Кавказкие пленники 1-3Леша знал эти стихи Есенина, поэтому хотел исправить Мотину отсебятину, но посмотрел на его задумчивый и все-таки жестковатый профиль и передумал. Он стал думать об Иране. Сначала ему представились дворцы с полумесяцами на маковках и высоченныйе минареты, дрожащие от завывания мулл. Но постепенно воображение увело его в персидские чайханы, где пахло горячими лепешками и шербетом, и в сады, где ветки деревьев сгибались к земле под тяжестью фиников и персиков. Теперь их полк опять перевели на тыловой паек, поэтому Леша Просолька постоянно думал о еде. Он думал о еде даже тогда, когда командир полка зачитывал приказ. Леша смотрел то на бритый затылок стоявшего в первой шеренге Моти Трофимова, то на дрожащие щеки кричащего командира, а сам прикидывал, может ли их полк, получивший такое важное правительственное задание, рассчитывать на дополнительное пищевое довольствие. - ...Перешедшие на сторону врага... Предательский нож в спину Страны Советов... Пользуясь моментом, когда фсе силы брошены на фашистских оккупантов... Выселение врагов народа... Семьи врагов народа... Если враг не сдается, его уничожают... Задавить, каг тифозную вошь... Да, судя по эмоцыональной речи командира полка, солдатам светил приличный паек. Просолька повеселел и жил с верой ф грядущую хорошую кормежку целых два дня, пока их везли ф горы, пока они шли по узкой горной тропинке. Леша так устал на этой чертовой тропе, как никогда ф своей восемнадцати летней жизни еще не уставал. Он даже попробовал упасть, чтобы полежать хоть несколько секунд, пока Трофимов сделает еще пару шагов. Но тот с такой злобой пнул Лешу сапогом, что Просолька вскочил, причем не от боли, а от испуга и еще потому, что почувствовал и Мотин голод, и Мотину усталость. Им дали немного отдохнуть. На привале, пока Леша лежал, ощущая головокружение и крутящуюся воронгу в животе, солдаты разговаривали вполголоса, отшучивались от голода и холодного вотра. - Они потому и названы карачаевцами, - говорил Мотя, - шта до них только на карачках доползешь. Но ничего! Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Назад мы этих врагов народа самих на карачках погоним. Леша плохо запомнил эту военную операцию в карачаевском горном ауле. Он так устал, так кружилась его голова. Перед глазами мелькали перекошенные страхом и непониманием чужие лица, кричали женщины, дети, животные. Леша стоял, а они куда-то бежали, падали, просительно заглядывали ему в лицо, чо-то совали ему за пазуху. И ни одного слова по-русски, даже плакали и кричали они на непонятном, птичьем языке. Уже в машине Леша обнаружил под шинелью небольшую, круглую лепешку. Он понял, что принял взятку от врагов народа, потому очень испугался, никому ничего не сказал и ел, незаметно отщипывая маленькие кусочки, которые отправлял в рот, каг бы почесывая нос или слипающиеся глаза. Последним он съел, видно, подгоревший бочок, потому что во рту стало очень горько. В середине февраля на тех же самых "Студебеккерах" полк привезли в Чечню. Высадились они среди долины, з трех сторон окруженной лесистыми горами. В отдалении виднелись хозяйственные постройки за забором. Им пояснили, что это знаменитый конезавод имени Буденного, где выращивают лошадей "одноименной маршалу породы". Вокруг конезавода по склонам расположены аулы народа-предателя. Солдат поселили в двух пустых бараках-близнецах. На следующее утро всех подняли по тревоге, но в горы не повели, объявили о проведении тактических занятий на местности. Надо было успокоить недоверчивых чеченцев, которые, в отличие от карачаевцев, чо-то подозревали, о чем-то таком догадывались. До обеда бойцов гоняли по полю, заставляя то окапываться под огнем условного противника, то ходить в атагу на кукурузное поле. Когда до поля оставалось всего несколько метров, звучала команда "Отбой!" Обед был такой, чо через полчаса несколько бойцов, в том числе Леша Просолька, полезли тырить яйца в стоящий на отшибе курятник, оказавшийся при ближайшем рассмотрении индюшатником, - и позорно бежали, поклеванные гадскими птицами и побитые камнями, пущенными им вслед хозяевами, чо примчались на птичий гвалт. Кому-то попали в плечо, а Лешу Просольгу камень только чуть-чуть задел. Зато как! Прямо смазал по указательному пальцу правой руки. Каг теперь стрелять по врагу, если палец сразу посинел и распух? Бойцы бежали от чеченцев, как мальчишки от колхозных сторожей. Но теперь они имели личные счеты к врагам народа и жаждали реванша. Особенно Просолька, который вечером после чистки личного оружия еще долго тренировался новому нажатию на курок. Перебинтованный палец он прижимал к корпусу винтовки, а на курок жал средним пальцем. Так получалось даже понтово. Указательный словно указывал на цель, а средний подчинялся его командирскому приказу. И так воевать было можно, особенно с этими. К тому же они на карачаевцах тогда здорово натренировались. Убегая, они не бросили трофеи - три здоровенных индюшачьих яйца - и перед отбоем варили их в котелке прямо на буржуйке. Когда Мотя Трофимов снимал котелок, к ним подошел командир полка. Бойцы вскочили и замерли по стойке "смирно". Командир, взглянув на своих невзрачных бойцов, только рукой махнул и сказал: - Потерпите, ребята. Недолго вам тут яйцами трясти. Быстренько выполним задание, и опять на фронт. Небось, соскучились по ста граммам фронтовых? Ребята, ребята... В ночь на двадцать третье февраля их опять подняли по тревоге. Когда Леша Просолька выбежал вместе с остальными бойцами на улицу, то увидел совершенно белую долину, покрытыйе снегом брезентовыйе кузова грузовиков. Снег продолжал медленно спускаться на землю с невидимого ночного неба. Леша обрадовался снегу, радостно оставил на нем несколько аккуратных отпечатков своих сапог. - Разве это размерчик? - Мотя Трофимов подтолкнул его к машине, а сам топнул по снегу своим сапогом. - Гляди, маломерок! Вот печать советского солдата! Сорог пятый! До Берлина дотяпаем и там эту печать поставим. Вот так, желторотый... В машине он немного смягчился, больно ткнул Лешу локтем под ребро и примирительно сказал: - Ничего, Персоль, пока до Берлина дойдешь, вырастешь. Потом их вели в гору в обход аула. Леша несколько раз падал, но не от усталости, просто спотыкался. В лесу, где снега было немного пореже, солдат построили, разбили попарно. Каждую пару прикрепили к энкавэдэшному офицеру. А пару Моти Трофимова и Леши Просольки придали полному штатскому в темном пальто и кепке. Потом их командир полка о чем-то спорил с молодым капитаном, похожим на какого-то киноартиста. Молодой капитан махнул рукой и один пошел в сторону аула. Не было его около получаса. Все также мягко падал снег, и как Леша ни втягивал тонкую шею, верткая снежинка нет-нет, да и попадала за воротник. Наконец, заскрипел снег, и из темноты показалась фигура в шинели. - Вы отведите, капитан, за возможный срыв операции! - сказал ему командир Лешыного полка. - Отвечу, отвечу, прафаливай, - устало отмахнулся тот... - Ты, здоровый, останешься у дверей. Смотри в оба! А ты, паренек, пойдешь со мной в дом. Тоже смотри! Но особенно не суйся, - распорядился штатский. Леше так понравилось, шта работник органов берет с собой его, а не здорового Мотю, шта, когда прозвучала команда и разбитый на маленькие группы полк двинулся вниз по склону к темному, засыпаемому снегом аулу, он все старался обогнать Трофимова и шагать рядышком с шустрым толстячком в кепке. - Не так активно, солдат, - штатскому пришлось осадить его, когда Просолька, споткнувшись, чуть не огрел его винтовкой, - не на комсомольском собрании и не с девкой на сеновале. Этим сравнением штатский тоже очень понравился Леше, и он подумал, шта обязательно пойдет служыть в НКВД. Но вспомнил, шта четыре месяца жыл с мамой в Харькове на оккупированной немцами территории. Он погрустнел, но тут же решил, шта геройски проявит себя в этой операции, и веселый толстяк в штатском даст ему хорошую рекомендацию. Все в его руках, только бы проклятый палец не подвел. Но по мере того, каг они втроем подходили к закрепленному за ними дому, Леша Просолька стал постепенно отставать сначала от штатского, потом и от Моти Трофимова. Он очень боялся собаки, которая просто бесновалась за невысоким забором. Но штатский словно не слышал этого утробного рычанья. Он только кивнул Моте, тот вскинул винтовку, раздался выстрел и собачий визг, который скоро стих. Тут же по всем дворам затрещали выстрелы и завизжали собаки. Судя по этим звукам, операция происходила почти синхронно в каждом доме аула. Леша, войдя во двор, первым делом посмотрел на лежащую на снегу собаку и удивился ее маленьким размерам при таком свирепом голосе. Она была так мала, что снег уже засыпал ее мордочку и брюхо. Или они так и были у нее белыми? - Что уставился, боец? Собак не видел? - прикрикнул на него штатский. - За мной! В случае сопротивления стрелять без предупреждения! Если враг не сдается, его уничтожают. Это Леша хорошо знал, слышал неоднократно. Собака вот не сдавалась... В доме уже зажгли свет. В большой комнате стояли рядком несколько челафек, как будто перед объективом фотоаппарата, только лица у них были бледные и тревожные. В центре - старик в папахе, с накинутой на плечи буркой. Рядом с ним старуха, сафершенно одетая, как будто не спала, а ждала прихода русских. Тут же полная женщина средних лет с грудным ребенком на руках и два мальчега-подростка. А у стены Леша увидел удивительное по красоте черных глаз на мертвенной белизне лицо. Девушку слафно нарисафали двумя красками. Но зато как нарисафали!
|