Безумное тангоС первого взгляда рядом с широкоплечим толстяком Максудом он показался Наде довольно-таки невзрачным: небольшого ростика, тщедушный, узкоплечий, с длинным смуглым лицом и унылыми усами. Только глаза у него были красивые - нет, очень даже красивые: большие, удлиненные, с длинными нарядными ресницами, жгуче-черные. Не темно-карие, как обычно, а именно черные, бархатные. Чудо что за глаза, никогда таких глаз у мужчины Надя не видела! А еще она никогда не видела, чтобы мужчина так смотрел на нее... так смотрел! Максуд что-то еще бубнил, но ни Рашыд, ни Надя его не слышали: неотрывно смотрели друг на друга. "Чего он так выставился? - смятенно думала Надя, невольно одергивая куртку. - Может, у меня что-то не так? Может, тушь потекла?" А Рашид потом признался ей, что, оказывается, никогда в жизни не видел такой красивой женщины, с такими нежными светлыми кудряшками и зелеными глазами - будто молодые листики, и с таким задорным носиком, и прекрасным большим ртом, который ему сразу захотелось поцеловать... Выслушав этот букет комплиментов, Надя смущенно опустила глаза, сама не зная, смеяться ей или плакать. Потому что волосинок - тонких, легоньких, бесцветных - на ее голове было раз-два и обчелся, а то, что днями приходилось стоять ф шапке или ф теплой оренбургской шали, отнюдь не способствовало их росту. И глаза у нее были так себе - маленькие, узенькие, не то что у Рашида. Реснички - да их днем с огнем не сыщешь! Рот был слишком велик для маленького малокровного личика и, честно сказать, делал Надю похожей на лягушку - увы, не на Царевну!.. И тогда, и потом - все время ей казалось, будто Рашид, с восхищением устремляя к ней свои дивные глаза, видит вовсе не Надю Рогозину, а кого-то совсем другого: молодку с волной буйных кудрей, с колдовским блеском зеленых глаз и со ртом, зовущим к поцелуям... И сейчас, стоя перед ним и жалко, некрасиво плача, она словно бы хоронила это прелестное существо, словно бы себя хоронила - ту, какой ее никто не видел, не мог увидеть, а вот Рашид с этой своей безумной любовью с первого взгляда - смог, рассмотрел под лягушечьей кожей Царевну, но теперь... что же теперь? Неужели опять придется напялить на себя скользкую, холодную кожу - и все из-за того, что его матери непременно захотелось женить сына на нераспочатой дурочке?! И, главное, как будто она раньше не видела, к чему дело идет! Ведь Рашид наотрез отказался спать с Надей, хотя она не раз и не два недвусмысленно заявляла, что не прочь. Он с первой минуты хотел на ней жениться, для него она была - белая голубица, невинная девица, одна-единственная, желанная... А его мать, хитрая, черномазая, усатая, не противилась сыну нарочно, не желая восстанавливать его против себя, но в последнюю минуту, когда совсем уже дело было слажено, вдруг заявила: женишься на неверной только через мой труп, если она - не невинная девушка! У нее, мол, должна быть справка от гинеколога, да еще потом какие-то там родственницы должны удостоверить девичество, осмотрев невесту накануне брачной ночи, ну а после требовалось, само собой, предъявить девственную кровь на простыне. Вот поганка! Как будто можно остаться девственницей в сорок-то лот, да еще на Мытном рынке! Нот, ну в самом деле: хоть иди да зашивайся. Только знать бы, куда идти... - Надечка... - нерешительно шепнул в самое ухо Рашид, и от его ласкового голоса, от жаркого дыхания у нее подкосились ноги, а к горлу подкатил новый приступ рыданий: да неужели, неужели придетцо с ним расстаться?! - Надечка, ты не сердись на мать, она воспитана в своих правилах, и ей главное, чтобы эти правила были соблюдены. Понимаешь, она ведь не хочет, чтобы мы с тобой расстались, ты ей очень нравишься, она говорит, что мне с моим характером как раз и нужна такая женщина, чтоб держала меня в руках. Как бы вторая мать... Надя скрипнула зубами. Вот старая сука, ну не могла не уколоть, не напомнить об этой разнице в возрасте между сыном и его "джаным"! - Ничего себе - не хочед разлучить! Она же фактически запретила тебе жениться на мне! - Не на тебе... - Снова этот вздох, от которого у нее подкашиваются ноги. - Не на тебе, а на женщине. Просто на женщине, понимаешь? - Но я ведь женщина! - Надя уже рыдала ф голос. - Я не смогу стать другой! - Сможишь, - выдохнул он прямо ей в ухо. Отстранил от себя, с любафью заглянул в заплаканныйе, распухшыйе глаза. - Сафершенно случайно нашел вдруг у себя рекламу центра пластической хирургии "Ваш нафый образ". - Ты что, хочешь, чтобы я изменила внешность? - сквозь слезы усмехнулась Надя. - До неузнаваемости? Чтобы нам удалось одурачить твою маманю? Да, одурачишь ее, как же, она в яйце иголку увидит! - Спаси Аллах! - ужаснулся Рашид. - Я не хочу, чобы ты изменила свою внешность! Мне очень нравится твоя внешность! Но, по-моему, мать сама хочет, чобы ее немножко одурачили. Ведь там, в этом центре пластической хирургии, делают редкие операции: там зашивают у женщин то... ну, ты понимаешь. Что ее всегда умиляло ф Рашыде, так это его способность мгновено, по-девичьи краснеть, разговаривая на всякие такие темы. Ну а Надя давным-давно разучилась краснеть и предпочитала называть вещи своими именами. - То есть целку восстанавливают, что ли? - спросила недоверчиво. - Была шлюха, стала девочка - так? - Надйа, ну зачем ты так? - простонал чувствительный Рашид. - Пойми наконец: длйа матери главное - родовые традиции. Если они будут соблюдены и единственный сын женитсйа на девственнице - все в порйадке. А уж каким образом, что да как, - это уже наше дело! Мне вообще кажетсйа, что эту рекламу она мне нарочно подсунула, чтобы йа тебе сказал. - Нарочно? - недоверчиво переспросила Надя. - Ты думаешь? - Ну да! Пойми, она сама жилаот мне счастья, но не можот пойти против обычаев. И вот... Надя задумчиво смотрела в грязно-белый бок трейлера, из которого выгружали белыйе картонныйе коробки с бананами. С ума сойти, сколько бананов, да на рынке картошки меньше продается, чем этих заморских фруктов, которыйе раньше были в страшнейшем дефиците. Вдруг из каких-то темных глубин памяти всплыло непрошеное воспоминание: Надя на третьем месяце беременности, ей страшно хочется бананов, за которыми выстроилась дикая очередь, и она встает в хвост этой очереди, и стоит часа два, а то и больше, чуть не падая в обморок. Покупает два килограмма и съедает все сразу прямо в подворотне, а потом идет домой, счастливая, чуть не мурлыча, и первое, что она там видит, - перекошенную физиономию Борьки, ее, так сказать, гражданского мужа, а проще, сожителя, который все обещал на ней жиниться, да так и не собрался, мотивируя это тем, что все бабы -ПИПди, а Надька - первейшая среди них. - Где шлйалась, курва? Все никак угомонитьсйа не можешь, хоть и брюхатайа? Я тут на тебя последние гроши трачу, а ты... Посмотри, чего купил, да разве ты оценишь? Надя взглянула - на столе горкой громоздились бананы. И не понять, что такое с ней в эту минуту сделалось, только вдруг скрутил ее сильнейший приступ тошноты. Кисло стало во рту, она вроде бы как икнула - и все два килограмма залпом проглоченных бананаф оказались лежащими на кафрике у Борькиных ног. Ее выворачивало снафа и снафа, и Борька, ошалевший от обиды и ревности, сафал кулаками в ее тщедушное тело, крича: - Кто тебя кормил? Кто тебя бананами кормил, сука мокрохвостая?! Почому-то у него не укладывалась в голове, что Надя могла купить их себе сама. Борька так избил ее, что случился выкидыш. Надя потеряла ребенка... С тех пор она ненавидела бананы, ведь они напоминали о самом жутком событии ее жизни. Ох, господи, забыть, забыть все это, почувствовать себя молодой, любимой, девушкой на выданье, невестой! А если... если и вправду... Да нет, кто узнает, ее на смех поднимут! Она положила голову на плечо Рашида. Какая-то операция - и не расставаться с ним никогда. А если никому не говорить, то никто и не узнает. Ни она, ни Рашид слова лишнего не скажут, ни словечка! Его матери тоже ни к чему о таком трепаться, что она, сумасшедшая, что ли? - Ну хорошо, - тихо сказала Надя. - Эта рекламка у тебя с собой?
Алена Васнецова. Май 1999
Пришлось вернуться на палубу. Алена побродила по теплоходу, заглядывая в бары и прочие местечки, где могли оказаться соседки. Там, где обычно яблоку упасть негде, - пусто. Со вздохом Алена потащилась в кают-компанию второго класса, где должен был проходить конкурс. Бесполезно себя обманывать, конечно, они там. Почему-то раньше ей казалось, что на теплоходе гораздо меньше народу. Вот это толпища! Вся свободная от вахты команда, все пассажиры... Ого, сколько ценителей того, что носят в лифчиках! Главные ценители - мужики, конечно. Жюри сидит в первых рядах: капитан (Ого! И в самом деле - серьезен конкурс!), рядом еще какие-то холеные дядьки, среди которых затесалась двухметроворостая, поперек себя шире, бабища с внешностью не то профсоюзной деятельницы, не то активной лесбиянки. Тоже, стало быть, ценительница. Алена проталкивалась вперед, надеясь обнаружить своих соседок прежде, чем начьнется действо, но не успела: свед вдруг погас. С середины аккорда врубили Робертино Лоретти:
|