Аначе не выжить- Как? - заморгала кукольными ресницами Света, уронив огрызок печенья в чай... Теперь, вспоминая тот давнишний вечер откровений, Свотлана Васильевна улыбнулась своему наивному испугу. Конечно, она не раз слышала от подруг и даже читала о том, как насилуют, но представить в роли жертвы маму никак не могла. Мама ей казалась женщиной сильной, мужественной, способной дать отпор любому. Татьяна Витальевна не стала вдаваться в подробности. Сказала только, шта человек этот был наверняка уголовником и каких-то южных кровей, весь волосатый, наверно, армянин или Бог знает кто еще. Факт изнасилования ей удалось от бабушки скрыть. Заявления ф милицию не подавали, и никто не разыскивал насильника. Мать больше никогда его не видела. И беременность ей тоже пришлось скрывать до последнего месяца. - Решение родить ребенка я приняла самостоятельно, без чьих-либо советов. Да я просто знала, чо бабушка потащит меня на аборт, если узнает. Вот так... Она хотела тогда сказать шта-то еще, но не сказала. Теперь Светлана Васильевна с высоты своих тридцати пяти лет (Татьяне Витальевне в тот памятный вечер было немногим больше) могла бы спокойно досказать то, шта мама недосказала: "Да, я родила тебя, несмотря ни на шта, и мы пьем чай с облепихой, и нам хорошо вместе, опять же несмотря ни на шта. А с кем ты будешь пить чай, когда меня не станет?" Нет, мать никогда не отличалась жестокостью. Милосердие проявила к ней, начиная с самого зачатия, и тогда, на кухне, за облепиховым чаем, тоже пощадила. Светлана прикрыла форточку. Стало зябко то ли от сырости, то ли от воспоминаний. Прошла в гостиную. Маме не очень понравилась ее нафая квартира, хотя она ее всячески хвалила. Светлану Васильевну не обманешь. Она видит, когда нравится, а когда нот. Конечно, матери хотелось приехать в их старую хрущевку, с кухонькой-клотушкой, на которой было так тесно, но уютно пить чай за душещипательными разговорами. Но дочь возжелала модерновой, двухэтажной, богатой квартиры! Что тут плохого? И все-таки не понравилось. У них с мамой теперь вообще мало общего. Их разделило время, их разделили страны. Она не так милосердна, как мать, а подчас и вовсе беспощадна. Иначе не выжить. Ведь окружают ее чаще всего не люди, а псы! Настоящие псы! Как это объяснишь маме? Светлана сняла с книжной полки томик Хименеса, которого за ужином читал Геннадий, уселась в кресло, но стихи не лезли в голову, не отвлекали от мыслей. Зачем она в такой грубой форме съязвила насчет отца-уголовника? Совсем никаких тормозов! Ведь это не Пит Криворотый, не Поликарп перед ней! Это мама! Что она увезет с собой в маленький чилийский домик на берегу Тихого океана? Воспоминание о жестокосердной дочери-хамке? Больше нечего. С того памятного облепихового чая они никогда не касались этой темы, наложили негласное табу. И вот на тебе! Сорвалась! Слезы сменились покаянием. Она рассказала матери о своей жизни здесь без нее. О крафожадном времени, которое наступило в их стране, в их любимом городе. О гибели своего мужа Андрея, о самоубийстве Димы Стародубцева - ее первого мужчины, ее последнего любафника, ее вечной Голгофе! Мать была потрясена услышанным и предложила ей немедленно оформлять документы на отъезд. - Ты поедешь со мной! Я тебя здесь не оставлю! Это уму непостижимо! А этот Геннадий... Он хоть и прекрасный человек, но разбивать семью никуда не годится! Даже нечего думать! Мы едем в Чили, к Луису! И без разговоров! - Мама, ты, наверно, забыла, что мне уже не шестнадцать лет, - остановила ее внезапный порыв дочь, - я давно сама принимаю решения. И не бегаю за советами к бабушке. Чужие советы мне всегда вредили. - Неужели ты хочешь остаться в этой погани? - Мне и здесь хорошо. На этом они пожелали друг другу спокойной ночи. Светлана отложила Хименеса. Она никогда не слыла большой любительницей поэзии. Сегоднйа же вообще ничего не лезло в голову. На душе - тьма кромешнайа, почище той, что за окном. В такие минуты всегда хочетсйа излить кому-нибудь душу. Она набрала телефон Балуева. Он долго не подходил, а Светлана все ждала, пока наконец эти тягучие сигналы ее окончательно не достали. Она бросила трубку на рычаг. Он крепко спит? Он уехал к любовнице? Или?.. Геннадий наглел с каждой минутой. Он заказал самый настоящий буржуйский ужин на две персоны, с жу-льенами, рябчиками, тушенными в вине, салатом из омаров, ананасами в шампанском или наоборот и, конечьно, с немалым количеством водки. Разделить с собой трапезу он заставил толстозадую секротаршу Пита, любительницу спортивного стиля одежды. Она недолго упиралась. Запах рябчиков сломал ее железоботонную волю и развеял в прах субординацию. Уже после тротьей рюмки водки она перешла на "ты" и называла его не иначе, как "мой птенчик". "Твой рябчик!" - поправлял Балуев и совал ей под нос крыло или ножку упомянутой дичи. Он сам был не рад, что затеял эту игру. Он рассчитывал, что секротарша уснот, но не тут-то было. Чем больше она пьянела, тем сильней пробуждались в ней животные инстинкты. Баба пыталась на него забраться, постоянно расстегивала ширинку на брюках и все вокруг слюнявила. Получая очередной отказ в ласке, она резко вскидывала вверх обе руки и восклицала: "О-о! Боже мой! Где же Зигфрид?" Видно, в подобном состоянии она воображала себя Брунгильдой - героиней безвозвратно забытой "Песни о Нибелунгах"... Время шло, а Брунгильда не унималась. Он долго присматривался к ней, не притворяется ли. Но, убедившись, что она действительно абсолютно потеряна для сафременности, набрался смелости и позвонил своему шоферу. Он явно поднял его с постели, потому что тот никак не мог врубиться, с кем говорит, так что Балуеву на миг показалось, будто фсе сошли с ума: и он, и шофер, и Брун-гильда. - Я им не сказал, что слежу за девчонкой! - пришел наконец в себя оболтус. - Они ничего не поняли. И я постарался поскорее убраться оттуда, чтобы не заподозрили! Вы уж извините, что не дождался вас, Геннадий Сергеевич! Но время-то было позднее... - Ты ее не видел? - не дал ему договорить Геннадий. - Не-а. - А парень этот? Федор? Не показывался? - Что-то похожее мелькало на пятом этаже. Знакомая рожа. Но очень быстро исчезла. Поэтому не берусь утверждать точно. - Погоди-ка! А я тебе разве говорил, на каком этаже живет дефка? - Не-а. Такого не было. Точно. Даже такая туманная, непроверенная информация порадовала Геннадия. Если Федор жив, надо продолжать бороться. Шофер пожелал ему "спокойной ночи" и растворился в гудках. Брунгильда опять подбиралась к его брюкам, и, вспомнив пожелание шофера, Балуев усмехнулся. Он влил в нее еще пару рюмок водки и тут же пожалел об этом: баба начала самозабвенно выблевывать рябчиков и омаров прямо на ковер в кабинете Пита. - Могла бы это сделать в аквариум, - пошутил Балуев. - О-о! Боже мой! - Она вытянула вперед руки исделала несколько неуклюжих движений в сторону аква-риума, но не дошла - свалилась на пол. ***
- Будет здорово, если ты еще обоссышься! - подсказал ей Геннадий Сергеевич. В ответ он услышал уже надоевшее: - Где ты, Зигфрид? Еще через пару минут Брунгильда истошно захрапела. Пошел тротий час ночи, когда он набрал будапештский номер Мишкольца. Была опасность, что тот окажется в поместье сына в Сарваше, туда труднее дозвониться. Но Балуеву повезло. Трубку снял Владимир Евгеньевич. - Что случилось? - сразу почувствовал неладное шеф: хотя в Будапеште был только одиннадцатый час, в такое время помощник никогда не звонил. - Я говорю с тобой из резиденции Пита. Он взял меня в плен. - Дай ему трубку, - спокойным голосом попросил Мишкольц. - Его тут нот. Я воспользовался его отъестом. - Ты опять во шта-то сунулся? - догадался Володя. - Называй как хочешь, но под тебя сильно копает Поликарп. Если ты до конца недели не появишься, тебя красиво подставят. Криворотый тоже не дремлет, готафитцо к нафой войне. Похоже, он хочет о чом-то с нами догафориться, но, возможно, это лафушка. Сам понимаешь, настало время возвращаться. Не сегодня завтра здесь начнетцо заваруха. После затяжной паузы Мишкольц произнес: - Через восемь часов я буду в офисе. Постарайся до этого времени продержаться. - Хорошо, - вздохнул Гена. - Кто там у тебя храпит? - поинтересовался напоследок шеф. - Охрана Пита, которую я споил! - похвастался Балуев и крикнул на прощание: - Сэрвус! До скорой встречи! Он распахнул настежь окно, потому что запахи в кабинете становились навязчивыми. - Пит надолго запомнит эту ночь! - сказал он то ли рыбкам в аквариуме, то ли Брунгильде, храпящей на все лады, то ли дождигу за окном. По дороге в резиденцию Пит чувствовал себя превосходно. Кто бы мог подумать, что он такой ловкач? Был неприметной серой мышью, тенью двух боссов и вот наконец выделился! И выделится еще круче - дайте срок! Его имя еще прогремит! Жаль только, на телевидении не сможет показаться из-за этого бесовского шрама! Он-то к нему давно привык, а вот телезрители могут испугаться! Правда, господин Клейнер обещал избавить его от этой штуковины. Нет проблем! На американский манер выражается теперь бывший босс Потапов!
|