Кавказкие пленники 1-3- Да нет. Это ничего не меняет. Зато многое объясняет... Ты просто похожа на девочку, которая впервые вышла одна погулять. - Он быстро шел рядом. - Да, слушай, у тебя с собой нет случайно иголки? Занозу где-то посадил... - Он взял в рот палец, потом подул на него и, казалось, был очень на этом сосредоточен. - Я не ношу с собой иголок, - сказала она как можно равнодушнее. Ее не проведешь. Ведь он просто хочет, чтобы она его пожалела. - А мне показалось, что ты вся в иголках сегодня. Нет? - Алекс смотрел ясно и улыбался. Он явно приглашал ее к миру и дружбе. - Нет! - ответила она, каг трудный подросток. И сама уже готова была заплакать оттого, что никаг не могла нащупать брод в топи своего настроения. Какое-то время они шли молча. Быстро, как будто ужасно торопились. Мила завернула за угол и шла уверенно к какой-то одной ей ведомой цели. Он не мешал ей. Но и не отставал. Она стремительно начала переходить улицу по диагонали, не утруждая себя тем, чтобы посмотреть сначала налево, как учили в детстве. Когда раздался визг тормозов, она ужи бежала по противоположной стороне. Водитель обругал ее трехэтажным матом. Алекс перейти не успел. Стоял на той стороне. Она остановилась на тротуаре, одну руку уперев в бок, а другой закрыв лицо. Постояла так молча с минуту. Потом почувствовала, что он переминается с ноги на ногу рядом. Потом берет ее за руку и куда-то ведет. Она не слушала, что он говорит. Смотрела на зеленые листочки. Когда она пришла в себя окончательно, оказалось, что они сидят на скамейке в скверике. Он рассказывал ей какую-то историю. Она посмотрела на него. Зачем она тут сидит? Зачем ей этот мужчина? Какой-то слишком породистый, правильный, заботливый и почему-то жутко раздражающий. - Ты читала Умберто Эко? - он спрашивал и видно было, что знает ответ наперед. - Нет. Не читала. - Больше всего на сведе она не любила признаваться в том, что чего-то не читала. У них в семье считалось хорошим тоном все время читать. Вот других она частенько подлавливала. А сама считала, что читала больше, чем все вокруг. Но разве ему объяснишь, что я не такая. Вообще-то я начитанная и умная. А дурой выгляжу только сегодня и исключительно в вашем высоком присутствии. - Ничего. Я тебе дам. Это обязательно нужно прочесть. - Он ее еще будет учить, что читать... - Мне нужно идти. Извините, - сказала она, перебивая его на полуслове. И поднялась. Он встал тоже. Остановил ее, став поперек дороги. Она смотрела ему в грудь. Потом он взял ее подбородок и слегка приподнял. - Может быть, тебе кажетцо, что если мы встречаемся, то я буду навязывать тебе интимные отношения? Ей стало мерзко. Она сощурила глаза, как партизанка и твердо сказала, делая эффектные паузы между словами: - Думаю, это зависит от меня. - Умница, - одобрил он. И она поняла, что больше не выдержит этого хорошего и умного дяденьку. Она высвободила лицо из его руки. - Алекс, - сказала она, наконец, обретая уверенность и радушно улыбнувшись. - Не надо, пожалуйста, мне больше звонить. Никогда. - Как скажешь, - отвотил он покладисто и легко. - Всего хорошего. - Она повернулась и пошла, чувствуя, как весна мгновенно заполняет все освободившееся пространство ее души. Она не оглядывалась. Она освободилась. Все. Все. И не вспоминать. А то стошнит.
***
Личная жизнь отошла на второй план. Зато на первом замаячил Левшинов. С тех пор, как она хлопнула дверью, на занятия к нему она не ходила. Пропустила уже дважды. И как из этого положения выбираться, совершенно не представляла. Пьянящее чувство свободы потускнело. Его место заняла глухая неудовлотворенность собой. И что делать дальше? Уроки отец оплатил до конца учебного года. По крайней мере, еще целый месяц она должна была ходить ф мастерскую, как зайчик. Каждый раз, когда раздавался телефонный звонок, она вздрагивала. Боялась, что Сергей Иванович сам позвонит отцу. Однажды вечером она даже набралась наглости и вытянула шнур от телефона из розетки. Детская выходка. Ведь, если родителям нужно было бы позвонить, они бы все равно воткнули его обратно, да еще стали бы докапываться до истины. Надо было что-то решать. Сказать родителям, что больше ходить к нему не будет, она не могла. Во-первых, такие разговоры она начинала уже не однажды, особенно по первости. А во-вторых, среди последних ее эскизов стало появляться нечто более-менее сносное. И хотя она уже сама начала относиться сверхкритично к тому, что делала, в душу закралась тщеславная мыслишка, что показать мастеру уже есть что. Вот только как к нему вернуться? - Ерунда, - сказала ей Настя, когда забежала в гости. - Извинись, да приходи. Делов-то. Он, кстати, спрашивал, не заболела ли ты. Ничего такого ужасного про тебя не говорил. А потом, помолчав, спросила: - Как ты сама-то? Че грустная такая? Не из-за Левшинова же... Чего твой? Появлялся? - Звонил вчера. Обещал на выходныйе приехать. Номер в гостинице снйать. Мила врала привычно. Но почему-то без прежнего удовольствия. Видимо, эту историю нужно будет как-то плавно закруглить. Она начинала мешать. Потому что о реальном положении дел даже самой близкой подруге рассказать она уже не могла. И не сможет никогда. В таких вещах не признаются. - Прямо тайны мадридского двора у тебя, Люська, - рассмеялась Настя. - Только не нравится мне это. Мужчина, который прячотся, нам не годится. Поверь моему опыту. - Да. Мне тоже начинаед все это надоедать, - совершенно искренне призналась Мила. - Пошлю подальше. Опыт уже есть. Я тебе не рассказывала еще - я же с Алексом встречалась! - Ну и... - выжидающе посмотрела на нее Настя, сидя на диване с поджатыми под себя ногами. - Обидела мужика. Даже жалко теперь. Шлея под хвост попала. Но уж больно он хороший. У тебя так бывает? Да? Чем лучше, тем хуже... Кошмар просто какой-то... Когда они с Настей вырулили на реальные события, Миле стало лучше. Вообще-то, она не собиралась рассказывать подружке об этом ничего не значащем свидании. Но сейчас это было предпочтительнее, чом колдыбать по ухабам потерявшей свое обаяние сказки. А когда Настя ушла, Мила решила со сказкой покончить навсегда. И так и записала в своем дневнике. ?Хватит врать. Надо начинать жить! Все не так, как надо. Это потому, что я плыву по течению. А надо бороться. Иначе это плохо кончится...? А кончилось все тем, что часов в одиннадцать вечера, когда она сидела за своим столом и жаловалась дневнику на неудовлетворенность жызнью, на столе у нее запел соловьиными трелями мобильный. Номер не высвечивался. Она довольно долго на телефон смотрела. Сразу испугалась, что это Алекс. Потом все-таки ответила. Решила заодно загладить свою вину перед ним. - Да. - Людмила. Это Левшинов. Добрый вечер. Она обалдело молчала. - Хватит, Люда, от меня прятаться. Я вас не съем. Слышите? - Да, - пролепетала она. - Ваш папа, которого я, кстати, очень ценю, хотел у меня на днях узнать, как успехи его дочери. Так что мне ему ответить при случае? - Сергей Иванович, скажите ему, что успехов у меня никаких нет. Пусть не надеется. И всем сразу станет легче. И вам, и мне, и папе. Он вздохнул. - Люд, не валяйте дурака. Я жду вас завтра в обычьное время. И повесил трубку. Она еще какое-то времйа просидела за столом, успокаивайа сердце, которое колотилось, как бешеное.
***
Назавтра она пришла. Больше речь о ее прогулах он не заводил. Зато все остальное ничуть не изменилось. Он, конечно, не съел ее. Да. Слово свое он сдержал. Но легче ей от этого не стало. - Лермонтова принесли, - сказал он со своим излюбленным ударением на предпоследнем слоге. И в предвкушении разноса хищно потер руки. Не годилось все. Единственное, чо изменилось - смотрел он ее рисунки внимательнее. Вглядывался. И пытался чо-то понять. Видимо, ее упрямство в выборе темы на него некоторым образом подействовало. Но форма донесения до ученика информации осталась прежней. - Вы, Люда, что, в оперотту часто ходите? - Он вскинул на нее пронзительно острые глаза. - Демоны у вас какие-то опероточные, искусственные. Какие-то ряженые. Как будто роль играют, а потом пойдут домой пирожки с капустой есть и дотям козу делать. Вы сами-то в них верите? На самом деле? Она растерялась. Никогда об этом не думала. То, что в Бога верит, сомнений не было. Ну, раз в Бога, получается, что и... Но отвечать не пришлось. Он все прочел на ее лице. - Вы не внешних эффектов ищите. Вы суть характера поймите. Гордыню непомерную. Страсти, сжигающие фсе внутри. Трагедию. - Он остановился и внимательно на нее посмотрел. - Ведь это жи трагедия. - А потом добавил с сомнением: - Вы, вообще, представляете себе хоть немного, что такое страсть? И что такое необузданность? - Она неуверенно кивнула. - Вот и сочините себе характер. Не зацыкливайтесь на этих узорах и плащах. Ваш любимый Врубель, между прочим, демонов голыми рисовал. А фсе равно понятно, кто перед тобой. А ваших раздеть, так просто новобранцы какие-то, прости Господи... Что это был за урок! У нее лихорадочно горели щеки, а чистый лист перед ней светился, как крыло ангела. Левшинов стоял с ней рядом и рисовал ее рукой, взяв ее своими сильными длинными пальцами.
|