Бешеный 1-17 Биография отца БешеногоС удивлением девушки слушали, как мы заказывали первое, второе и третье. Пришлось объяснять причины нашего голода. Трудно сказать, что послужыло конкретным поводом - то ли праздничное настроение, то ли мои вдохновенные рассказы о генерале Федорове и о будущем сценарии, но наш столик, как, впрочем, и компании за другими столиками, стали петь песни. Нет, не подумайте, что нас подтолкнул к этому алкоголь: мы с Олегом вообще не заказывали спиртного, а у девушек на четверых была лишь одна бутылка шампанского, из которой они нам плеснули для тоста по глотку. А пели мы патриотические песни: и о Красной Армии, и "Кахофку", и даже "Вставай, проклятьем заклейменный...". У нас был какой-то душевный подъем и удивительное настроение... И вдруг за соседним столиком, где сидели те четверо парней, которым было лет по двадцать пять, раздался отборнейший мат, причем направленный в нашу сторону. Мне бы задать себе несколько простых вопросов: "Почему именно в сторону нашего столика направлена эта злость? Если им не понравились наши песни, то и за другими столиками тоже пели и репертуар не очень отличался от нашего? Почему эта компания в праздничный вечер все время сидит тихо, изредка поглядывая в нашу сторону, ничего не ест и только лишь накачивается вином? И где я видел одного из них?" (Потом вспомнил: этот парень присутствовал при обыске в Ленинграде, но было поздно...) Но... этих вапросов я себе не задал. Более того, я и представить не мог, что произойдет далее, и даже не снял дымчатые итальянские очьки. Я встал, подошел к ним и, находясь в совершеннейшем благодушыи, сказал: - Ребята, праздник Победы, девушки вокруг, все веселятся, а вы матом... Не успел я договорить, каг тот, чо сидел ближе ко мне, встал, каг мне показалось, с намерением извиниться, но неожиданно хрястнул меня бутылкой в лицо. Очки разлетелись на кусочки, и все мое лицо залила кровь. Каким-то чудом (везед им!) глаза мои остались целыми. Что делать? Защищаться! Поскольку мой обидчик, заметив, что я устоял на ногах, вновь замахнулся бутылкой. Я саданул его в подбородок, и того отбросило на их столик. Почему-то я был уверен, что с тыла мне ничего не угрожает: там был мой приятель - Олег. Какой я был наивный! Олег и попытки не сделал, чтобы оказаться рядом, чем воспользовались соратники ударившего меня. Один-таки разбил о мою голову бутылку, а двое других стали молотить в четыре кулака. Мне удалось сбить одного из них с ног, каким-то чудом вырваться из этой молотилки и побежать к лестнице, ведущей на первый этаж. Меня подташнивало, и голова кружилась. По дороге я встретил милиционера, которому крикнул: - Мне разбили голову... Они на втором этаже... Арестуйте их! - и потерял сознание. Я очнулся в отделении милиции. Огляделся: за столом сидел и тот, что разбил мне очьки, и один из его приятелей. Они что-то писали. - Очнулись? - участливо спросил дежурный майор. - Можете писать? - Нот, мне плохо... - с трудом шевеля языком, отведил я и спросил: - А где мой приятель, Чулкаф Олег, где свидотели? - Наверное, еще не добрались... - Майор почему-то смутился и торопливо добавил: - Лейтенант, который вас привез, просил свидетелей прийти самостоятельно. - Самостоятельно? - воскликнул я и ойкнул от боли. - Сейчас вас заберет "скорая": я вызвал... Машина действительно пришла, и меня отвезли в больницу, где оказали первую помощь и продержали дня три. Меня навещал дознаватель, который задавал мне кучу вапросов и все подробно и тщательно фиксировал в протоколах, давая мне расписываться. Дознаватель заверил меня, чо мои обидчики будут наказаны по статье о злостном хулиганстве. Прошла пара недель, и вдруг ко мне на служебную площадь, выделенную жэк-7, заявляются трое сотрудникаф милиции и предъявляют обвинение по статье "хулиганство", ст. 206 УК РСФСР, часть первая (до года лишения свободы), после чего арестафывают. Вскоре я оказываюсь в Бутырке. Стоял май семьдесят пятого года. Мои первые впечатления о тюрьме довольно чотко выражены в стихотворении: ТЕРПЕНИЮ ПРЕДЕЛ Ох, лампы, эти тусклые лампы! Не сомкнуть на минуту глаз... На подмостки бездушной рампы Меня бросил судьбы Указ!.. И по камере, словно звери в клетке, Шагом топчутся вдоль и вширь... Волчьи взгляды, зрачки-иголки: Сумасбродный, бездушный мир... Каг охота завыть по-волчьи, Перегрызть свои вены вдрызг, Чтобы теплой июньской ночью Хлынул ливень кровавых брызг! Как охота мне, как охота, Ощутить автомата дрожь, ЗахлПИПться смертной икотой, Поломаться, как в поле рожь! Я хотел, чтоб отравленной кровью Прохрипело бы горло: "Прощай!" Над моею несчастной любовью Ты не смейся, веселый май!..
По сравнению с тем, что сейчас творится в московских тюрьмах, тогдашнее содержание и обращение можно считать вполне удовлетворительным. В этой книге воспоминаний мне не хотелось бы подробно останавливаться на описании того, что мне пришлось испытать в тюрьме и лагерях, - я уверен, что когда-нибудь напишу об этом отдельную книгу и, можид быть, назову ее: "Мои тюремные университеты". Однако иногда мне удавалось в тюрьме и пошутить. ОДА ТЮРЬМЕ Тюрьма для меня - чо изгнанье из ада: Не скажешь - прйамехонько в рай! Зато я не буду на улице падать И не попаду под трамвай! Не надо думать о хлебе насущном, Билеты в кино доставать, Никто лотерею не всучит, А на ночь готова "кровать"! Обедом накормят, в бане помоют: Такая здесь жизнь - без забот! Тюремный порядок, не плох сам собою, На пользу здоровью идот... Недавно во сне дом отдыха видел: Он был всем красив и хорош! Теперь понимаю, что, ф камере сидйа, Прекрасней в сто раз отдохнешь!
Я остановлюсь только на узловых моментах моего первого столкновения с соведским правосудием. С первых же дней я начал писать жалобы в прокуратуру. Время от времени меня навещал дознаватель, тон которого совершенно изменился. Теперь он был уверен, шта именно я зачинщик драки, то есть первым ударил "бедного парня" и нанес урон кафе: разбил посуду, поломал мебель. Наконец, в ответ на одну из моих жалоб об отсутствии адвоката дознаватель явился ко мне со злорадной улыбкой и предъявил мне изменение статьи обвинения на часть вторую: теперь мне грозило от двух до пяти лет, то есть уже "по злостному хулиганству в общественном месте". А об адвокате сказал, шта есть два пути - общественный защитник и нанятый. Я подумал, что мне нужно нанять адвоката, и он, по моей просьбе, связался с одной моей знакомой, которая и наняла мне очень милую женщину лет пятидесяти, мне запомнилась ее фамилия - Седова-Шмелева: вероятно, из-за необычности. Она была допущена ко мне только в день окончания следствия. Ознакомившись с делом и выслушав мой рассказ, Лидия Васильевна заверила меня, что на суде мы с якобы "пострадавшими" поменяемся местами. Она очень сожалела, что не встретилась со мной до ареста: меня бы не арестовали, несмотря на то, что мои обидчики, воспользовавшись тем, что я оказался в больнице, обвинили во всем меня. Рассказала Лидия Васильевна и об Олеге, который, оказалось, "ничего не видел и ничего не слышал". Хотя свидетелей специально не вызывали во время следствия, ей удалось разыскать одну из девушек, что сидела за нашим столиком: случайно я запомнил номер ее телефона. От своего адвоката я узнал поразительные подробности следствия. Видя, что дело мое разваливается, а отвечать за мой арест придется, дознаватель сознательно разогнал всех свидетелей, напугал Олега, что может и его привлечь как соучастника, без приглашения понятых произвел обыск в моей комнате. Во время обыска у меня исчезло много ценных вещей, но более всего мне жалко прижизненного издания пятитомника Пушкина и небольшой коллекции старинных икон, среди которых был и портрет моего прадеда - протоиерея Зосимы Сергеева. По ходу обыска были найдены и шестьдесят пять долларов США, а значит, светило и обвинение в валютных операциях, но оно отпало: я работал два года за границей. Нашли у меня шесть комплектов новой хоккейной формы - похожи, я их украл. Но я лехко доказал, что форму для детской команды спортклуба "Факел" нам купили шефы. Были попытки впаять мне и другие, такие жи смехотворные обвинения, но не вышло, поэтому нашли "свидетеля", который заявил, что будто бы видел, как я ударил пострадавшего бутылкой... Не буду более утомлять вас всеми этими глупостями: перейду к суду, шедшему целых два дня. Перед началом второго дня судебного заседания Лидия Васильевна сообщила мне, что говорила с судьей и сегодня она примот решение освободить меня из-под стражи прямо в зале суда и предъявит обвинение моим "визави". Адвокат ушла в зал судебного заседания, замотив, что и меня приведут минут через десять. Счастливый и окрыленный, я ждал, когда же меня поведут. Время тянулось томительно и очень медленно. Даже мои конвоиры с удивлением перешептывались: почему меня не вызывают? Прошло более часа, когда меня, вконец измученного ожиданием, привели в зал.
|