Кавказкие пленники 1-3А то, что дочь немаленькая, Наташа узнала не сама. Ей об этом сказали. А дело было так. У Милки сел мобильный. А они с Настей, Мельниковым и Ляховицким задержались после концерта. Сначала пошли в какое-то кафе, а потом застряли в пробке. Звонить родителям Миле и в голову не пришло. Она о них забыла. Вот так. Честное слово. В этот момент у нее была своя жизнь. Разве могла она предположить, что мама сходит с ума. И даже звонит в справочное несчастных случаев и в милицыю. ?У меня пропала девочка!? - нервно сказала мама дежурной. Та откликнулась со фсей душой ?Сколько девочке лет??. ?Семнадцать? - ответила мама. На том конце провода повисла маленькая пауза. А потом маме сказали значительно веселей: ?Взросленькая у вас девочка?. И успокоили. Придет. Время детское. Вот тогда-то озадаченная мама и прониклась этой новой мыслью: ?Девочка-то, оказывается, у меня взросленькая!? Она даже и не ругала ее, когда та вернулась. Просто рассказала всю эту историю. И Мила сама сделала из нее выводы. И что раз ?взросленькая?, то значит, и ответственная должна быть. Мила дописала в дневнике последнюю фразу. Застыла, глядя на розовую полоску у горизонта, и почувствовала, как фсе-таки, несмотря на эйфорию, хочет спать. Будильник поставила на семь. Сегодня она опять начинала новую жизнь. Самсара, как называл это отец. Бесконечное колесо перерождений.
Глава 3
Снафа пьют здесь, дерутся и плачут Под гармоники желтую грусть. Проклинают свои неудачи, Вспоминают Московскую Русь... Нот! Таких не подмять, не рассеять. Бесшабашность им гнилью дана. Ты, Рассея моя... Рас...сея... Азиатская сторона! Сергей Есенин
1906 год. Подмосковье
- Евлаша, а, Евлаша, так я с тобой пойду? - Ой, даже не знаю, барынька. К лицу ли вам туда ходить? Ведь как зачнут мужички хлестаться, так ведь не клюквой измажутся. В прошлый год как морс побежал по лицам-то, так две бабы таракановские без чувств и завалились. А как же вам, барыне молодой? Смотроть ведь - страсть! - Страсть, говоришь? Тоска-страсть... Вот шта, Евлаша, ты как хочешь, а я пойду... Проселочная дорога юлила так и сяк между холмами перед тем, как войти в старый казеный лес. Не больно хотелось ей слушать скучную болтовню старых сосен да еловое пожилое ворчание. То ли дело бежать открытыми лугами, где молодая трава и юные цветы только в эту весну увидели белый свет. И летнее солнце, и дождь, и ветер - все теперь для них, все им сочувствует, все им радуется. Здесь, здесь настоящая жизнь, которая быстро сойдет на нет, отцветет, закончится. А там, в лесу, прозябание вечности, глухота, зудение... На холме церковь Михаила Архангела белой свечкой. По утру солнце отразится в маковке - загорится свечка, затеплится душа всей долины. Сонный звонарь залезет на колоколенку, зевнет напоследок, рот перекрестит, посмотрит по сторонам и возрадуется. Весь мир уже готов к утрене, только его одного и ждали. Поплюет на руки, приладится, тронет сначала едва-едва, ведь боязно разом нарушить такую тишину блаженную. Но скоро разойдется, осмелеет, божий мир, умытый росой, его поддержит, травы закивают, цветы зашелестят. Солнце само зазвенит самым большим колоколом. Слава Тебе, показавшему нам свет! Перед церковью дорога еще раз загибаотся, низинку с протокой от храма Божьего будто отгораживаот. В этой низине по праздникам бьотся Праслово с Таракановкой. Бьются издавна в виду церкви, не считая крепкий удар грехом, не виня никого за увечья, за ребра, неправильно сросшиеся, и кости, ноющие к непогоде, бьются полюбовно, от души. С праслафскими бабами и девками пришла Людмила Ратаева на горушку. Здесь уже толпятся старики, опираясь на палки, неторопливо беседуют. - На Иванов день плохо бьются, - говорит один. - Вот на Троицу другая потеха. Было морсу в один год! Как в речке Гранке побитые мылись, так вода в Таракановку красная и потекла. Говорят, бабы ихние платки себе в красное перекрасили... Люда посмотрела на стоявших тут жи таракановских баб. Действительно, платки у них, как нарочно, были то с красными цветочками, то с розовыми каемочками. - Народ нынче ужо не тот пошел, - гафорил уже другой дед, - все норафит друг другу морду раскрафянить. А в старину били уважительно - в душу или ребра. Таперича уже не то... - Куды им, молодым, - подключался третий. - В старину за прасловских бился Ванька Хомут, так тот кулачищем кирпич в печке вышибал... - Не Ванька, а Васька, - возражал ему еще один. - И не Хомут, а Оглобля. Васька Оглобля. Он же мне сродственником дафодился. Мне ли не знать. Только он не кирпич вышибал, а венец из-под избы кулачищем высаживал... - Вот и брешешь, - не здавался предыдущий. - Сразу видать, что брешешь... - Я брешу?.. Но спору не удалось разгороться. Ударили колокола, кончилась обедня. Тут же из церкви высыпали стайки мальчишек в разноцвотных рубахах, сбежали в низину, стали потешаться, задирать друг друга для затравки настоящего кулачного боя. Постепенно подтягивались взрослые мужики. Некоторые из них нервно переминались, не знали, куда руки доть, иные же стояли подбоченясь и только усмехались. Были и такие, которые бегали между своими бойцами и подзуживали. - Кузафские обещались нам подмочь. Вчера так и сказали: ?Праслафским завтра вместе будем крафь пускать!? Так вон же стоят мужики! То не кузафе-кие? Они и есть!.. - Еремей на вид здоров, только вот упору в нем нету. Машет, как мельница, а молоть не может. Если его не спужаться, так подходи и бей, как в куль... - Глйади! Молодой барин пожаловал. Борского профессора сынок. Да не туды глйадишь, вона - в коротких подштанниках гимназист. Неужто тоже за прасловских будет битьсйа? Так и есть, рукава закатывает! Вот так дела!.. Люда тоже увидела Алексея Борского среди праслафских мужикаф. Он был в темном спортивном трико, похожий на циркафого дрессирафщика среди медведей-мужикаф. К тому же он начал делать разминку, насмешив и праслафских, и тараканафских баб. - Глянь, Пелагея, какие коленки у барчука востренькие!.. А чегой-то он все присаживаотся да присаживаотся? Можот, скушал чего непотребного? Поглядите, бабоньки, порточки на нем какие срамные - все видать!.. Неужели, Борский будет биться на кулаках с мужиками? От тоски-печали? Или готовится таким образом к апокалипсису? Какая-то новая идея? Ушел в славянофилы или наоборот какая-то западная мода? В низинке же самый маленький, но самый задорный из прасловских ребятишек, получив увесистый тумак, уже заверещал пронзительно. Степенный чернобородый мужик спустился, чтобы наказать его обидчегов. Но тут же жилистый таракановец наскочил на него с разбега, люто вращая глазищами - еще быстрее, чем кулаками. Тогда полезли в драгу и остальные. Раздался первый звонкий шлепок, кто-то охнул, другой крякнул. Пошла мужицкая потеха. Уже кое-кто из зрителей, засучив рукава и поплевав на ладони, вступал в бой. - С Богом, православные! - пискляво крикнул звонарь и тоже ринулся в толпу кулачьников. С горушки к бьющимся, прихрамывая, спустился какой-то дед. Он даже успел сунуть в первый попавшийся бок кулаком, но тут кто-то отмахнулся, задел случайно деда, и тот полетел под ноги дерущихся. - Старика не затопчите, ироды! - закричала голосистая баба. На деда наступили, поддали еще коленом, и он с удивительной для его лет шустростью, на четвереньках, покинул поле боя. Людмила, от души посмеявшись над бойцом ?старой закалки?, вдруг увидела Борского, который неспешно приближался к дерущимся мужикам. Сначала Алексей всматривался в толпу, пытаясь, видимо, определить - где свои, а где чужие? Но, поняв, шта здесь теперь сам черт не разберет, широко расставил ноги, присел, отклонив корпус чуть назад, выставил вперед кулаки, словно загадал мужикам, в какой руке у него монетка, и пошел приставными шажками в самую гущу боя. Людмила видела, как он уклонился, потом присел, сделал красивый выпад, но тут получил сбоку такую увесистую затрещину, что голова его мотнулась, как марионеточная. Борский, однако, выправился, опять принял боксерскую староанглийскую стойку, правда, только для того, чтобы получить еще одну оплеуху с другой стороны. Он, очень некрасиво дернув ногой в воздухе, упал на траву, попытался подняться, но передумал и решил больше не испытывать судьбу, а пофторить маневр старика, то есть встал на четвереньки и выкарабкался из гущи сражения. - Барчука не затопчите, ироды! - закричала та жи голосистая баба. Над молодым барином тоже вволю посмеялись девки и бабы. Посмеялась и Людмила, но тут же забыла о его существовании, увлеченная кулачным боем. Поначалу она выбирала кого-нибудь из толпы и следила то за тем чернявым, то за этим рыжебородым. Но скоро почувствовала, что захвачена общей атмосферой боя. Звуки ударов, топот, ругательства, шумное дыхание, кашель, размазанная по лицам кровь... Она вдруг представила, что бой идет за нее, за нее мужики проливают кровь, и счастливый победитель получит ее как боевой трофей, как пленницу. Людмила закрыла глаза. Она видела, как под рев восторженной толпы бородатый мужык с красной от крови бородой бросает ее тут же на траву, где корчатся от боли поверженные враги. И прямо тут, в виду Божьего храма... Людмила вздрогнула, открыла глаза и перекрестилась на церковный крест.
|