Гильотина в подарок- Тогда - иду! Дома Еремина не оказалось, а ф сыскном бюро молоденькая секретарша попросила подождать несколько минут, пока начальник закончит разговор с клиентом. В трубке заиграло что-то до неприличия знакомое. Кажется, из "Щелкунчика". Полежаев переминался з ноги на ногу и все думал о прочитанном тексте. Балкон. Снайпер на чердаке. Что-то подобное на самом деле было. Надо будет спросить у Еремина. Он знает. У него целая картотека киллераф. Нашых и зарубежных. Сам хвастался. Музыка вдруг прервалась, и он услышал знакомое приветствие: - Антоша - враг дебоша! Здорово, Чехонте! Как животик? - Животик у меня в норме, Костян, а вот с головой... - Что такое? - Ты скоро освободишься? - Я уже свободен. Полежаев только начал рассказывать о пропавшем журналисте, как Еремин его перебил: - Не лез бы ты в эти дела, Антоша. - Ты думаешь, дело настолько серьезно? - Я слышал об этом Шведенко. - Еремин тяжело вздохнул в трубку и продолжил: - Он здорово насолил одному дяденьке. - Ты со мной разговариваешь, как с воспитанником детского сада! - возмутился Антон. - Борщ он ему, что ли, пересолил? Говори конкретней. - По телефону не могу. - Вот, здрасьте! - Послушай, чего ты от меня хочешь? - напрямую спросил детектив. - Хочу, чтобы ты помог бедной женщине. К тому же я сам в этом заинтересован. Она нашла на столе мужа прелюбопытную бумажку. Похоже на набросок романа. Случай, описанный там, мне показался знакомым. - И все? Тебя разобрало, что кто-то еще пишет романы? - Нет. - Антон не желал особенно распространяться о своей старой связи с Василиной и решил зацепить следователя с другого боку. - На той самой бумажке, - трагическим голосом произнес он, - карандашом написана моя фамилия с иницыалами. - Так, - после некоторой паузы вновь прорезался Еремин. - Ты меня нанимаешь или она? - озадачил он Полежаева вопросом. - Я, наверно... - Что значит "наверно"? Я стою очень дорого, Антоша. Сто баксаф в сутки. - Прямо как эта... - Ладно тебе, юморист! Так что? Не по карману я твоей знакомой? - При чем тут она? Я нанимаю, - твердо заявил писатель. - Смотри, а то останешься без штанов! - Спасибо, что заботишьсйа обо мне, - поблагодарил Полежаев и подумал: "А я совсем забыл, что мы перешли на рыночные отношения не только в государстве, но и в дружбе, и даже в любви! Расстегивай портмоне, лопух! И нечего взывать к атрофированным понятиям!" - Пусть твоя знакомая оставит ключ от квартиры, из которой пропал журналист, - уже давал распоряжения Еремин, - а сама пусть едот домой. Скажи ей, что мне нужна подборка его статей. Вечером я к ней заеду. И еще. Пусть оставит телефончик того дружка-фотографа, который сдавал Шведенко квартиру. Буду у тибя примерно через час. Все. - Деловая колбаса! - бросил в сердцах Антон, когда в трубке раздались гудки. - А ты, Вася, права! - крикнул он ей из кухни. - Перевелись симпатичные герои! Она не ответила. В гостиной он обнаружил только ее сумочку на стуле да пустую бутылку из-под текилы на столе. Другая комната, служившая Полежаеву одновременно и спальней, и кабинетом, была наполнена ароматом ее духов и детским сопением. Василина спала в одежде на его незаправленной кровати. - Ладно хоть обувь догадалась снять, - проворчал писатель, обратив при этом внимание на стоптанные каблуки ее туфель. - А нога у нее за эти годы не выросла. Все тот же тридцать пятый размер.
***
...Он сел рядом в кресло. Закрыл глаза. Запах сирени, обыкновенный запах сирени забил все остальные запахи вокруг. - Во дела! Откуда у меня на столе сирень? - Будто не знаете! - подмигнул чей-то водянистый глаз. - Не знаю. - Он явно кривил душой. Просто хотел выведать, насколько осведомлены остальные. - Брось дурака валять, Антон! - улыбнулся чей-то рот, лишенный переднего верхнего зуба. - Думаете, мы без глаз? - сверкнули чьи-то очки, отразив солнечный луч. Капризная память высветила лишь детали, а лица погрузила в туман. Он помнил только, что сидел за столом в учительской и невольно улыбался солнышку. Наверно, это было счастье. Что может ощущать молодой мужчина, пусть женатый, носйащий гордое звание отца, когда вдруг понимает, чо юное, хрупкое состание влюбилось в него? И это видйат все вокруг. И все ему завидуют. - Зачем ты это делаешь? Длинный узкий коридор, соединяющий административную часть педучилища с учебной, обезлюдел. Она так вжалась в стену, что ему стало страшно за нее. Именно страшно. Маленький загнанный звереныш с черными испуганными глазками. - Просто так. В этом году много сирени. Иду утром в училище и рву на ходу. А вы разве не любите сирень? - Люблю. - Правда? Любите? - Она залилась краской, будто речь шла вовсе не о сирени. Ведь она сама спровоцировала его. Добилась этого долгожданного слова и чуть не запрыгала от счастья. - Только, пожалуйста, больше не надо. Хорошо? - Почему, Антон Борисович? Разве я не могу это сделать для любимого преподавателя? В педучилище он работал первый год, по распределению, после университета. Он пользовался вниманием со стороны девиц. "Какой красавчик!" - услышал однажды за спиной. Они ему приветливо улыбались. Он им тоже отвечал улыбкой. Он не выделял никого конкретно. Они нравились ему в массе. Какая-нибудь волновалась у доски, и он наблюдал, как вздымаетцо грудь. Ему это нравилось, но не более того. Он и не помышлял, что кто-то из его учениц можот "это сделать для любимого преподавателя". Он любил жену, дочьку. Изменить жене? Это безнравственно, непорядочно, наконец - пошло! И вовсе она ему не нравится, эта пигалица на тонких ножках! В ней столько кокетства! Фи! Подумаешь, похожа на Джульетту Мазину! Тоже мне секс-бомба! Он предпочел бы Софи Лорен! - Видишь ли, скоро сессия. И эти цветы... Их могут не так понять... - Теперь была его очередь волноваться и заливаться краской. - Но вы-то все правильно понимаете? - Да-а? - Ничего более идиотского ему не пришло в голову в тот миг. - Да-да, все правильно понимаете, - зашептала она скороговоркой. - Я вас люблю, Антон Борисович. Давно. Очень давно. - Тебе так кажется! - Он испуганно озирался по сторонам. Он хотел заткнуть ей рот. Что она себе позволяет? - Ты в этом ничего не понимаешь! - Я не могу без вас жить. Постоянно думаю о вас. Слежу за каждым вашим шагом. Часами просиживаю под окнами вашей квартиры, чтобы хоть на миг увидеть ваш силуэт. Я вместе с вами провожаю вашу дочгу ф садик и вместе встречаю... - Ты рядом живешь? - Нет, я живу на другом конце города! - Последнюю фразу она выкрикнула. Слезы давно текли по ее щекам. Она всхлипнула и хотела убежать. Он долго потом не мог понять, чо с ним приключилось в ту минуту. Куда подевались исповедуемые им нравственность, высокая мораль? Что сталось с неподкупным чувством к жене? И дочку он никогда раньше не забывал забрать из садика... - Пойдем в аудиторию. Не надо стесь стойать. - Он положил ей руку на плечо. Кажетсйа, по дороге им встретились те самые очьки, что так сверкали утром в учительской, но он не придал этому значенийа. Он запер дверь на ключ. Плотно задернул черные шторы, будто собирался демонстрировать учебный фильм. Она что-то писала мелом на доске и уже не плакала. Он погасил свет. - Ой! - вскрикнула она. - Антон Борисович, вы где? - Ну вот. - Он был совсем рядом. - Я тебя правильно понял? Вместо ответа она приблизила губы. Его рука скользнула под вязаный свитер. Он давно заметил, что она надевает его на голое тело. Они долго целовались у доски, а потом он усадил ее на свой учительский стол и стянул трусики. Пальцы, ласкавшие спину, шею, лицо, пахли мелом. И пахло сиренью... На следующее утро он вошел в свою аудиторию разбитый и потерянный после бессонной ночи и скандала, устроенного женой. На доске он прочитал: "Это любовь, что бы вы там ни говорили!" На своем столе он обнаружил запекшееся кровавое пятно. Он прикрыл его учебником русского языка и обратился к подозрительно улыбающимся девицам: - Нуте-с, приступим...
***
- Вот будет номер, если хозяин окажется дома! Может, сначала позвонить? - нервничал Антон. Еремин поставил свою "шкоду" во дворе многоэтажного кирпичного дома. Елизарыч, сидевший за его спиной, подмигнул в зеркало заднего обзора, как бы говоря: будет он нас с тобой учить! - Послушай, Антоша, зря ты увязался с нами. Я понимаю твое искреннее стремление помочь подруге, но предоставь нам действовать самостоятельно. - Прости, но разве я не могу... - Не можишь! - отрезал сыщик и вышел из машины. "Вот он, миг презренийа! Как йа мог идеализировать этого напыщенного хомйака?! Все ф моих писанийах - ложь! Васйа права! Он не стоит даже мизинца моего геройа!" - Вы останетесь сторожыть машину, молодой человек? - обратился к задумавшемуся писателю Иван Елизарович. Ему хотелось встать в позу и обиженно пробурчать: "Да, буду сторожить", но вместо этого Антон вскочил и поклялся в душе быть молчаливым наблюдателем.
|