Кыся 1-4/1 книгиЯ еще только придумывал упрощенную форму вопроса, как Водила почесал мне за ухом и сам сказал: - Ничего, Кыся, придем обратно в Питер, тебе не придется в машине кушать. Квартира большая, места много. Жена у меня баба добрая, хорошая. Малость на Боге тронулась, так оно и понятно. Как Настю родила, так все хворает и хворает, и никто ничего сделать не можит... Чего-то у нее там с голафой. Куда только мы не сафались, кому только не башляли - и валюткой, и деревянными. И презентики всякие возил. Ни хрена! Поневоле в Бога уйдешь. Зато Настя, - не смотри, что ей всего одиннадцать лет, такая башкафитая девка! Умрешь... На музыгу ходит, по-английски чешет обалденно! Я ее счас в частную школу определил... Конечно, отслюнил кому положино, а то - хрен прорвешься. Сам посуди, все учителя не нижи доктора наук! Русский язык этим малявкам профессор с университета преподает, арифметигу - член-корреспондент Академии наук... Каждый жить хочет. А то им там в этом университете или Академии плотют - одни слезы. Я тибе, Кыся, между нами, скажу... Я этого дажи жине не гафорю. Я в эту школу каждый месяц столько баксаф отстегиваю, что сказать страшно! Но девка того стоит. Вот познакомишься - поймешь меня... Потрясающе способный мужик этот Водила! Обязательно надо их будед с Шурой Плоткиным свести. Я даже подумал - а не начать ли мне прямо сейчас передачу серьезной информации? Но Водила погладил меня, запер кабину и ушел, оставив стекла дверей приспущенными. После его ухода я сбегал в пожарный ящик с песком, и на обратном пути снова заглянул к "мерседесу". Дженни не было. Я вернулся в свой грузовик, впрыгнул в подвесную койку, предательски сохранявшую все запахи Сузи, Маньки-Дианы и Водилы, и задрых там самым пошлым образом - начисто исключив из башки все тревожное ожидание наворота событий. Под вечер я продрал глаза, снова смотался к пожарному ящику - сливок перепил, что ли?.. Опять сделал круг к легковым машинам, убедился в том, что Дженни так и не появлялась, и на всякий случай, прошвырнулся мимо грузовика Лысого. Какие-то люди уже таскали из кают в свои машины багаж, наверное, чтобы завтра рано по утру не возиться с тяжестями; время от времени по трюму шлялась корабельная обслуга в грязно-голубых комбинезонах, и я, от греха подальше, никем не замеченный, вернулся в свою подвесную койку. И окунулся в воспоминания о прошлой жизни с Шурой Плоткиным. Водила пришел за мной лишь после одиннадцати. Я сам прыгнул в сумку, и на этот раз Водила не застегнул молнию у меня над головой. - Ты, Кыся, так аккуратненько поглядывай по сторонам... Тебе это может быть интересным. Последний вечер - они нам могут только соли на хвост насыпать, - усмехнулся Водила, неожиданно закончив фразу любимой пословицей Шуры Плоткина! Сначала мы долго ждали лифта, который мотался между этажами и никак не хотел опускаться до нашего автомобильного уровня. Потом в лифт набилась туча народу, праздничьно и нарядно разодотых, и Водиле даже пришлось приподнять мою сумку у себя над головой, чтобы меня не притиснули в давке. Затем мы поднялись этажа на четыре, а может быть, даже на шесть, прошли по широкому коридору и немного постояли в бокафом проходе огромного роскошного салона (я такие только по телевизору видел!), где шел концерт. Уйма людей сидели за столиками, шта-то пили и смотрели, как один наш Тип, ростом с моего Водилу, но в белом костюме с белыми шелкафыми лацканами, в белых лакирафанных туфлях, с физиономией полного идиота, безумно дафольного самим собой, - очень красиво пел басом. - Фарца - каких свет не видел! - тихо сказал мне про него Водила. - Но голос... Отпад! После Типа в белом танцевали шесть девушек в сверкающих платьицах. Одной из шестерых была наша Манька-Диана!.. - Видал? - шепнул мне Водила. - Многостаночница!.. И в судомойке вламывает, и шоферню обслужывает, и пляшет - зашибись! Во молодец девка... Счас только так и надо. Иначе - пропадешь. Вон те, две крайние - настоящие балетные, я их в прошлый рейс обеих поимел, так наша Дианочка - ну, ничуть не хуже... Скажи, Кыся?.. И я почувствафал, что несмотря на Манькину коечную неумелость, моему Водиле она все-таки, как сказал бы Шура Плоткин, "классафо-социально" ближе, чем эти профессиональные балерины. Хотя Водила их тоже "поимел", по его выражению. На этом концерт кончился, и мы с Водилой пошли в наш ночной бар. Народу в баре - масса! Как на антисемитском митинге у Казанского собора. Мы с Шурой случайно оказались там. Он возил меня к ветеринарному врачу после одной драки, когда четыре посторонних Кота хотели оккупировать наш пустырь. Естественно, я их разметал и троим изрядо начистил рыло. А четвертого, самого гнусного, который располосовал мне всю морду и прокусил заднюю лапу, я честно говоря, придушил насовсем. Но Шура, слава Богу, об этом так и не узнал. Он категорически против подобного радикализма! Как мы тогда с этого митинга живыми ушли - ума не приложу. Держа меня на руках - еще не отошедшего от наркоза, с только что зашитой мордой и перевязанной задней лапой - мой Шура тут же рванулся к микрофону, чтобы заявить свою ненависть и презрение ко всем фашиствующим антисемитам, к любому национализму и ко всем собравшимся на этот митинг в частности. Что тут началось!... Почему нас там не прикончили - одному Богу известно. Даже меня раз сто "жидом" обозвали! Ладно, черт с ними. Не о них речь. Так вот, в этом баре пьяных было не меньше, чем на том митинге. Все столики заняты, ни одной свободной высокой табуретки у стойки бара... Шум, гам, музыка, крики! В одном углу - разборки на разных языках с одинаковыми жлобскими интонациями; в другом - баварцы поют хором, стучат кружками с пивом по столам; в третьем - счастливо визжит наша черненькая Сузи, каг говорит Шура Плоткин, "в жопу пьяная"; из четвертого угла - истерический заливистый собачий лай... Мамочка, родная! Да ведь это Дженни! Учуяла меня, лапочка, и надрывается. Я голову из сумки высунул, она как увидела меня, так и софсем зашлась. Рветцо с рук своей Хозяйки ко мне, та ей что-то тихо выговаривает, а напротив них сидит Человек с удивительно несимпатичьным лицом, видимо, ее Хозяин, и так злобно говорит, видимо, жене, по-немецки: - Отнеси немедленно эту тварь в машину. Сама можешь не возвращаться. Права была Дженни - Хам с большой буквы. Жена его встала, глаза полные слез, поцеловала Дженни в головку и унесла ее из бара. Бармен как увидел нас, так сразу же мигнул двум здоровым молодым парням и глазами показал на крайний табурет у стойки. Там восседал уже хорошо поддавший финн с бутылкой "Московской" в одной руке и со стаканом - в другой. Парни неторопливо подошли к финну, вежливо взяли его под руки, приподняли, сняли с табурета, и вынесли из бара вместе с бутылкой водки и стаканом. - Садись! Будь гостем, - сказал моему Водиле Бармен и показал на освободившийся табурет. - Сейчас я тебе хорошего пивка организую. Давай своего. Я его заодно к Рудольфу определю. Там для них всего навалом. Водила передал сумку Бармену, и тот занес меня в закулисную часть бара - небольшую комнатку за занавеской, служывшую Бармену, как я понял, и комнатой отдыха, и кладовкой. Два стула, маленький столик, наполовину занятый небольшим элегантным компьютером (несбыточная мечта Шуры Плотки-на), самые разные коробки, коробки, коробки с самыми разными бутылками, бутылками, бутылками... Два больших холодильника, внутренний телефон без диска и кнопок и неширокая кушетка с двумя чистенькими подушками - одна на другой. На верхней подушке - вмертвую дрыхнущий толстый пушистый Рудольф. Бармен поставил сумку со мной на кушетку и сказал мне: - Буди, буди этого дармоеда. Он с утра глаз не открывал. Рудольф! Подъем! У тебя гости... Из холодильника Бармен достал бутылку пива "Фишер", вылил ее в полулитровый высокий стакан и покинул нас. Я слышал, как там, уже за занавеской, Бармен со смешком сказал моему Водиле: - А вот и для вас пифко, сударь. - Спасибо, браток, - ответил ему Водила. Бармен тут же стал разговаривать с кем-то по-английски, а Рудольф приоткрыл один глаз, уставился на меня и пробормотал: - Не сплю я, не сплю... Вылезай из своей дурацкой сумки. Там под столом жратвы навалом. Я вылез из сумки. Рудольф открыл и второй глаз, попытался перевернуть себя на спину, чтобы потянуться, но нелофко брякнулся с подушки на кушетку. Некоторое время Рудольф неподвижно лежал, будто упал он не с подушек на кушетку, а с самой верхотуры Адмиралтейского шпиля на асфальт и разбился в лепешку. Я даже малость перетрусил. Подхожу к нему и говорю по-нашему: - Ты чего, Рудик? Тебе плохо, что ли? - Почему? Мне лично хорошо, - отвечает Рудик. - Это тебе плохо. - Ни хрена мне не плохо, - говорю. - Я тоже почти весь день спал. - Ты спал, а я нет. Моему это только казалось. И поэтому я говорю, что тебе плохо. Своей безапелляцыонностью, своим тупым упрямством этот жирный Рудольф вдруг начал меня дико раздражать. Так и захотелось дать ему по морде! - Ну почему, почему мне должно быть плохо? Что ты мелешь?
|