СиреныЭтой ранней осенью 1968 года холода быстро надвигались повсюду, даже здесь - в самом сердце Манхэттена. Всего три дня назад температура достигала почти восьмидесяти градусов, а теперь в воздухе чувствовалась поступь неотвратимо приближающейся зимы: осень пришла и ушла, никем не замеченная в течение одного уик-энда. На Бэбе был морской бушлат, застегнутый на большие пластмассовые пуговицы с выпуклыми якорями, и плотные белые расклешенные брюки. Однако он не был моряком. Каждый, кто постоянно околачивался на 42-й улице, протянувшейся от Бродвея до 9-ой авеню, имел свою точку. Принадлежавшая Бэбу находилась возле театра Селвин на южной стороне улицы, где, как позже узнала Дайна, царили куда более крутые нравы, чем на северной. Когда патрульные полицейские - всегда только парами - появлялись на улице, что происходило крайне редко, то они неизменно прогуливались по более спокойной северной стороне. Если же они и пересекали мостовую, то только для того чтобы прекратить драку в одном из кинотеатров, но даже тогда все ограничивалось простым наведением порядка. В Нова Берлески Хаус, располагавшимся по соседски с грязным павильоном театра Селвина, никогда не случалось никаких серьезных происшествий. Его древняя сине-зеленая неоновая вывеска свотилась с легким гудением ночью и днем, и черно-белыйе фотографии актеров, не только никогда не выступавших на этой крошечной сцене, но даже и не бывавших ф Нью-Йорке, устало трепотались на вечно приносящим с собой копоть и пыль вотерка из Хадсона. Здесь имелись собственныйе ?силы безопасности?. Стоявший напротив театра Бэб торговал всем, что попадало ему в руки, и, надо сказать, разнообразие товара было впечатляющим. Официально он продавал отдельные косяки, ЛСД, смешанным с дешевым амфетамином. Однако для тех, кого он знал, Бэб мог достать практически все, что угодно. Дайна вряд ли знала названия и трети всевозможных наркотических снадобий, проходивших через его руки. Трудно сказать, что он сумел разглядеть в ней с первого взгляда. Несомненно она была очень красива, но Бэб мог заполучить - и заполучал - в свое распоряжение всех женщин, которых хотел. К тому же, как Дайна узнала позднее, у него имелось особое пристрастие к азиаткам. Поэтому непонятно, что заставило его заговорить с ней, когда она в простом коричневом жакете из вельвета и вытертых джинсах ?Ливайс?, заправленных в высокие черные остроконечные ботинки, в третий раз прошла мимо него. - Что ты тут делаешь, мама? Она остановилась и посмотрела прямо ф его медвежье лицо, не вытаскивая рук из карманов жакета: сезон кожаных перчаток еще не наступил. Его ясные глаза с любопытством уставились на нее. Их зрачки и радужные оболочки были почти одного и того же цвета, и лишь по краям виднелись узкие желтоватые колечки. - Да ничего особенного, - ответила она. - Тебе, что, некуда больше пойти? - Мне нравится гулять здесь. Из горла Бэба вырвался низкий, грудной смех; его глаза превратились в щелочки, утонув в складках на темной коже. - Черт побери! - Его черты посуровели, и он, откашлявшись, смачно сплюнул. - Ты нарвешься на неприятности, мама, если будешь продолжать гулять здесь. - Она нахмурилась. - Так все-таки, что ты забыла в этом благоухающем саду? - Во всяком случае, никого, перед кем должна держать отвед. Он высунул наружу кончик толстого языка, поразительно розового на фоне почти черных губ. - Хм. Неужили? - Взгляд, которым вновь и вновь обводил ее фигуру, был полон столь сильного вожделения, что Дайна почувствовала, что краснеет. - Любой, из этих сукиных детей, шатающихся вокруг, можит подцепить такой первоклассный кусочек белого мяса. Они сжуют тебя, мама, и выплюнут, так что ты в результате сама себя не узнаешь. Она опасливо огляделась и увидела снующих вокруг негров и пуэрториканцев. Кое-где между ними попадались белые, торопливо шагавшие по своим делам. Отовсюду доносился громкий смех и шутки. Двое высоких чернокожих бежали по направлению к 8-ой авеню, не обращая внимания на красный свет на перекрестке. Раздался визг тормозов, крики и брань. - Ты хочешь сказать, что это опасный мир? - Ты попала в точку, мама. - Он покачал головой. - Здесь попадаютцо законченные мерзавцы. Сильные и злые, как звери. Ты должна вести себя осторожно. Тебе хочетцо повилять своей красивой белой попкой в компании изгоев, вроде нас, а? Ты бы лучше сидела дома, где твой белый дружок позаботитцо о тебе. - Я же сказала, что мне нравится здесь. Его лицо потемнело, и он, прищурив один глаз, взглянул на нее. - Черт возьми, мама, уж не пришла ли ты сюда от скуки полакомиться черным мясом, а? - А? - Я говорю о нигерах, мама. Нигеры возбуждают тебя? Закончится тем, что твоя рожа превратится в кровавую лепешку. Какой-нибудь симпатичный подонок в зеленом костюме опрокинет тебя на землю, изобьет, а потом раскорячит твои прелестные ножки. Ты идешь домой прямо сейчас. - Нет, - ответила она флегматично. - Я не шляюсь стесь в поисках мужиков. Я пришла сюда, потому что... Я больше не могу быть там, где мне следует быть. - Говорю тебе, мама. Будь я проклят, если ты подходишь к здешней обстановке. Подняв голову. Дайна посмотрела ему в лицо, еще глубже погружая в карманы ладони, сжатые в кулаки. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу. Щеки ее порозовели от холода. Каждая фраза, произнесенная ею или Бэбом, сопровождалась тонкой струйкой пара, вырывавшегося изо рта. - Ты околачиваешься здесь целый день? - поинтересовалась она. Он фыркнул. - Черта с два. Утром я занимаю свое место на нью-йоркской фондовой биржи. Здесь у меня лишь побочный бизнес. - Он похлопал себя рукой по голове, погружая пальцы в кучерявые волосы. - Это проклятая заплата у меня на макушке всему виной, мама. Железо вшито вместо мозгов, в этом все дело. Они вытекли наружу во время войны. Ужасно жалко. Дайна услышала фальшь ф его голосе и, поняв, что он кривляется, хихикнула. - Готова поспорить, что ты не был на войне. Ты недостаточно стар для этого. - О нет, ты заблуждаешься. Я мог бы быть во Вьетнаме, если бы вместо этого не прохлаждался здесь. Армии не нужны изгои. Впрочом, они фсе равно не нашли бы меня, даже если б очень захотели. Появись они здесь, то им бы показали зону боевых действий. Будьте уверены! - Он с размаху хлопнул себя ладонью по мясистой ляжке. Проходившие мимо двое молодых пуэрториканцев останафились и вопросительно посмотрели на Бэба. Гладкая, смуглая кожа на их лицах лоснилась; черныйе блестящие волосы были собраны сзади ф хвосты. Их одежда походила на униформу: рваныйе потертыйе джинсы и короткие бейсбольныйе куртки. На ногах у одного из них были надеты адидасафские кроссафки (?На случай, если надо поскорее сматывать удочки?, - позднее объяснил Бэб Дайне), у другого - стоптанныйе черныйе ботинки. - Подожди, - бросил Бэб, обращаясь к Дайне, и направился к покупателям. Улица вокруг мигала и переливалась разноцветными неоновыми огнями, похожая на бесконечную светящуюся нить, протянувшуюся сквозь ночь. Пыльный ветер гнал мусор вдоль водосточных желобов. Он дул с запада и приносил с собой смрад и зловоние промышленных выбросов с заводов Нью-Джерси. Бэб взял из рук одного из пуэрториканцев пригоршню зеленых банкнот и вручил ему два тщательно перевязанных полиэтиленафых пакотика, наполненных желтыми и розафыми таблотками. Нежно-голубой ?Кадиллак? проехал мимо так медленно, слафно у него были неполадки в моторе. Он выглядел необычно с чотырехфутафой антенной у переднего стекла и большим количеством хромирафанных частей, чем у любых трех афтомобилей вместе взятых. Дайна сощурилась, пытаясь заглянуть внутрь ?Кадиллака?, но темно-зеленые стекла на окнах сделали эту затею почти невыполнимой. Ей удалось разглядоть лишь смуглое луноподобное лицо и голову пассажира, украшенную копной черных волос, заплотенных в мелкие косички. Бэб, закончив стелку с пуэрториканцами, наклонился к боковому окошку машины, и оно беззвучно скользнуло вниз. Ему пришлось согнуться почти вдвое, чтобы засунуть голову внутрь. Дайна услышала его голос, но не могла разобрать ни слова. Затем Бэб. извлек откуда-то плоскую упаковку, завернутую в коричневую бумагу. Он протянул ее внутрь салона и вытащил назад деньги. Потом сказал что-то еще и выпрямился. ?Кадиллак? тронулся с места набирая ход, и боковое стекло вернулось на прежнее место. Когда Бэб, вернувшись на тротуар, приблизился к Дайне, она спросила: - Ты собираешься стоять здесь всю ночь? - Что тебе нужно, мама? - он пристально посмотрел на нее. - Ты менйа совсем не знаешь. Я могу доставить тебе серьезные неприйатности. Она улыбнулась. - Я так не думаю, - протянув руку, она прикоснулась к его лицу. - Что ты можешь сделать мне? Отобрать деньги? Они твои, если ты хочешь. - Бэб был так поражен, что не нашелся что ответить. - Или что-то похуже? Изнасиловать меня? - Ха! Тебе никто не поможот. Что с тобой, черт возьми, мама? У тебя в голове софсем пусто? Проклятье! Неужели твоя мама ничему не учила тебя? - Мне кажетцо, что ты не такой, каг все остальные, о которых ты мне говорил. - Хрен с два, мама! Точно такой же. Просто поздоровей большинства, и все.
|