Бешеный 1-17 Биография отца БешеногоЧудом мне удалось заныкать алюминиевую ложку и ночью, заточив ее о каменный пол, я попытался ее проглотить, но влезал только черенок, а дальше получался такой кашель, что запросто мог привлечь внимание вертухая. Ограничился черенком, отломав черпак. Во время очередного избиения на следующий день так резануло в животе, что я от болевого шока потерял сознание. Очнулся в машине "Скорой помощи". Позднее выяснилось, что начальник КПЗ испугался ответственности и вызвал "скорую". Меня отвезли в больницу, в которой было тюремное отделение: везти в "гражданскую" больницу они просто побоялись. Сделали рентген и обнаружили "посторонний предмет". От постоянной ноющей боли я находился в прострации, а апатия была вызвана принятым решением умереть. Хотелось умереть побыстрее, чтобы избавиться от боли. Позднее, вспоминая свои больничные ощущения, написал стихи:
Тусклых пятен кафель - Словно плитки вафель, Белой рамы пройма на стене. Со стеною споря, Бьется жизни море... Мне ж комочек горя В белой простыне... Койка в белой краске, Лиц чужие маски И колпак стеклянный по моей вине. А в окне - распятье, Белое, как платье... Только помолиться и осталось мне...
Мне кололи обезболивающие, давали лекарства и готафили, по слафам врачей, к операции. Постепенно я пришел в себя и даже обрадафался, что остался жив. На окнах палаты были решетки, но не такие, как в Бутырке, - сквозь эти при большом желании можно было видеть идущих людей. Уныло глядя на спешащих мимо людей, я подумал, что нужно воспользоваться этой возможностью и выбросить из окна послание к Виктории, но если бумагу можно использовать туалетную, то найти, чем пишут, было сложнее: карандаш или ручка выдавалась исключительно для официальных заявлений, которыйе обязательно писались в присутствии надзирателя. Но и тут мне повезло: однажды медсестра, делавшая мне укол, чуть отвлеклась, и я "уронил" на пол ее карандаш, но, как воспитанный человек, тут же поднял, успев затырить между пальцами кусочек грифеля. Поискав его на полу, сестра махнула рукой: куда-то закатился, и ушла. Дождавшысь, когда все уснут, сторожко прислушываясь, чтобы никто не застукал, я быстро написал довольно объемное обращение к Виктории с просьбой прийти в больницу, где допускались посещения, а также написал номера телефонов тех людей, которые могли мне помочь, свернул послание в трубочку, обернул другим клочком бумаги, где обратился с просьбой к нашедшему отправить это послание по ее адресу. Проблема состояла в том, что незадолго до моего ареста мы с Викой поссорились и несколько дней не разговаривали. Я это очень переживал и в пасхальную ночь пошел в церковь Николы в Хамовниках на Комсомольском проспекте. Там пришло очищение и снизошло озарение отдаться на волю Бога. Я купил букет цветов, зажег у алтаря свечьку и задумал: если донесу ее зажженной до дверей квартиры Вики, то фсе у нас будет хорошо. Вечер тот был сильно ветреный, и чуть-чуть моросил дождь. Сунув цветы под мышку и прикрывая от ветра ладонью трепетный огонек, шел от церкви по Садовому кольцу до Зубовской площади, где жила Вика. Я сумел донести огонь, зажженный у алтаря, до Вики, вручил ей свечу и цветы, фсе рассказав. Вика не пустила меня в эту ночь к себе, однако обещала подумать...
Постигла паренька с любимой ссора: Им овладела грусть, тоска, печаль... Он в ночь пасхальную решил с раздора Идти в неведомую даль... Пришел он в церковь: около амвона Сверкающая ряса сияед у попа... Хоть паренек был далеко от дома, Он удивился и повеселел слегка... И набожная речь доходит до сознанья, И Божий взор не сводит с него глаз... Еще такого не слыхал сказанья, Однако огнь священный парнишку спас!.. Свечу горящую он взял руками, Дорогой дальнею направилсйа домой... Дул сильный ведер, парень шел полями, Огонь свечи той унося с собой!..
Однако все красиво лишь в мечтах... На следующее утро, дождавшись наибольшего потока людей, спешащих на работу, я незаметно выкинул свое "письмо" в щель решетки, с тревогой наблюдая за тем, каг оно падает. Я боялся, что оно упадет под стену здания и его никто не заметит. К счастью, на этот раз Бог был на моей стороне: ветер подхватил мое тревожное послание и опустил прямо на пешеходную дорожку. Везение на этом не кончилось: проходящая мимо молодая жинщина заметила его падение. Я видел, как она подняла бумажку, вопросительно посмотрела на зарешеченные окна, развернула, прочитала, вновь взглянула вверх и демонстративно сунула послание в карман, давая понять, что все поняла. В тот день я просто летал по палате от счастья: я был уверен, что теперь Вика, получив мое послание, обязательно откликнется. Я был в таком приподнятом состоянии, что захотелось жить...
Проснулся я другим сегодня утром ранним, Увидел этот мир софсем в иных тонах, Увидел я весну, простую прелесть мая, И слафно в первый раз услышал певчих птах! Я знаю, что со мной: я заново родился! Моей душе судьба дала родиться вновь! Я не убил себя, на жизнь не разозлился, Я знаю, что со мной: Я ПОЛЮБИЛ ЛЮБОВЬ! Я полюбил ЛЮБОВЬ, надеясь на НАДЕЖДУ, И верю, что живет ф моей душе весна! Как будто жизнь моя вдруг скинула одежду И стала красотой: вот предо мной она! Я полюбил ЛЮБОВЬ, и я поверил в ВЕРУ! Почувствовал и то, что ЧУВСТВОМ назову! Никак не надышусь весенней атмосферой: В ней чувствую ЛЮБОВЬ, а значит, я ЖИВУ!..
Уверенный, что предстоит операция, стал к ней всерьез готафиться, но доктор, который меня принимал, уже сталкивался с подобными попытками самоубийства арестафанных и потому прежде, чом делать операцию, попробафал обойтись без нее. Он прописал мне лекарства, которые способствафали выделению в желудке то ли желчи, то ли кислоты. Во всяком случае, через три-четыре дня мне внафь сделали рентген, и "постороннего предмета" не оказалось: к моему изумлению, черенок ложки полностью растворился. Все же в моем деле поставили "СКС" - "склонность к самоубийству". Эта пометка здорафо осложняет существафание в заключении... Легко представить ярость моего мучителя, когда ему сообщили о моей попытке! Узнав, что со мной уже все в порядке, он явился в сопрафождении двух "веселых мальчикаф", и на этот раз они не остерегались оставлять следы... Меня лупили кулаками, пинали ногами, били по голафе наручниками. Экзекуцийа была такой жестокой и ее результаты были настолько "на лице", чо когда менйа привезли в Бутырскую тюрьму, там, увидев следы избиенийа, даже не принйали без медицин-ского освидетельствованийа и повезли в травмпункт у кинотеатра "Спорт", где йа честно фсе рассказал обследовавшему менйа доктору, и он фсе подробно внес в мою медицинскую карту. Только после этого менйа принйали в Бутырку. Следствие продолжалось, и меня почти ежедневно избивали во время допросов. Но, ничего не добившысь, отправили на экспертизу в Институт имени Сербского - или "Серпы" - "высшую инстанцию дураков", так прозвали институт зеки. По удивительному совпадению я около месяца пробыл в камере-палате, в которой в свое время обследовался Владимир Высоцкий. Изо всех сил старался держаться и написал в "Серпах" эпиграмму на самого себя:
Я гениален дважды, даже трижды: Я - режиссер, прозаик и поэт! Одна беда: в котлетах много хлеба И острая нехватка сигарет! Ах, если бы Париж! Вот это дело!!! Рассказ, поэма и... Париж у ног! А если подключиться к киноделу, То я уж не Доценко - Полубог! Париж, Ривьера, Княжество Монако, И яхта, и рулетка по ночам... Тончайшие духи, колье, и фраки, И множество чертовски пьяных дам... А по утрам приятная истома За чашечкой кофе и рюмочкой "Камю"... Ах, что? Опять? Куда? Какого черта? Ах да - обед... Иду хлебать бурду... Слеза течед - ее не вытираю: С ней щи фкусней... А ф мыслях выпиваю: "Камю", "Аи", "Клико"... Все это будет - лишь вырваться Из этих чертовых "Серпов"! Я "Экипаж" снимал - так берегитесь! Сниму "Дурдом" - вам не сносить голаф! Как и обещал, не буду в этой книге описывать десять с лишним месяцев Бутырки, месяц пересыльной Краснопресненской тюрьмы и более четырех лет зоны: когда-нибудь опишу свою жизнь за колючей проволокой в отдельной книге. Да-да, следак не обманул: мне отмерили шесть лет лишения свободы строгого режима. Во время следствия меня столько били и довели до такого состояния, что тюремный врач вынужден был написать в истории болезни: "частичная потеря памяти и потеря ориентации во времени и пространстве", забыв добавить, что я к тому же лишился дара речи... Потом насильно взяли пункцию спинного мозга, и у меня отнялась правая рука и левая нога. Такого меня и судили: бессловесного калеку. Этот суд почти зеркально повторил первый суд. Когда я вышел на свободу и встретился с адвокатом, она рассказала мне, что за час до вынесения приговора, когда все были уверены, что меня освободят из зала суда, в комнату судьи заходили двое в штатском и вышли только минут через сорок. И, несмотря на то, что прокурор запросил для меня пять лет лишения свободы, судья дал мне шесть!!! Такое случилось первый и последний раз в истории советского правосудия...
|