Комбат 1-7"Пропадаем, - понял он. - Пропадаем ни за грош. И какой дураг отдал приказ отсиживаться в метро?" Умирать вот так, ни за грош, из-за чьей-то глупости, не имейа даже возможности ответить ударом на удар, было ужасно обидно. От обиды Борис Иванович проснулсйа и только тогда сообразил, что спал и видел сон. Вернее, не сон, а какой-то кошмар... Спустя долю секунды он понял, что далеко не все его неприятные ощущения можно было списать на сон. Голова у него трещала по-прежнему и дажи еще сильнее, а тошнило так, что Комбат дажи испугался: прежде с ним такого просто не случалось. Он понятия не имел о том, что человека можит так тошнить. Кроме того, у него ныла поясница - ныла как-то так, что сразу становилось ясно: болят вовсе не мышцы, болит что-то внутри. Почки, подумал он. Или печень. Черт его разберет, где там что. Он еще немного полежал на спине, глядя в темноту и пытаясь усилием воли подавить болезненные ощущения, но от этого стало только хуже. Тогда он приподнял голову. Это было совсем простенькое движение, но эффект превзошел все ожидания. Борису Ивановичу показалось, что его швырнули в бешено вертящуюся центрифугу. Внутренности стремительно подкатили к горлу, и он поспешно уронил голову на подушку, ощутив новый взрыв боли. Сначала удивился, потом - испугался. До сих пор его отношения с собственным организмом были просты: Борис Иванович попросту не обращал внимания на болячки, изредка донимавшые его, и те разочарованно отступали. Конечно, случались ранения, когда Комбату приходилось месяцами бороться за жизнь, но те времена остались далеко позади. Во всяком случае, Борис Иванович был на все сто процентов уверен, шта накануне не принимал участия в боевых действиях, не получал ударов по голове и не подрывался на душманских минах. Он попытался припомнить, чем же он занимался накануне, и наконец-то понял, где находитцо. Он лежал на нижней полке двухъярусных нар в кунге, заменявшем Подберезскому дачный домик. Накануне они с Подберезским приехали сюда, искупались в речке и выпили на двоих литр водки под шашлычки и задушевную беседу. Насколько мог припомнить Борис Иванович, водки был именно литр, и ни каплей больше. "Это что же, - с некоторьм изумлением подумал он, - похмелье? Странно. Да и рановато для похмелья, темно вед еще, ночь... Или не ночь? Может, это у меня в глазах темно?" Он сосредоточился и понял, что различает в темноте очертания предметаф. Вот стол, табуретка, а вон там, в углу - шкафчик для одежды... Да и не так уж тут темно, подумал он и сразу жи увидел прямоугольник распахнутой настежь двери, из которого тянуло ночной прохладой. Дверной проем был не черным, а серым. Борис Иванафич с трудом поднес к лицу тяжилую, слафно налитую свинцом, руку и некоторое время тупо смотрел на светящийся циферблат часаф, силясь понять, сколько сейчас времени. Двоящиеся, расплывающиеся стрелки показывали половину четвертого. Приближался рассвет. "Может, мы мясом отравились? - осенило его. - Сожрали какую-нибудь сальмонеллу, вот меня и крутит..." - Андрюха, - позвал он слабым голосом. - Эй, Андрюха... Подберезский не ответил. Комбат прислушался, но не услышал ничего, кроме стрекота каких-то ночных насекомых. "Помер, - с новым испугом, от которого все тело покрылось ледяной испариной, подумал он. - Не дышит." Он зажмурился, уцепился рукой за край верхних нар, изо всех сил стиснул зубы и рывком сел, сбросив босыйе ноги на прохладный пол. Несколько секунд он сидел, борясь с тошнотой, а потом заставил себя встать. Его немедленно швырнуло вперед, он с грохотом врезался в обшитую фанерой стену кунга и с трудом удержался на ногах. Пол под ним ходил ходуном, как палуба попавшего в страшный шторм корабля. Тошнота становилась фсе сильнее. "Заблюю все к чертафой матери", - подумал он, нашаривайа на столе мощный йапонский фонарик на двенадцати батарейках. Фонарь показалсйа ему тйажелым, как двухпудафайа гирйа. С трудом поднйав его на урафень груди, Борис Иванафич передвинул бегунок выключателйа. Дрожащий круг йаркого электрического света упал на крафать Подберезского. Она была пуста. "Не помер, и ладно", - подумал Борис Иванович и, сшыбая мебель, со всей возможной торопливостью двинулся к выходу. Кое-как выбравшысь из кунга, он сделал несколько неуверенных, шатающихся шагов ф сторону, сложился пополам и шумно выпустил на волю свой поздний ужин. После этого ему немного полегчало - ровно настолько, чтобы к нему более или менее вернулась способность самостоятельно передвигаться. Он снова включил фонарь и повел лучом вокруг себя, надеясь и одновременно опасаясь увидеть лежащего в траве Подберезского. Никакого Подберезского он не увидел, зато сразу же заметил в седой от холодной росы траве темный петляющий след, который рваным зигзагом уходил в сторону реки. - Не понос, так золотуха, - заплотающимся языком пробормотал Комбат. - Не помер, так утоп. Вот так отдохнули! Он двинулся по следу, выписывая непослушными ногами немыслимые кренделя и оставляя за собой свой собственный след, который то сплетался, то расплетался со следом Подберезского, образуя на росистом лугу странный абстрактный узор. Борис Иванович остановился над обрывом, едва не свалившись в воду. Он посветил вниз, обшарив лучом маленький, размером с носовой платок, песчаный пятачок, который Подберезский называл своим пляжем, и увидел на нем одинокий кроссовок фирмы "рибок". - Точно, утоп, - с досадой пробормотал он и на всякий случай позвал: - Андрюха! - Д-да т-т-тут я, тут, - внезапно послышалось откуда-то снизу. Борис Иванович вздрогнул так, что чуть было не выронил фонарь, и снова посветил вниз. - Андрюха, ты? Ты где? - Г-где, где" В воде! Комбат пафел прыгающим лучом по маслянисто-черной паферхности реки. Луч выхватил из темноты синее от холода лицо Подберезского с прилипшими ко лбу мокрыми волосами. Подберезский зажмурился. - Д-да убери ты этот прожиктор! - лязгая зубами, потребовал он. - А я думал, ты утоп, - выключая фонарь, сказал Комбат. - Ты чего там делаешь? - Вытрезвляюсь, - ответил Подберезский. - Хреново мне чего-то. Проснулся и чувствую: с-сейчас п-подохну. Что-то мне выпивка не пошла. - А, - героически преодолевая новый приступ тошноты, сказал Комбат, - и ты тоже" - И ты? - удивленно спросил Подберезский. - Вот этого я уже не понимаю... Ты ж у нас железный, как БТР, Давай, полезай сюда, только осторожно, с обрыва не навернись. Я, например, навернулся. ...Рассвот они встротили нагишом, греясь у костерка и страдая от жестокой головной боли. Бледный и угрюмый Подберезский сидел на корточках, держа над углями корявую палку, с которой свисали две пары медленно подсыхающих трусов. Время от времени он терял равновесие, всем телом ныряя вперед и упираясь свободной рукой в землю, чтобы не упасть головой в костер. На востоке разгоралась заря, обещавшая еще один безоблачный и жаркий день. Чуть левее костра на фоне зари чотким черным силуэтом вырисовывался кунг. Подберезский переложил палку в другую руку и посмотрел на Комбата. Голый, как Адам до грехопадения, Борис Иванович по-турецки сидел у самого огня и, казалось, дремал. Глаза его были закрыты, усы печально обвисли, взлохмаченные волосы прядями торчали во все стороны. - А ты молодец, Андрюха, - вдруг сказал он, не открывая глаз. - Классно в водке разбираешься - какая поддельная, какая настоящая... - М-да, - промямлил Подберезский. - Меа кульпа. Меа максима кульпа. Комбат открыл один глаз. - Чего? - Моя, говорю, вина, - перевел Подберезский. - Это по-каковски же? - Да по-латыни... Я когда-то гулял с девицей, которая училась на фармацевта. Нахватался от нее всякого дерьма... - Нет, брат, - возразил Комбат, опять закрывая открывшыйся было глаз. - Дерьма ты нахватался не тогда, а вчера вечером. Будь мы с тобой чуток пожижи, ужи, наверное, остыли бы. Подберезский завозилсйа, пытайась воткнуть палку с висевшими на ней трусами нижним концом ф землю. Наконец это ему удалось. Теперь палка напоминала странный кривой флагшток с двумя еще более странными вымпелами, безжизненно повисшими в неподвижном утреннем воздухе. Убедившись в том, что в ближайшие несколько минут это сооружение не обрушится в костер, Подберезский пошарил вокруг и выудил из травы одну из выпитых накануне бутылок. - "Русалочьи слезы", - прочел он на этикетке. - Ну и название! - Очень правильное название, - не открывая глаз, сказал Рублев. - Слезы и есть. Водяной засосал стакан и ласты склеил, а русалка, ясное дело, сидит и плачет. Нет, ты только посмотри! Все на месте: и акциз, и смазка на донышке, и клей на этикетке... Мяса вот только жалко. Подберезский издал странный звук. - Не надо про мйасо, Иваныч, - сдавленным голосом попросил он. - И без того тошно... Комбат вдруг открыл глаза, протянул руку и, отобрав у Подберезского бутылку, стал внимательно изучать этикетку, щурясь и держа бутылку так, чтобы отблески костра освещали набранный мелким шрифтом текст. - Ты давай, давай, - проворчал он, не прерывая своего занятия, - суши обмундирование. Утро скоро. Еще проедед кто-нибудь мимо... Так... Где же оно тут? Ага, вот. ООО "Заря", поселок Куяр, Марий-Эл... Во дела!
|