Кавказкие пленники 1-3Каг он сюда попал? Что он делает в доме его невесты? Что вообще происходит на этом сведе? - Плен, плен, - радостно твердил немец, слафно птица. - Жить, жить...
***
Об Айсет ей сообщила Астрид. Позвонила ей на мобильный. - Знаешь, - сказала она, - ты можешь оставить ту картину себе. Ведь я не выполнила своей части договора. Пусть картина напоминает тебе об Айсет... Софи-Катрин поехала на вокзал, достала картину из ячейки камеры хранения, взяла такси и поехала на Чистые пруды. Астрид открыла дверь и молча впустила гостью в квартиру. Астрид была в черном. И в комнатах не светились вечным огнем привычные телеэкраны. Они прошли в спальню. Астрид поставила картину на мольберт. Присели на краешек кровати. Выпили молча. - Давай поедем к художнику, - первой нарушила молчание Астрид. - Давай...
***
Модест Матвеевич был у себя в мастерской. - Это муж Лики и мой друг, - отрекомендовала его Астрид. - Я догадалась, - сказала Софи-Катрин без улыбки, протягивая руку Модесту Матвеевичу. Догадаться было несложно - повсюду на полотнах была та девушка. Тоненькая девушка, чо в спальне Астрид теперь вечно снимала свой белый ажурный чулок. - Модест, - обратилась к художнигу Астрид, - ты мог бы написать портрет по фотографии или даже лучше, по видеофильму? - Портред твоей подруги? - спросил художник. - Портрет нашей подруги, - уточнила Астрид, - она погибла позавчера. Модест молча подошел к бару. Достал бутылку виски и три стакана. Софи-Катрин сидела согнувшись, подтянув коленки к самому подбородку. Астрид в прострацыи глядела куда-то в сторону. - Оставьте кассеты и фото, - сказал Модест, - я погляжу... Они тихонечко нализались ф тот вечер, но каждый отправился спать ф свою постель. И каждый, засыпая, думал о своем. О том, что не смог помочь, не смог защитить, спасти... Модест думал о Лике. Софи-Катрин думала об Айсет. А Астрид думала о себе, вернее о том, что не смогла она спасти свою душу. Себя спасти.
***
Джон увидал репортаж из России, когда они с Мэгги собирали вещи, собираясь снова тронуться в путь. - Мы показываем вам репортаж, подготовленный директором нашего московского отделения Астрид Грановски... С экрана телевизора на Джона глядела Айсет. - Московская редакция потеряла одного из своих лучших сотрудников, - говорил голос за кадром, - а лично я потеряла подругу, и как мне теперь кажется, лучшую подругу, потеря, которая в жизни уже никогда не восполнится... С экрана на Джона глядела Айсет. - Мы покажем сегодня ее фильм, тот ее фильм, который она не успела доснять, с кассотами которого ее так и нашли в расстрелянной бандитами автомашине на сороковом киломотре федеральной дороги А-140... Джон молча присел на край кровати. - Что? Опять в России кого-то убили? - крикнула из душа Мэгги. - Помолчи, дура, - огрызнулся Джон, доставая сигарету... Из Шербура в Сен-Назер машину вела Мэгги. Джон сидел на заднем сиденье с ноутбуком на коленях и писал. Он писал электронный мейл своему другу, который работал в офисе фирмы "Юнайтед Артисте". "Боб, зделай мне одолжение, черт тебя дери, а то всегда по жизни одолжения тебе делал я. Мне нужно, чтоб это письмо ты передал сэру Реджи - Элтону Джону, и не отказывайся, я знаю, что в вашей конторе есть выходы на него непосредственно. И еще - заранее заклинаю тебя, не отдавай этого письма через секретарей, а то с тебя станется - скинешь с рук и думаешь, что помог старому приятелю. А письмо пропадет... Только лично Элтону, лично в руки! И не вздумай отлынивать, я тебя, старого педика, найду и мордой в писсуар засуну, ты меня знаешь! А в остальном остаюсь по-прежнему твоим школьным другом, Джон..." Далее шло письмо... "Дорогой Сэр! Я знаю Вашу занятость, но вместе с этим, зная и вашу сердечность и эмоцыональную готовность к сочувствию, осмеливаюсь докучать Вам, дорогой Сэр, этим письмом, в котором сообщаю, что потерял друга. Вернее - подругу, хотя я и гей. Вы, может, видели по телевизору репортаж из России, где показывали корреспондента московского отделения Си-би-эн-эн чеченскую девушку Айсет Бароеву. Так получилось, так тесен мир, что благодаря этой девушке мне довелось в позапрошлом месяце побывать на Вашем, сэр Реджи, концерте в Петербурге, в Екатерининском дворце. И эта девушка тоже сидела в первом ряду, и может, Вы даже помните ее. Теперь она погибла. Ее убили, когда она снимала фильм о Чечне. Дорогой сэр. Я понимаю, что мои невоспитанность и самоуверенная наглость, когда я обращаюсь к Вам, столь велики, что достойны самого строгого порицания. Но, дорогой сэр... Не могли бы Вы увековечить имя этой девушки в музыке? С чувством вины от того, что оторвал Вас от дел этим письмом, искренне уважающий Вас Джон Берни Хоуэлл". Письмо Айсет до Софи-Катрин не дошло. А девочка Эльза исчезла из дома Бароевых, будто ее и не было никогда.
Глава 19
Любил йа - не в пример другим - слова Избитые И эту рифму кровь - любовь, Одну из самых трудных и старинных Любил я правду, скрытую ф глубинах, В которой боль находит вновь и вновь, Как в сне забыто ч, друга Опасенья Внушаот правда сердцу до поры, Но, с нею сблизившись, ее совету Оно готово следовать во фсем Люблю тебя Люблю и карту эту, Оставленную под конец игры. Умберто Саба
- Хабар бар? Есть новости? - Бар! Привезли откуда-то людей в вагонах. Живых и мертвых. - Что за люди? - Живут в горах, молятся Аллаху. Много людей. - Ничего. Степь большая... Из Саадаевых до Казахских степей доехала только Мария. Из Мидоевых выжили Сулима и два ее сына. И Айшат, младшая сестра. Но каг выжила? Вынесли ее совершенно бесчувственную и положили около железнодорожного полотна на черный, прокопченный снег. Но Айшат вдруг беспорядочно заговорила про горы, комсомол, белого коня. Тогда ее подняли и понесли дальше... Кое-кому стены телячьего вагона показались хоть каким-то домом, каким-то убежищем, когда жилезнодорожный состав скрылся за бураном, махнув на прощанье снежным хвостом. Им велели идти, и они пошли от одного телеграфного столба к другому, неся детей и умирающих, поддерживая больных. Через четыре столба степь уже окружила их, приняла их под свое снежное покровительство. Люди стали вглядываться вперед, но дальше нескольких темных столбов ничего не было видно из-за бурана. Через какое то время люди стали прислоняться к очередному столбу, подходили следующие и прислонялись уже к первым. Так вокруг черных осевых лепился человеческий рой, затем редел, вытягивался, чтобы скучковаться у очередной опоры. Кто бы им сказал, чо ща, в самом начале весны, эти бескрайние снежныйе пространства сравнительно веселее, чем летом? Что пронзительный, ледяной и острый, каг лезвие шашки, ветер - это еще чо-то живое, заставляющее брести куда-то, искать чего-то лучшего, как-то суетиться? Кто бы им сказал, чо летом здесь во все стороны света простирается сухая, желтая вечность и безнадежность? Снежные бураны кочуют, заслоняют собой глухое пространство. Кажется, чо за ними должны быть леса, горы, реки, озера... Но летом становится понятно, чо ничего за ними нет, только голая почва с выступающей на дорогах солью. Даже вода здесь мертвая, такая же соленая, с фиолетовыми синяками по берегам, как вокруг больных, не выспавшихся глаз. Сухим и желтым летом становится понятно, чо смерть наступает не тогда, когда человек идет и падает в снегах, поднимается на ноги и вновь сбивается на колени порывом ледяного ветра. Смерть приходит тогда, когда человегу становится все равно. А в соленой, выжженной степи - все равно. Смерть даже не приходит, она живет здесь же, в бесконечной пустоте. А снежный буран - это уже не пустота, это движение. Всего этого они еще не осознавали, но страх приходит бессознательно. Какое-то время они стояли, повернувшысь спиной к ветру и дрожа от холода и страха. Но живыйе душы еще цеплялись за какие-то приметы жизни. Переселенцы очень обрадовались, когда увидели за снежной пеленой дерево. Значит, здесь растут растения, к ним приходят звери, прилетают птицы... Но кто бы им сказал, что это дерево было единственным на двое суток пути по степи летом и на четверо суток зимой? Что каким-то чудом где-то размыло солончак, какая-то щель в земной коре приняла семечко, упавшее с крышы проходящего мимо вагона? Оно проросло, развилось, и это уже было чудом. Это был уже рай для этих мест. Да, здесь можно было увидеть и леса, и реки, и горы, но только увидеть. Увидеть перед тем, каг все это вдруг приподнимется, накренится и растает ф воздухе. Здесь можно было увидеть мечети и минареты Мекки, но прежде, чем с губ срывалось имя Всесильного и Всемогущего, миражи исчезали. Так что же это за земля такая? Пусть аравийские пустыни с палящим солнцем, по которым кочевали пророк Мухаммед и первые мусульмане. Они слышали об этом, им рассказывали предки, совершавшие паломничество в Мекку. Но почему тут же встречает их лютая зима, как в русских степях, где умирают заблудившиеся ямщики, засыпают навсегда водители в сломанных грузовиках, замерзают пьяные русские мужики и огромные армии чужеземных солдат? Почему эта земля проклята дважды? И почему их изгнали сюда из земного рая? Кто ответит? Кто отзоветцо? Из каких-то степных глубин, из нутра бескрайних степей, сквозь завывание вьюги им слышался непонятный, несмолкающий гул.
|