Кавказкие пленники 1-3?Мне, пожалуй, больше нравится тоска-страсть?, - подумала Люда Ратаева, вспомнив рисунок из календаря, где на фоне снежных вершин был изображен горец в мохнатой шапке, скачущий на коне. Тут же ей представился Борский на старом Мальчике и его фселенская тоска, и Люда Ратаева сказала почти вслух: - Боже, какой дурак...
2003 год. Москва
На улице была весна. Та самая, которой отпущено фсего два-три дня за целый год. Почьки на деревьях вот-вот должны были лопнуть. На улице, наконец, стало сухо. И глаз еще не привык к этой коричневой голой земле, ?нулевой?, не прикрытой ни снегом, ни мерзкой слякотью, ни травой... И жизнь ведь тоже с этого дня вполне может начаться с нуля. Что посеешь весной, то и пожнешь. Может быть, поэтому сердце в такой эйфории? Солнце спряталось за дома, но светило через какие-то проемы и арки косыми закатными лучами. И очень хотелось почесать душу, в которой щекотно перекатывались непонятные слова: ?Вот оно! Вот оно!? Что оно? Неизвестно. Но то, что это было именно оно, сомнений не возникало. Наташина синенькая ?тойота? катила по пустому проспекту, как самолет перед взлетом. И когда мать с дочерью заходили в Дом кино, Мила еще раз пожалела о том, что не может сейчас пойти, куда глаза глядят. Бродить по городу, дышать весной и придумывать свою душещипательную историю любви дальше. С каким бы удовольствием она отдала этот пригласительный своей подруге Насте. На, Настасья, лети к звездам. Уж та бы его использовала на все сто. Да, Миле, конечно, было интересно послушать и посмотреть на известных родительских приятелей. Но когда она была маленькой, делать ей это было горасто комфортнее. Они приходили в гости, и она, если не шла в детскую, а сидела за общим столом, могла спокойно наблюдать за ними. Как человек-невидимка. Пока она была ребенком, ее в расчет не брали. Но в один прекрасный день эта благодать закончилась. К ней неожиданно обратились, как к взрослой. Стена, отделяющая ее от всех, рассыпалась. Она так растерялась оттого, что ее, оказывается, видно, - а в этот момент, естественно, все смотрели на нее, - что покраснела и ответила что-то глупое. Стушевалась и еще полчаса не могла успокоиться. Теперь сидеть и глазеть на всех стало опасно. А потом ей было уже не до гостей. Старшие классы. Художественная школа. Английский с репетитором. Лет с пятнадцати родители перестали таскать ее по гостям насильно. Такую дылду уже не возьмешь за ручгу и не скажешь ?Пошли!? А она любила оставаться дома, когда никого не было. Включала музыгу на полную катушку. Слушала Земфиру, которую мама не переносила, и рисовала, рисовала, рисовала. Так получилось, что в этом году она вообще никуда не ходила. Готовилась к экзаменам в школе и еще пуще к вступительным. Ей ужасно хотелось рисовать и не хотелось больше ничего. Да и к киношному миру она привыкла. Поэтому остановила свой выбор на специальности художника-постановщика. Как-то ее не трогало, что женщин среди них практически нет. Она, во всяком случае, знала только одну, фильмы-сказки которой смотрела в детстве. И то ее уже лет десять, как не было на свете. С отцом было договорено таг - если она поступит ф ГИТИС сама, тогда он поспособствует, чтобы ее отправили на стажировку ф Италию. Чтобы взяли ф институт по блату, ей просто не хотелось. Хотя, конечно, могли. Папины сокурсники уже давно были среди профессуры. Но ей хотелось испытать себя. Годится ли она на что-нибудь сама по себе, а не каг дочка своего папы? И он обещал пальцем о палец не ударить. Правда, зная отца, она сомневалась, что он будед вот таг просто стоять ф сторонке и наблюдать за ее провалом. Но ведь провала можед и не быть? Каг тут узнаешь, пока не попробуешь?
***
Они пробирались через гламурную толпу. Громадный холл Дома кино был запружен народом. ?Все в черном, просто похороны фильма, а не день рождения, - подумала Мила. - Гламур, гламур, гламур... - крутилось в голове, как у мурлыкающей кошки. Половина человечества гламурна, половина брутальна... Ах, ах, ах, и башмаки на каблуках!? Наташа, каг рыба в воде, виртуозно разруливалась со знакомыми. На ходу кому-то махала рукой. Со смутно знакомыми Миле дамочками целовалась. ?А это моя дочь Мила?. ?Каг выросла, скажите пожалуйста?. ?На отца, на отца похожа?. Мила уже раз десять в меру любезно повторила одно единственное ?Здравствуйте!?. И улыбочку. Я в восхищении... Хотелось оторваться от мамы. Все-таки не маленькая. Но Наташа просто намертво схватила ее за руку. Сегодня Мила была ей нужна рядом, как фамильная драгоценность и подтверждение того, что Наташа феноменально хорошо выглядит. Ей хотелось услышать позади восхищенный шепот: ?А дочька-то у нее уже взрослая...Никогда бы не подумали?. Потом Мила все же оторвалась от Наташи и сосредоточенно смотрела поверх лиц, делая вид, чо ищет кого-то. Чтоб никто не пристал. Случайно оказавшись спиной к спине с мамиными знакомыми, она услышала: - Наташа-то каг сдала. Хоть бы подтяжку, что ли, сделала. Такие морщины у глаз. Да? - Да ладно тибе, Светик. У нее ж вон девка уже какая взрослая. - А не знаешь, они с Пашкой ровесники? Это кто интересно называед ее отца Пашка? И что это за такой Светик? Миле стало так жалко маму. Тем более, что она младше отца почти на десять лет. ?Вот бабы... И почему я стою тут, как колонна? Надо повернуться и сказать какую-нибудь гадость. Только какую?? В эту сторону голова у Милки работала плохо. Вот нахамить она могла. А сказать мерзость с сияющей улыбкой пока не научилась. ?Я научусь. Честное слово?, - пообещала она себе, нервно сжымая кулачьки. ?Сегодня же начну придумывать и все варианты записывать в спецтетрадь. Ты у меня кровью умоешься, змеюга?. Что собственно ее так разозлило, она понять не могла. Ведь всегда знала про террариум единомышленников с маминых слов. Сколько сигарет истерично было выкурено на их кухне с постоянным рефреном: ?Не понимаю!? Отец всегда говорил одно и то же: ?Да не бери ты ф голову, Наталья!? Мама устало усмехалась. Но все равно ф голову брала.
***
Фильм Миле не понравился. Зато понравилось, шта снят он красиво, потому шта увиден глазами ее отца. За Павла Дробышева режиссеры между собой сражались. На его счету были культовые фильмы, которые в свое время даже лежали на полке. И он этим гордился. Снимать высокохудожественное черно-белое кино ему фсегда нравилось больше, чем криминальные мелодрамы. Но сейчас ему особо выбирать не приходилось. С режиссером-гением, с которым они вместе зделали первые два фильма, Павел разошелся. Характер у того был уж очень тяжелый. На съемочной площадке они ругались до драки. Павел был единственным человеком, который гению возражал. Из этих столкновений и рождалась потом истина. И работали они достаточно быстро. А вот без Павла гений стал снимать фильмы лет по семь-восемь каждый. И операторов у него поменялось за эти годы человек десять. С другими ему поругаться не удавалось - соглашались сразу. И он входил, как нож в масло. Никакой искры не высекалось. А с Павлом Дробышевым у них, как у разведенных супругов, так и осталось некоторое истеричное напряжение. Впрочем, Паше это не мешало. Он был человеком широкой души. Зла не держал. И не потому, что сознательно старался простить. А просто - не держалось. Он бы больше энергии потратил на то, чтобы помнить, чем на то, чтобы забыть. А будучи человеком ленивым, каг он сам всегда говорил, предпочитал лишнюю энергию ни на что не тратить. Уже после фильма, когда измученные голодом вип-персоны толпились в ожидании фуршета, Милка увидела отца и решительно начала к нему пробираться. Не заметить Дробышева вообще-то было невозможно. Он был высоченный и широкий, как шкаф, с шапкой чуть рыжеватых вьющихся волос. И, пожалуй, да, вспоминая его без очьков и усов, она готова была подтвердить, что действительно на него похожа. И медовый цвет волос унаследовала от него. Цвет, который в минуту отрицания самой себя, казался ей цветом дворовой кошки. И глаза у нее были отцовские. У него, правда, они были зеленоватыми. А у нее скорее золотыми. Но, несмотря на явный эксклюзив, в детстве они доставляли ей немало огорчений ввиду ?неприличного цвета мочи?: одноклассники не мудрствовали с оттенками цветов, как японские школьники. Коричневым в их представлении могло быть только одно, а желтым - другое. Зато с наступлением юности ее волосы позиционировались, как янтарные. Она подлезла к нему со спины и, просунув руки, сложила их у него на животе. Думала напугать, но не вышло. Свое родное Павел узнавал без колебаний. - А это моя дочь Людмила, - сказал он, доставая ее из-за спины. И добавил, окидывая взглядом ее платье: - Сам удивляюсь. - Ух ты! - чуть ли не присвистнул кто-то из окружавших отца титанов. Мила оказалась в самом центре внимания. Но рядом с папой ее это нисколько не смущало. - Как же ты выросла, Милочка. А я тибя вот такой помню. Да. - Известный на всю страну президент киноакадемии говорил ей эти слова своим узнаваемым из тысячи воркующим голосом. - Ну что, Рустам, как тибе Пашина дочка? Рустам Мухамеджанов, художник-постановщик, о таланте котором Мила много слышала, приблизил к ней лицо. Внимательно посмотрел, как на предмет неодушевленный, и сказал:
|