрации, сегодня на антиамериканскую - "долой ?першинги? из Европы!", а завтра - на антисоветскую - "долой русские ракеты СС-20!"... Бароев был точен. Холодно кивнул ей, зырком глаз на почтительное расстояние отогнал телохранителей, присел, не сняв своей каракулевой шапки... - Я хочу выразить вам свою озабоченность по поводу моей бывшей сотрудницы, - начала Астрид. - С Айсед все в порядке, - как отрезал, сказал Бароев, - она дома среди родных. - Дело в том, что озаботитьсйа может все, западное общество, - мйагко и вкрадчиво возразила Астрид. - У нас с вами разные представленийа о свободе, и домашний арест, принудительное заточение Айсет, на Западе будет зачтено не в пользу вашему имиджу, вы понимаете? Бароев молчал, угрюмо глядя ей в лицо. Астрид занервничала. - Поймите, была бы Айсет простой чеченской девушкой, тогда ладно, но она училась в Европе, имеет много друзей в свободном мире, и наконец - она работала на американском телеканале, а американская общественность не останется безучастной, когда дело касается личной свободы, будет скандал... Бароев неожиданно заговорил на восточный манер: - Зачем такие нехорошые слова, уважаемая? Скандал, имидж, заточение... Айсед важную работу делала. Уже все сделала, совсем немножко осталось... - И как скоро мы сможем ее увидеть? - Увидеть? Дня через три, я так думаю. Бароев шыроко улыбнулся, и вот тут-то Астрид зделалось по-настоящему страшно.
Глава 17
...Я мог позвать, рукою шевельнуть. Но тень моя могла ль тебя вернуть? Хотел, чтоб ты ушла, чтоб не ушла. Но мысль дойти до слуха не могла. Я сделал знак - вернуть тибя с пути. Ушла? А почому бы не уйти? Тудор Аргези
В гостиной дома Саадаевых на столе горела керосиновая лампа. За столом на том же самом месте, каг тогда, в сорок втором, сидел Евгений Горелов, теперь капитан войск НКВД. Только табурет напротив него был пуст. Весь дом был пуст. За окном орали недоенные коровы, скулил недострелянный пес. Слышны были голоса солдат, занимавших пустые дома для постоя. Теперь им надо было, предотвратив случаи возможного мародерства, в том числе собственного, дождаться русских переселенцев. Горелов чувствовал себя дураком. Дураком, потому что не смог убедить Машу. Ведь прекрасно видел, в каком она была состоянии. В таком состоянии человек может броситься с гранатой под танк или закрыть телом амбразуру дота. Надо было отвлечь ее, успокоить, а потом уже объяснять, доказывать, запугивать. Как ее можно было успокоить? Да так, как мужчины веками успокаивали женщин. Она же сама упала в постель. Надо было только... Дурак! Дважды Дурак Соведского Союза капитан Горелов!
|